Из Аульеата нам предстоит проехать в горы вверх по течению Таласа, до расположенной в семидесяти верстах группы менонитских поселков. (стр. 302).
Минуем, оставляя его несколько в стороне, Ключевский поселок.
Еще десять верст, и мы добираемся до группы менонитских поселков. На самом тракте – сравнительно большой «колонок» Орлов (ударение на о) – название, которое менониты принесли с собой откуда-то из Пруссии, которое они дали своей колонии в Самарской губернии и, с которым пришли сюда, в глухие предгорья Алатау. Немного поодаль – группа из четырех других меньших по размерам «колонков». Впрочем, именно только эти колонки – чисто менонитские. В Орлове только половина поселка – менониты, и те отлученные от менонитской общины за недостаточную твердость в правилах веры и уступчивость требованиям светской власти. Остальные – немцы-лютеране, земляки обитателей Константиновского поселка. Все пять колонков резко отличаются своим внешним видом от русских поселков края. Обширные усадебные места, обнесенные аккуратными глинобитными стенами; просторные дома, каждый в две или более комнат, аккуратно построенные, частью оштукатуренные лессовою замазкой, частью выкрашенные в разные светлые цвета, почти всегда – под одною крышею со скотскими хлевами. Чрезвычайно регулярно рассаженные и хорошо содержанные древесные насаждения и прекрасные фруктовые сады – хотя собственно в отношении построек колонки туркестанских менонитов не выдерживают сравнения с менонитскими селениями Самарской губернии.
Мы решаем остановиться на ночлег в колонке Орлов, у Херра староста. Я передаю ему поклоны от родственников и соседей, - и нас встречают с распростертыми объятиями, как дорогих гостей.
Конечно, чай, с каким-то немецким печеньем и удивительнейшими, по размерам и чистоте, яблоками. И конечно, разговоры о житье-бытье.
- Хорошо здесь жить, - объясняет нам староста, - настоящий господин с длинными бакенбардами, пробритым подбородком и в городском пиджаке, совершенно под стать его усадьбе, с необыкновенно подчищенным декоративным садиком, двором выложенным камешками, и его гостиной, с городскою мягкою мебелью и заставленными всякими безделушками стеклянными шкапами - у каждого, кто только не самый бедный, по пять, шесть лошадей, и столько же коров. Самое лучшее здесь – что раз польешь землю, так неурожая уже не бывает. В Самаре ведь бывало, что и по четыре пуда с десятины собирали, а здесь даже в нынешнем году по сорок пять да по пятьдесят пудов, - а такого плохого урожая, как нонче, никогда не бывало.
- А много у вас земли?
- Немного: во всех колонках по двадцати десятин на семейство. У нас в колонке разделили так, что каждому от самого двора нарезали по три десятины под навоз – тут сад с огородом, тут и клеверное поле, а после клевера года два, три хлеб сеем. Полевая земля в восьми местах – с десятину на двор пшеничной земли, две десятины чернозему, да десятин восемь – белой земли. Остальное – выгонная земля, болотистая, немножко сенокоса.
- Что же ваши менониты обходятся надельною землею?
- Как можно, что вы! Всякий арендует у киргиз и наши, и русские; везде кругом, все аренды – высосали всю землю (конечно и здесь весь разговор происходит на немецком языке)... Прежде за деньги арендовали, рублей по 5-6 за батман; теперь киргизы за деньги не сдают, а только из половины урожая. Да и то, эти года они уже и жать отказываются, а требуют делить урожай на корню. Трудно теперь вести хозяйство – хоть хлеб и в цене, да за то земля обходится гораздо дороже.
- А киргизы сами хорошо живут?
- Плохо! Alles durch ihre eigene Schlechtigkeit: ведь у них какие обычаи! Волостной управитель без десяти, двенадцати рублей не примет заявления о покраже. За тридцать, сорок копеек для всякого дела можно лжесвидетеля нанять – вот какой это народ!
Нынче наверно голодать будут! Ведь киргиз никакого расчета не понимает: понадобились деньги, все равно, на дело или на пустяки – уж он ни на что не смотрит: хлеб запродает вперед, землю отдает на 10 лет под посевы, забирается под работу. Эти года вот хлеб по рублю и более пуд, а они с зимы запродают по четыре с полтиной за батман. Жать нанимаются по три рубля за батман – значит, полтора рубля за десятину; хлеба с зимы столько запродают, сколько при хорошем урожае не получит. Придет урожай – все приходится отдать; на зиму без хлеба остался – опять забирать надо... Эти года многие и пахать перестали: раньше пахали, а теперь всю землю испольщикам отдают. Ведь они какие: у кого пять, шесть голов скота – тот уже бай и уходит на летовку в горы, не думает о том, что будет зимой...
- А по вашему, здесь какое хозяйство более выгодно – земледельческое, или скотоводческое?
- А смотря по ценам... Прежде вот батман овса рубль стоил или полтора – так свиней откармливали (менонитские окорока и посейчас славятся в Ташкенте). Теперь уж это невыгодно. Хлеб в цене – стали больше хлеб сеять. Скотоводством, конечно, тоже все занимаются в колонках, только не так, как русские: рогатый скот больше для молока держим – сыроварни у нас есть в колонках, по пятьдесят копеек за ведро платят; а потом, выкармливаем выездных лошадей, рублей по полтораста продаем, по двести, рогатый скот тоже по 40-50 рублей продаем на месте, а в Ташкенте за наших коров и сто рублей дают.
- Откуда ж у вас такой скот?
- А у нас производители есть общественные: жеребцы орловские, голландские быки – уход тоже не такой, как у крестьян. Вот не угодно ли вам посмотреть мой скотный двор?
И Herr Starost повел нас в обширное светлое строение, с деревянным покатым полом и стоками для жидких нечистот, с отдельными стойлами и яслями для каждой лошади и для каждой коровы, блещущее, в полном смысле слова, голландскою чистотой.
- Так ведь это верно только у вас так, заметил я, у других ведь нет такой роскоши!
- Нет, это уж у всех; у кого скотный двор больше, у кого меньше, но устройство у всех такое: так у нас еще на родине было заведено.
Из скотного двора мы прошли в сад, и тут сразу увидели, почему у менонитов яблоки получаются без малейшего изъяна: каждое дерево, очевидно, является предметом самого тщательного ухода, земля под деревьями идеально взрыхлена и содержится в черном пару – нигде не видно ни малейшей травинки...
Идем осматривать всякие амбары и сараи, - в сараях обычные колонистские фургоны, но тут же и экипаж, полугородского типа, разные плуги, молотилка, веялка.
- Из России выписывали? – спрашиваем мы.
- Нет, у нас в колонках мастера делают.
Плуги вот заводские, - один только здешней работы. Раньше наши мастера плугов не делали, года три всего как стали делать: взяли эккертовский шаблон, только рамы делают покрепче, потому что очень каменистая земля...
Посмотрели еще и семейное кладбище – тут же, на полевом участке, маленький квадратик, обнесенный хорошенькою изгородью, с двумя чисто содержимыми могилками, аккуратно засаженными цветами.
За ночь над Таласскою долиною пронесся проливной дождь, который очистил воздух от заволакивавшей его дымки, а на немного сот метров выше выпал в виде снега. И возвращаясь из колонков в Аульеата, я все время любовался покрытыми чистым, свежевыпавшим снегом, вершинами передового хребта, из-за которого местами выглядывали снежные вершины главной цепи Таллаского Алатау.