2012год - год памяти, год 70-и летия создания трудовой армии.

[Наталия]

2011 год близится к концу. Какой он был? Грустный год. Год Памяти. Год 70-и летия депортации целого народа, который трудился, созидал и верил. В правду и справедливость... и всё ждал и ждал, что эта правда станет нормой жизни. Но этого времени так и не дождался. За труд и преданность получил вечную ссылку, колючую проволоку и штык в спину. А мечтал он о возвращении. На родимую землю, на дорогую сердцу Волгу, в отчий дом. Не случилось...

2012 год. Ты уже на пороге. Каким ты будешь? Хочется, чтобы был достойным. Достойным той памяти, которую выстрадали те, кого уж нет. Ведь их потомки тоже ждут. Но ждут прежде всего покаяния. Покайся , Родина! Время покаяния ещё не прошло. Вот и повод снова есть. Ведь 2012 год тоже год памяти. Именно в 1942 году заработали нещадные жернова - трудовая армия. Сколько перемололи они человеческих судеб, превратив целый народ в бесправных, униженных и оскорблённых.
Открываю эту тему для памяти, для скорби. Пусть в пространство улетают наши мысли, наполненные любовью к тем, кого уж нет. К тем, кто ещё жив. Пусть знают все, что мы помним, мы не забыли.
Покайся, Родина!

[AndI]

У историков тема депортации уже "не модна".

... и, похоже, не только это.
Весь исторический этап с 1917 года, как будто-бы напрямую списан с "Курса истории КПСС" , добавлено только упоминание слова "немцы", чего в оригинале, конечно же не было.

После преодоления опустошительной Гражданской войны, ряда неурожаев и голода советские немцы повсеместно направляли свои усилия на изменение образа жизни, осуществление советского, культурного и хозяйственного строительства.

Голод упомянули, как следствие неурожаев!?, а про продразверстку упоминать уже не популярно?

К началу 1930-х годов АССР немцев Поволжья, первая из основных зерновых районов страны, завершила сплошную коллективизацию (98,5%); постепенно менялась производственная оснащенность коллективных хозяйств в республике, расширялась сеть товарно-молочных и свиноводческих ферм.
..Более стабильным оставалось аграрное население. Колхозы АССР немцев Поволжья объединяли 87 тыс. бедняцко-середняцких хозяйств, организованы были 31 крупное хозяйство и 89 МТС [12, 176]. Социальный состав населения, несомненно, содействовал реконструкции сельского хозяйства.

О раскулачивании крестьянства - величайшей его трагедии - ни слова, зато о коллективизации, как таковой, в позитивнейших красках!!!

Главный урок истории трудмобилизаций в Союзе ССР в 1920 – 1940 годы сводится к тому, что принудительный труд приносил мало пользы в укреплении связей между народами, он оставался трудом без творческого, созидательного начала.

А это без чувства стыда за историков и читать невозможно - для меня трудмобилизация - читай кулацкая ссылка и трудармия - прямой геноцид против собственного народа, орудия систематического физического уничтожения его! История трудмобилизаций - есть история преступлений! Вот это бы сделать основным уроком истории - а им видишь ли энтузиазма и творчества не хватало.

[Наталия]

Прочитав два предыдущих сообщения и ещё раз перечитав сообщения выше, в которых написано о фальсификации исторических фактов, касающихся судьбы нашего многострадального народа-российских немцев, ещё более убедилась в том, что ЛЕТОПИСЬ, которую я написала( пусть в художественном отношении несовершенную, названную стихоплётством и графоманством авторитетной писательницей), кому-то пригодится, чтобы поставить под сомнение то, что современные доктора наук пишут. И иже с ними. А именно, что депортация это переселение, а трудармия чуть не дом отдыха, (такой благоприятный тыл, в отличие от фронта), для сохранения жизни. Чем больше в Интернете будет наших размышлений об истинном положении наших близких,прошедших все ужасы прошлого, тем больше вероятности торжества истины. А что касается литературности, то я почитала, как представители литературных кругов обливают друг друга. После этих полемик их произведения читать как-то не хочется. Не может быть у истинной литературы два лика. Один - для массового читателя, такой совершенный, чистый. И для обихода между собой - сомнительного качества. Уж, простите, кому это не понравится.

[Наталия]

...Но жернова
не отпускали.
И в тот победный
счастья год
грузили снова
их в составы,
везли опять
как рабский скот

А сколько их
слегло в могилы!
Но безымянных
нет высот.
Могил их нет!
Но и чернила
не удосужились
забот.

Ведь даже колос,
скот считали.
Их не считали.
Почему?
Фашистом больше
или меньше,
всё спишут
просто на войну...

[Студент]

Примечательно, что господин Бугай "генерал от истории" в прямом и переносном смысле слова (имеет чин Действительный государственный советник III класса).
Долгие годы занимает ответственные должности на госслужбе. В 1993—2002 гг. — руководитель Департаментов по делам депортированных и репрессированных народов, по делам Северного Кавказа, Министерства по делам федерации и национальностей РФ.
Многолетний опыт позволил ему "укрепиться" в научных взглядах.
Так, положение, на которое обратил внимание AndI, раньше выглядело несколько иначе. В работе "По решению Союза ССР", вышедшей в 2003 году, на стр. 28 Бугай писал:

"Главный урок трудмобилизаций сводится к тому, что принудительный труд приносил мало пользы в укреплении экономики страны и регионов проживания мобилизованных, он оставался трудом без творческого начала, но в условиях существовавшего тоталитарного режима этот дешевый труд рассматривался как единственная возможность латания дыр в экономике. Одновременно мало кто заботился о мобилизованных в принудительном порядке на трудовой фронт."

Сегодня Бугай не пытается оправдать тоталитаризм "укреплением экономики". Поменялась конъюнктура, неизменным остался наукообразный цинизм высшей пробы:

Главный урок истории трудмобилизаций в Союзе ССР в 1920 – 1940 годы сводится к тому, что принудительный труд приносил мало пользы в укреплении связей между народами, он оставался трудом без творческого, созидательного начала.

[путешественник]

Может я и не прав, но представляется, что со временем сформируется новая, молодая группа ученых, которые пишут кандидатские
и докторские диссертации не на основе собранных студентами материалов, а на основе собственных исследований. Людьми, вышедшими
из той самой среды, о которой они пишут. Которые сами пережили все эти моменты. Как например, Виктор Кригер,
Роберт Корн, более правдиво отражающие в своих исследованиях и публикациях действительную историю. И не по требованиям времени, а по внутренним убеждениям. Как это сделал, например, и Герхард Вольтер. Я извиняюсь, никого обидеть не хотел, но мысли пришли вот такие.
С уважением ко всем Генрих Фендель

[Студент]

Понимаю, что откланяюсь от темы, и в прошлом имел за это замечания от уважаемого Александра Александровича, но вынужден кое-что добавить по затронутой проблеме.
В приведённой публикации "передёрнуты" не только события советского периода, но и времён Екатерины II.
Ряд материалов есть ничто иное как слегка изменённые заимствования курса С.М. Соловьёва "История России с древнейших времён".
Вначале можно обратиться к цитате взятой авторами из переписки императрицы с Вольтером (неизвестно кем переведённой, но встречающейся в тексте у Соловьёва).

«Так да будет же Вам известно, что моя прекрасная саратовская колония считает уже 29 000 жителей, и, назло Кельнской газете, вовсе не боится татарских, турецких и других набегов; … в каждом кантоне [построены] церкви его исповедания … там мирно обрабатывают поля, и тридцать лет не будут платить никаких податей»

Однако в переписке Екатерины II изданной в 1802 году в переводе Антоновского имеется иной текст:

Так знайте, Государь мой! что в Саратовском моём поселении умножилось уже до 27000 душ, и что оное,
в досаду Кельнскому газетчику, отнюдь не опасается Турецких и Татарских набегов; что каждая Округа имеет своего Исповедания Церковь;
что земледелие там в совершенной тишине производится, и что они на тридсять лет освобождены от всяких податей."

Далее императрица, добавляет утверждение, которого в статье Чеботарёвой и Бугай разумеется нет и "истинность" которого не вызывает сомнений:

"Впрочем в России подати столь умерены, что нет у нас ни одного крестьянина, который бы, когда ему вздумается, не ел курицы;
а в иных Провинциях с некоторого времени предпочитают курицам индейских петухов"

Ещё один момент в статье выглядит подогнанным под общий негативный фон всей публикации. Вот он:
...

в Поволжье прибыли 27 тыс. человек. Канцелярия опекунства доносила в Сенат: «… немцев нахлынуло такое множество, что недостает рабочих людей,
леса и других материалов для скорой постройки им домов». Сенат отвечал с бюрократическим равнодушием: «Вместо деревянных домов нельзя ли делать мазанки?».

В действительности этот якобы диалог Канцелярии и Сената вообще не имеет отношения к Поволжью.
Очередная "заимствованная переделка" курса С.М. Соловьёва "История России с древнейших времён" т.27 стр. 19.
Если пойти по ссылке то можно убедиться, что речь идёт про поселения в Юго-Восточной Украине.

Видимо не зря говорит популярный писатель: "Тщательнее надо, ребята."
Если мы и дальше пойдём таким же "кратким курсом", то наверняка закончим Пикулем.
А оный вообще утверждал, что в Поволжье переселились непонятные иностранцы впоследствии назвавшие себя немцами.

[Kotka Hans&K]

"...В феврале - марте 1942 года, на основании указанного выше Постановления ГКО СССР, через сборный пункт Ачинского РВК были мобилизованы в рабочие колоны все немцы – спецпереселенцы, в том числе и Шпедт Фридрих Иоганнесович, 1907г.р., Шпедт Эдуард Иоганнесович, 1911г.р., Рейхерт Александр Александрович, 1916г.р.
Постановлением ГКО № 2383сс от 7 октября 1942г. мобилизация была распространена и на немцев в возрасте от 15 до 16 и от 51 до 55 лет, также этим постановлением мобилизовывались и все женщины-немки в возрасте от 16 до 45 лет (кроме беременных и имеющих детей в возрасте до 3 лет). Дети от трёх лет и старше должны были передаваться на воспитание остальным членам семьи, а в случае их отсутствия – ближайшим родственникам или колхозам. Это, пожалуй, наиболее жесткое решение Кремлевского тирана в отношении этнических немцев за весь военный период.
Мобилизация немецких женщин-матерей проводилась с криками и детским плачем. Многие женщины не отпускали своих малолетних детей и их силой отрывали от обезумевших от горя женщин. Мобилизация прошла в рекордно короткие сроки. В течении одного месяца. По эту мобилизацию попала и младшая сестра моего деда Эдуарда Шпедт – Эмилия Майер (Шпедт). 03.11. 1942 года через Ачинский РВК была мобилизована в рабочие колоны - Майер Эмилия Иоганнесовна, 1913-1980г.г.
Вот как об этой мобилизации воспоминает его племянница Элеонора Тривер, 1932г.р.: «…всех наших мужчин забрали в трудармию, а мы остались в Ачинске. Жили мы в одной комнате: бабушка, моя мама, Эмма Рейснер с двумя детьми, тетя Катенька с открытой формой туберкулёза, с сыном Володей. В конце 1942 года мобилизовали в трудармию тетю Милюшу, её дети – Эльвира и Женя были переданы под опеку бабушке, и они жили вместе с нами в доме № 40 по ул. Теплятской, пока из лагеря в 1944году за ними не вернулась их мама - тетя Милюша». Туберкулез до 1952 года был неизлечимой смертельной болезнью.
В 1942 году в Ачинске крайне неудовлетворительной была санитарно-эпидемиологическая обстановка. Из 7 бань работала в 1942 г. только одна, санпропускник был закрыт и не принимались меры к его восстановлению. Санитарное состояние дворов было неудовлетворительным. В городе были вспышки заболевания тифа и туберкулезом.
В этих условиях, у Екатерины Иоганнесовны Шпедт, в 1942 году появляется на свет второй сын - Александр. Прожив всего чуть более двух месяцев, он умирает от голода и болезней. После родов, на фоне открытой формы туберкулеза, общего ослабления организма вызванного плохим питанием, отсутствием медикаментов и квалифицированной медицинской помощи, состояние Екатерины Рейхерт резко ухудшается и в декабре 1942 года она умирает. Вслед за ней, в возрасте 2-х лет и 11 месяцев, уходит в мир иной и её старший сын – Владимир Александрович Райхерт, 24 июня 1943 года. «Новость о смерти застает мою мать на рынке. Узнав эту печальную весть, она со скорбью в голосе произносит фразу:- Отмучился. Наконец – то.… При этом на лице мамы читалось явное душевное облегчение» - вспоминает Элеонора Тривер. Примерно через полгода после смерти тети Катеньки и её детей, продолжала свой рассказ Элеонора Тривер, мама написала тёте Милюше письмо. В нём мама сообщила, что её старшая дочка тоже заболела туберкулезом и стала совсем плохая. «Если бы мама была здесь, я бы ещё пожила», – говорила она.
И тётя Эмилия решила бежать. На свой страх и риск. Сказала себе: «Будь что будет! Тюрьма – так тюрьма, смерть – так смерть!» Знала, сердцем чуяла: погибнут без неё дети. Не выходили из головы, обжигали душу предсмертные слова её Женечки.
Бригада тайком собрала ей на дорогу хлеба, а также денег, чтобы – раз уж документов нет никаких – был, по крайней мере, билет и на неё не так обращали внимание в пути. Если бы её схватили где-нибудь по дороге, посадили лет на десять по указу за дезертирство с предприятий военной промышленности, о чём она прекрасно знала.
Тётя Милюша доехала благополучно, детей застала живыми. Начальник ОСП предупредил её, чтобы она нигде особо не показывалась.
Так с помощью добрых людей, которых могли отдать под суд за «покрывательство», тётя Милюша, забрав детей, вернулась в лагерь и там, в 1945г. Женечка всё же умерла.
Материнская боль не знает национальных различий. Эта боль зиждется на непреодолимом инстинкте материнской любви, источнике всего живого. Именно по этому, самому чувствительному месту ударила немецких женщин циничная большевистская власть: за каждой «мобилизацией» стояли тысячи и десятки тысяч семейных и личных трагедий и самое страшное – детских смертей и сиротств.
Вопли матерей, стоны осиротевших жен и детей могучим гулом неслись по всем Сибирским таежным поселкам и лагерям. ГУЛАГ, как и кровавая война, своими страшными орудиями отняли тысячи молодых жизней, повергли в скорбь миллионы невинных людей.
В годы войны советские немецкие женщины проявили себя как дисциплинированные, трудолюбивые, сильные духом и чистоплотные труженицы тыла. Такими они были всегда. Ещё в Поволжских немецких колониях женщина работала в доме вдвое более мужчины, поэтому все угнетения советской власти они приняли стойко, чем вызвали к себе сострадание даже у людей с самыми огрубевшими от войны душами.
О трудной судьбе самой старшей сестры моего деда - Лидии Ивановне я писал ранее. Оставшись без мужа ещё в 1936 году, пережив депортацию в Сибирь, мобилизацию родных братьев и сестры Эмилии в «трудармию», она оказалась в очень тяжелом моральном и материальном положении. Прежде всего, нужно было выжить в Ачинске и сохранить единственную дочь Элеонору, присмотреть за престарелой матерью. С другой стороны, она, получая от родных письма из ГУЛАГа, в которых читались строки полного отчаяния и безысходности, понимала, что от неё ждут помощи как от единственного близкого человека, которого не коснулась мобилизация. Испытывая моральный долг перед своими близкими и испытывая к ним душевное сострадание, она приняла для себя не простое решение. Помогать всем, чем только возможно оказавшимся в беде родным. Постоянно велась переписка с многочисленными родственниками некогда большой семьи Шпедт, со своими сестрами и братьями, оказавшихся в лагерях и поселениях ГУЛАГа НКВД. Она разрывалась между работой на швейной фабрике и огородом, подсобным хозяйством, детьми, присматривала за больной престарелой матерью и помогала посылками - в тюрьму отцу, родным братьям и сестре, опекала по очереди детей родных сестер Эмилии и Вильгельмины.
В годы Великой Отечественной войны швейная фабрика «Спартак» выпускала военное обмундирование: гимнастёрки, брюки, полушубки, фуфайки, пилотки, бельё, мешочки для пороха. Здесь люди работали в две смены по 12-16 часов. Нормы перевыполнялись в 3-4 раза. На фабрике предъявлялись высокие требования к дисциплине – за опоздание на 5 минут работнику делали замечание, а за 21 – решением народного суда удерживали из зарплаты 25 % в течение полугода.
Не смотря на то, что зарплата на швейной фабрике была маленькой (200-250 рублей в месяц), для обеспечения столовой продукцией было организовано подсобное хозяйство, где разводили свиней, выращивали овощи. За каждым рабочим закреплялся определённый участок для обработки.
В 1943-м в летний период весь коллектив фабрики был переведён на выполнение работ по стирке и ремонту одежды, поступавшей с фронта. В выполнении задания оказывали помощь домохозяйки, подростки, курсанты, жители окрестных деревень.
По воспоминаниям дочери Лидии Ивановны Шпедт - Элеоноры Тривер: «на фабрику поставлялось подержанное военное обмундирование с фронта, снятого с убитых и раненых солдат. Одежда была со следами пуль и крови. Мама занимались её починкой и стиркой для дальнейшего её использования солдатами на фронте, а также рабочими на стройках НКВД ГУЛАГа».
Весной 1943 года за семьей Лидии Ивановны Шпедт фабрика закрепила участок земли в 11 соток и выделила одну корову и свинью породы «Белая крупная». Эта порода свиней разводилась на племзаводе «Ачинский» и не раз занимала в послевоенные годы призовые места на ВДНХ в Москве. Еще в середине 30-х годов ХХ века в Ачинск с территории Украины завезли породистых телочек и бычков.
Огород являлся источником жизни. Больше всего ачинцы сажали картофеля. Но урожаи были очень низкими - семена оставляли желать лучшего. Это длилось до конца войны, пока из Германии не привезли картофель сорта «берлихинген». Урожаи поднялись в несколько раз. Помимо картофеля, выращивали зерновые и овощи. Почетом пользовалась брюква. Во время войны основная масса жителей Ачинцев не видела ни грамма сахара. Вместо него в чугунках парили брюкву. Вместо заварки для чая шла в ход сушеная морковь. В лесу по осени собирали грибы, ягоды, делали запасы впрок. Из сушеной черемухи и боярки мололи муку, заваривали ее кипятком, - вязкая сладкая масса шла и в качестве начинки пирогов, и как самостоятельное лакомство. Во всех домах под крышей висели пучки калины и рябины.
Держать подсобное хозяйство в те годы было каторжным делом. Мало было сенокосных угодий. Заготавливали сено для себя меж «околков» и «по неудобицам». Заготовленного сена, не хватало на прокорм скоту. Добавляли солому и полову (отходы в процессе молотьбы зерновых). Труд был ручным. Несмотря на трудности, подсобное хозяйство помогало людям выживать.
Помогала и фабрика. В Ачинске на швейной фабрике остатки мануфактуры выносились работниками домой, из которых, по ночам, шились телогрейки, которые потом обменивались на рынке Ачинска на еду либо продавались по 100руб. за единицу. Так, Эмилия Майер, которая до мобилизации в «трудармию» работа на швейной фабрике, вспоминала своему сыну Владимиру, что они голодали чуть меньше других, потому что по ночам шили фуфайки и обменивали их на какую-то еду...
07 ноября 1943 г. в Энгельсе от брюшного тифа умирает родная дочь Шпедт Иоганнеса - Вильгельмина Иоганнесовна Земцова (Шпедт), 1916-1943. Её двух детей Евгению, 1932 и Виктора, 1940-1990, берут на своё содержание племянницы бабушки Сусанны Фридриховны Шпедт (Лотц) из Саратова, мужья которых были русскими и сидели на "броне".
07 ноября 1943г. Верховный Главнокомандующий СССР выступил по радио с поздравительным обращением № 309 по случаю 26 годовщины Великой Октябрьской Социалистической Революции. На фоне беспросветной нищеты, голода и полной разрухи, и повальной смертности на стройках НКВД ГУЛАГа тов. Сталин поблагодарил Советский народ за помощь фронту: «Советский народ отдаёт все силы на поддержку своей армии. Нескончаемым потоком движутся на фронт вооружение, боеприпасы, продовольствие, снаряжение. Урал и Кузбасс, Москва и Поволжье, Ленинград и Баку, Казахстан и Узбекистан, Грузия и Армения, все наши республики и области стали могучим арсеналом Красной Армии. Советский народ успешно восстанавливает отвоёванные от врага промышленные и сельскохозяйственные районы, пускает в ход фабрики, заводы, шахты и железные дороги, возрождает совхозы и колхозы, обращает ресурсы освобождённых районов на службу фронту…».
"24.03.1944г. в Богословлаге от физического истощения умирает первенец Сусанны Фридриховны и Иоганнеса Иоганнесовича – Федор Иванович (Фридрих Иоганнесович) Шпет, 1907г.р.
Из 15 тысяч прибывших в Богословлаг НКВД СССР в 1942 году мобилизованных немцев, к концу 1943 года в живых осталось менее 3 тысяч. Бывшие трудармейцы Богословлага вспоминали, что к весне 1943 г. смертность в лагере возросла настолько, что даже на нарах, забитых прежде людьми до отказа, стало значительно свободней. Часто, просыпаясь, они обнаруживали возле себя холодный труп. Умерших даже не хоронили, а просто зарывали в снег на склоне балки. Весной же, когда снег растаял, взору живых предстала ужасная картина пространства, усеянного полуразложившимися человеческими останками. Пришлось назначать специальную похоронную команду, которая в течение ряда дней собирала эти останки и сбрасывала их в специально подготовленную яму.
Немало таких безымянных братских могил появилось вблизи лагерей и строек НКВД в ту суровую зиму и холодную весну 1943/1944г.г.
Основными причинами высокой смертности являлись неполноценное питание, тяжёлые жилищно-бытовые условия, перенапряжение на работах, отсутствие медикаментов и квалифицированной медицинской помощи. В среднем один врач и два средних медицинских работника приходились на тысячу мобилизованных немцев, не считая заключённых и вольнонаёмных рабочих.
Трагедия семьи усугублялась и тем, что мать - Сусанна Фридриховна, находясь на спецпоселении в Ачинске, была лишена прав и возможности знать, когда и где умер её сын, не имела возможности побывать на могилке сына, выплакать горе своё. Она так и умерла не узнав ни причины смерти сына, ни его места захоронения. Трагедия этой семьи была неизмерима велика, а скорбь её материнская была неутешна.
Да и вообще трагедия каждой семьи «трудармейцев» их общая трагедия и циничное преступление Советской власти.

Могилки им рыли в траншеи длинной,
И вместе с другими сынами отчизны бросали туда,
Где кровью их обильно была полита Русская земля...


Как знать, но мне кажется, что старушка – мать почувствовала смерть сына. Именно в этот день, день смерти Федора Ивановича – 23.03.1944 года у матери случился инсульт и тело её онемело.

Что происходило тогда у неё в душе и сердце? Какие страдания она перенесла, утратив самых дорогих себе людей, знает только Бог!
Словно предчувствуя своё приближение смерти, Фридрих пишет дорогой матери в письме «… С Божьей воли все мы будем опять вместе».

Читая эти строки вспоминаются матери давно минувшие дни, когда сын её спал у неё на груди и нежные губы с улыбкой шептали святое имя его. Мать ласкала сына, лелеяла, ждала, когда вырастит он, станет её кормильцем. Шли годы. Рос сын. Крепла надежда матери на утешение в старости. Вспоминается ей, как резво бежал он в школу с ранцем за плечами. В длинные, зимние вечера громко читал он заданный урок. Кончилось всё…. Сталинский ГУЛАГ бесчеловечно оборвал его жизнь. И скорбит мать-немка в сибирской хате…. Плачет неутешно о его преждевременной кончине.
Кто утешит её? Со смертью двух дочерей и сына первенца, в изгнании она потеряла свою мечту, надежду, радость, дыхание, все, чем жила. В 1949 году получив прощальное письмо от мужа Иоганнеса из Чистюньлага, исстрадавшаяся и убитая горем мать получает второй инсульт. Теперь она уже не может ходить. Она прикована к постели, Лидия Ивановна ухаживает за больной матерью.
В 1952 год - Сусанна Шпедт не получает писем от супруга с марта 1951 года.

Тогда в ночной летней тишине бездвижно лежала она на одре

И Иоганнес духом своим над нею витал, её утешая;

Его чело было украшено славным венцом.

И дивную песнь он пел ей о том, что приступил он к Иерусалиму Небесному,

К тьмам ангелов,

И к духам праведников, сидящих с Христом.

Обрадовалась несчастная вдова дивам чудным таким,

И к мужу она попросилась на небо. Забрал он с собой туда и её,

В тот памятный августовский день 28 – го числа,

Что немцы Поволжья называют началом конца…
(Стихи авт.)

Ачинск
Красноярский край ул. Теплятская, дом № 40
Шпедт Лидии Ивановне
Свердловская область, Карпинский район,
«Волчанстрой НКВД»
Шпет Фёдору Ивановичу

20/І/44

Добрый день дорогие Мамаша, Лида и Эличка.

Милая Лида сообщаю тебе, что получил две Почтовые карточки от 03/І/44 года, из которых я много кой что узнал, что меня сильно расстроило, так что мне пришлось сделать укол. Я получил два письма от вас и от Стасе и из них я узнал, что вторая моя сестра умерла. Мне не понятно где папа. Напиши подробно. Я сильно обрадовался, когда я узнал что ты имеешь корову и свинью, что ты будешь скоро с мясом и с молоком. Милая сестра Лида І/І/44 Я вам написал письмо, где Я вам написал, что нахожусь опять в больнице. Сегодня уже ровно месяц, что я лежу в больнице. Болезнь моя опять сердце. Чувствую себя неважно, хватает оно. Милая Лида и Мама берегите здоровье. Меньше расстраивайтесь. С Божьей воли все мы будем опять вместе. Лида пиши чаще. Я вам часто писать не могу, у меня нет бумаги. Этот листок мне прислала Стася, и я Вам написал, а ей не знаю на чём ответить. Если можешь, вышли в Посылке.
Милая Лида, в письме, которое я вам написал І/І/44, Я просил, если можете, выслать мне посылку. Лида я еще раз прошу тебя если тебе не трудно, то вышли мне то, что мне присылали в последней посылке. Ты сама знаешь, в чем я нуждаюсь. Если можешь, вышли мне пачки две папирос. Мне они очень нужны.
Ну, пока. До свидания. Жду ответ. Целую крепко вас всех. Лида посылки я получил от вас 3 штуки.
[Проверено военной цензурой 18387 (28.01.1944)]

Девушки-цензоры руководствовались перечнем вопросов о том, что разрешается пропускать, а что нет, фиксировали компрометирующие материалы. Не вызывало возражений, если корреспонденты сообщали о том, что живут хорошо, воюют, победоносно продвигаются вперед, «привет-поклоны», которые часто занимали половину самого письма (документ “А”). Целая группа запрещенных сведений относилась к морально-политическим настроениям, оценке текущих событий, критике недостатков партийного и советского руководства на местах и в центре, ошибкам и просчетам командования, тяготам повседневной жизни в тылу, нищете колхозной жизни, низкому уровню здравоохранения, высокой смертности, голоду и т.п. Эти запреты и ограничения к пересылке объяснялись тем, что солдата перед лицом врага “нельзя расстраивать”. Если критика носила общий характер, необходимо было зачеркнуть отдельные места черной тушью (документ “Б”). Буква “К”, означала конфискацию - письма с возможными последствиями для отправителя или получателя. По зачеркнутым местам делали специальные выписки с кратким содержанием «крамолы», обобщали и направляли на имя министра государственной безопасности. Внешний вид “специальных донесений”, как они именовались, был безукоризненным. Их печатали на пишущей машинке или писали от руки каллиграфическим почерком без единой помарки. На конверте ставили штемпель “проверено цензурой” с номером посередине. Его номер соответствовал личной подписи контролера. Если цензор совершил оплошность, его легко находили и привлекали к ответственности.

Шпет Фёдр Иванович был призванный Ачинским РВК 03.03.1942 года и направлен в Богословлаг.
Прибыл: 05.04.1942г. в Богословлаг на разработку первого угольного разреза для нужд Богословской ТЭЦ - п. Северный Карпинского района Свердловской области (позже - объединение «Вахрушевуголь»).
Точный адрес прибытия:
Свердловская область, Карпинский район, «Волчанстрой НКВД»;
Находился в больнице с 20 декабря 1943 г.;
Умер 24.03.1944г. в больнице (лагерный участок № 1);
Причина смерти: болезнь сердца (физическое истощение);
Место смерти и захоронения: Свердловская область, Карпинский район, «Волчанстрой НКВД» (братская могила)".

[viktor 2]

Все тяготы и лишения, унижения лагерного начальства многие немцы восприняли стойко с пониманием, что и они в частности в ответе за весь немецкий народ, который принес много горя в семьи Советских людей.

немцы-трудармейцы жертвовали собой в лагерях НКВД без принуждения и подавления.

Читая такое, нет слов от возмущения и хочется автору показать только одно:

У остальных же форумчан прошу прощения за нездержанность, но предел есть всему. Извините.

[Наталия]

Извините, что повторяюсь. Но, видно, надо.

Память не молчит

Колёса стучат и стучат, отбивая в голове словно молот «сослан навечно, навечно, навечно…». Никак не в силах освободиться от этой назойливой мысли. Неужели безысходность? Неужели никогда не увижу родного дома, свою дочку? Тогда ей было всего годик. Это было в декабре, в 41-ом. Холодный вагон. Набили нас, будто сельдь в бочку. А тепла всё равно не было. С больным ребёнком на руках, а какое им было дело до этого. Куда везли, никто не знал. А позади остался пустой перрон родного города. Вернёмся ли когда назад? Как хорошо, что семью вернули в конце 44-го назад, домой. Сколько они натерпелись! А меня опять везут, куда – неизвестно.
Как в вагоне темно. И ночью, и днём. Ночью только забудусь ненадолго, тут же обязательно сон приснится. А во сне снова я дома. Наш уютный дворик. Помню каждый его камушек, каждую травинку. А зимой тёплый домашний дух, особенно, когда мать с женой суетились у печи, пекли пироги. Господи, как же давно это было. И будет ли когда ещё? А днём мысли одна хуже другой. Вспоминается 42-ой. Жуткий год, как и жуткое его начало. Лучше бы на фронт, как все. За что нас так? Загнали в эту труд-армию, какая это армия. Под охраной, как заключённые. Я разве против того, чтобы трудиться для фронта, для победы? Но разве так? Колючая проволока, лай собак остервенелых. Под дулом винтовки - это разве труд для фронта и победы? Как может с этим смириться душа человеческая? Я понимаю, что идёт война, что всем не сладко. Но мы все тут, в чём провинились? Почему на нас такое клеймо поставили? Да, мы – немцы. Но мы же граждане этой страны. Мы же не фашисты. Хорошо, что отца в труд - армию не забрали. А то бы моим совсем тяжко было. Я – немец. Но Россия – моя родина. И отец мой немец. Тоже родился в России, в Немповолжье. Колония Сусанненталь. Отец рассказывал, что давно его предки в Россию приехали. Служили России. Пахали землю, хлеб выращивали. Помню ещё в детстве с родителями ездили в Немповолжье, жили в Сусаннентале. Запомнилась Волга. Могучая река. По-немецки я понимал хорошо и легко говорил. А потом уехали и язык забылся. Мама-то русская, потому дома говорили только по-русски. Но дело не в маме, а в том, что город наш русскоязычный. Немцев нет. Зачем отец приехал в русский город? Зачем? Сиротой остался, вот и пошёл в работные люди, в Самару. А потом и в Бузулук перебрался. Сколько я всего передумал, находясь вдали от дома.
А колёса всё стучат и стучат. Как же так. Ведь уже 1947 год. Война как закончилась, прошло уже больше двух лет. Так ждали победы. Мечтали о доме. В Широклаге на Половинке пришлось вынести всё. Холод, не проходящее чувство голода. Постоянное унижение. А трудились как, сил уже не было, а ты бредёшь, еле ноги волоча, тянешь эту тачку. Но тогда мы ждали конца войны, надеялись на избавление. А его как не было, так и нет. 47-ой уже. Сколько я исколесил за этот год? В июне 46-ого нас перебросили на Украину. Днепродзержинск. Заводы восстанавливали.
Уж войны нет, а всё равно под охраной. Дочка уж скоро в школу пойдёт, а отца своего ещё ни разу не видела. И увидит ли? Потом Абхазия, зимой, в феврале, нас туда перебросили. В Кадорском ущелье, возле озера Рица, пришлось побывать. Строили госдачу. Да Сталину строили. Натерпелся я там сполна. Вот и август уже. Только в мыслях и чувствуешь свою свободу. Только на мысль и имеешь право. А больше прав никаких.
На нарах лежат в вагоне такие же, как я. Большей частью тоже молчат, думают о доме, о прошлой жизни. Всем безумно тяжело от этой безысходности и неопределённости. А за окнами, точнее щелями, вагона мелькают селения, городки и города. Столько разрушенного. Невзрачный вид. Бывают и остановки, но где-нибудь вдали от станций и вокзалов, иногда и в тупиках, когда состав стоит подолгу. Везут как арестантов. Самое страшное это обида. Она как ком в горле стоит и не проходит. Часто плачу и не я один. Но надо брать себя в руки. Ведь мне всего-то 32 года. А столько пришлось испытать, перенести и ещё не конец. Что же должно случиться, чтобы всё изменилось в моей судьбе? Ведь войне конец!
«Так думал мой отец, Шмидт Николай Эдуардович, лёжа на нарах товарного состава, который их вёз из Абхазии в Челябинскую область, чтобы там уже не только после 1945-го, но и после 1947-го подневольно работать и страдать вдали от дома, от близких. Использован будет труд людей, советских людей, граждан СССР, но бесправных и обездоленных. Почему? Потому что они – немцы по национальности. Отца ожидала изнурительная работа на уральских лесоразработках в Тюбукском лесном районе, перелом ноги и снова работа вплоть до 1952 года. 1952-1953 – спецпоселение в Таджикской ССР. Сначала Табошары, а потом Ленинабад. Сколько же ты натерпелся, родной мой! А когда приехал, (вернулся в 1953, воссоединили, наконец, семью), всё больше молчал. Страдания твои мучительные не закончились, страдала твоя душа. Ведь ещё была комендатура, где тебя ждали для отметки и память, которая не молчала. Ты был с клеймом пожизненным. А это клеймо – страх. Он пропитал и отравил твоё сознание. Ты ожидал подвоха везде и всюду, ты ничего не забыл. Вот и я, твоя единственная дочь, иду сейчас по дорогам твоей памяти. И тоже страдаю. Как ты. До конца».
Февраль 2012 год

[Kotka Hans&K]

«Рабы казённых предприятий»

"....В январе 1946 года в соответствии с приказами НКВД СССР № 3/0-39 от 5 января 1946 г. и № 4 от 8 января 1946 г. «трудлагеря» были упразднены, а мобилизованные немцы переведены в статус спецпоселенцев и теперь закреплялись за предприятиями и стройками, в которых они находились в статусе мобилизованных. Таким образом, если спецпоселенцы других категорий не имели права покинуть свое «обязательное место жительства», то мобилизованные немцы-выселенцы стали «крепки» (закрепощены) по месту своей работы и стали рабами казенных предприятий.
Некоторым демобилизованным разрешили вернуться к своим семьям в места их спецпоселений, т.е. сменить статус мобилизованных на статус спецпоселенцев с «обязательным местом жительства». При этом возникала масса проблем по части воссоединения семей. Процедура эта была тягостная, длительная и малорезультативная. Большинство желавших воссоединиться семей разрешения на это не получали.
В 1946 году из лагеря НКВД ГУЛАГа в Ачинск вернулась Эмилия Иоганнесовна с дочерью Эльвирой, 1936г.р.
На долю Эмилии Ивановны выпало столько испытаний и горя, что невольно спрашиваешь себя: как же она сумела всё это пережить: приговор мужа в 1937 -ом «по 58-й», изъятие всего имущества и выселение 1941 в Сибирь, разлучение с детьми в 42-м, смерть старшей дочери в ГУЛАГе, возвращение в Ачинск в бездомную семейную жизнь в 46-м? По воспоминаниям её сына Владимира: «Эмилия Майер была по своей природе очень добрым человеком, её обычно все любили и соседи к ней относились хорошо. Они называли её «Ивановна». Своего первого мужа Майер Александра Адамовича, 1908 г.р., она очень любила и часто вспоминала.
Майер Александр Адамович,1908г.р был художником и пианистом, входил в Союз художников и Союз композиторов АССР НП. На праздники рисовал портреты с изображением Сталина, по 150руб. за шт., которые расходились как горячие пирожки. Этому способствовала атмосфера беспредельного культа личности Сталина. В 1937 году его приговорили к 10 годам по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР, как и многих тогда художников АССР НП. В браке с Эмилией Ивановной у него родились три дочери: Сусанна, 1931г.р., Евгения,1932-1945, и Эльвира, 1936. Сусанна умерла в младенчестве, Женя умерла в 13 лет от туберкулёза в ГУЛАГе, в живых осталась только Эльвира.
В 1946-1947 г. в Европейской части СССР, в том числе и Саратове - Энгельсе начался повальный голод, связанный с засухой и преступной политикой советской власти (зерно экспортировали в послевоенную Европу). В этих условиях Мария Фридриховна Кузнецова (ур. Лотц), чтобы спасти дочь Вильгельмины - Евгению от голодной смерти, стремилась отдать ее в детдом, но детские дома тогда детей не принимали.
Перед осознанием смерти Евгении и Виктора Земцова от голода, нарушая режим спецпоселения, в обход комендантского надзора, под страхом ареста, Эмилия Ивановна Майер принимает решение ехать в Саратов за спасением детей Вильгельмины. Так, в мае 1947 года, нарушая спецрежим, в обход спецкомендатуры, она тайно выезжает поездом из Ачинска в Саратов. Забрав у Марии Кузнецовой Евгению, Эмилия возвращается в Ачинск. В Ачинске её встречает племянница Сусанны Фридриховны Шпедт - Мария Кузнецова, ур. Лотц и отдает ей полуголодную Евгению, в то время, как Виктор Земцов продолжает оставаться под опекой второй племянницы Эмилии Лушиной, которая сумеет прокормить его в голодные годы, и он проживет у неё до самой её смерти от рака в 1953 году. Не помня своей родной матери, так как она умерла в возрасте, когда ему было всего два годика, Виктор будет называть Эмилию Лушину своей матерью до конца своей жизни.
Вот как описывает мне в своих письмах Евгения Викторовна Таланкина свой приезд в г. Ачинск: «В Ачинск меня привезла тетя Миля в мае 1947 года... Я прибыла из голодного Саратова-Энгельса, а у тети Лиды была корова, телёнок и свинья, посажена картошка. На столе всегда было много молока, творога, сметаны и хлеба вдоволь. Она обшивала модниц и сколько себя помню, мы с Элей ложились спать под стук швейной машинки и вставали утром под её стук. Ведь тогда для большинства советских граждан хорошая одежда была роскошью. А у неё одевалась элита города: индивидуальные заказы делали горкомовские и исполкомовские работники, руководители предприятий, врачи. У неё всегда были деньги. Осенью резали телёнка и поросенка, и круглый год в доме было сало, мясо и колбаса и ещё она умела делать сыр.
Мы всегда были сыты и добротно одеты. Уже взрослой я видела много квитанций - это она всю войну и после посылала всем родным деньги и посылки: в Саратов на моё содержание и чтобы меня Кузнецовы не отдали в детдом; тете Фриде в Казахстан «на их бедность»; дедушке в тюрьму и многим другим. Сейчас уже и не припомню всех, только тогда я подсчитала, что на эти деньги она могла бы купить себе добротный дом в Ачинске, но она превыше всего на первое место выдвигала помощь родным…, уже здесь в Ачинске мы регулярно смотрели новые кинофильмы. Мы посещали театр. Все спектакли, которые ставились в нашем театре, мы просмотрели. Мы были сыты и добротно одеты. Тетю Лидочку хватало на всё и на всех….».
В апреле 1946 года коллектив ачинской фабрики «Спартак», где работала Лидия Ивановна, вновь перешёл на выпуск мирного ассортимента: хлопчатобумажного мужского костюма, женских зимних пальто, платьев, блузок, а когда на улице Крупской, 28 построили трёхэтажное здание, швейная фабрика «Спартак» перешла на пошив шерстяных мужских костюмов, причём по выпуску этой продукции фабрика была единственная в крае. Предприятие зарабатывало большие деньги: по плану выпускали 160 тысяч костюмов в год, до 100 тысяч брюк. Продукцию отправляли на базы, где её распределяли по разным городам страны. Для людей строили жилые дома.
Фабрика давала возможность своим работником добротно одеваться, в то время, когда в стране победившей фашизм людей убивали за пару сапог или меховую шапку. В условиях нищеты населения и послевоенного тотального дефицита потребительских товаров 4 июня 1947 г. был принят указ Президиума Верховного Совета СССР «Об уголовной ответственности за хищения государственного и общественного имущества». Минимальное наказание, предусмотренное этим указом, — пять лет заключения в лагеря. Значение этого указа становится очевидным из сопоставления следующих данных о численности заключенных в лагерях и колониях: на момент принятия указа — около 1 800 000; максимальная (весна—лето 1950 г.) — около 2 600 000; на 1 января 1953 г. — около 2 500 000, из них половина — осужденные по указу от 4 июня 1947 г. (преимущественно за мелкие хищения).
26 ноября 1948 г. Верховный Совет СССР издал Указ «Об уголовной ответственности за побеги из мест обязательного и постоянного поселения лиц, выселенных в отдаленные районы Советского Союза в период Отечественной войны». Он определял, что депортированные высланы навечно, без права возврата к прежним местам жительства. Согласно указу самовольное оставление мест спецпоселения наказывалось 20 годами каторжных работ.
В 1949 году Эмилия Ивановна Майер второй раз вышла замуж за Триппель Виктора Генриховича,1913 г.р. Вот как об этом пишет её сын Владимир Викторович Триппель: «Майера в 1937 году приговорили как «Врага народа» к 10 годам по ст. 58-10 ч. 2 УК РСФСР, как и многих тогда художников АССР НП, и мама его ждала целых 10 лет, а потом, когда его выпустили, произошло какое-то недоразумение. Он уехал совсем не туда, где она жила, а в Бийск, кажется. Я сам уже не очень чётко помню, но факт в том, что ей сообщили, что он женился, а она, как обычно делают женщины, сразу поверила, не стала проверять. На самом деле было всё не так. Ну, вобщем где-то так. И ей тут быстренько сосватали Триппель Виктора Генриховича - моего отца. Мама каким-то образом нашла в нём отдушину, они поженились, но любви, как я понимаю, не было, было уважение. Этот брак произвёл на свет мою старшую сестру Мину 1950 г.р. и меня 1952 г.р. Отец мой был интеллигентным человеком, окончил Ленинградский Университет и Учительский Институт, кажется, в Красноярске. Он был инвалид с детства (перелом позвоночника). Его депортировали из Марксштадта. В ссылке в Ачинске я знаю точно, что он работал по своей специальности, т. е. учителем. В школе рабочей молодёжи преподавал физику и математику и потом уже в мирное время до пенсии работал в Ачинском Педучилище преподавателем математики. Он был учителем с большой буквы. При всей своей строгости студенты любили его, потому-что был мастером своего дела и честным человеком. Как он воевал с бюрократией в своём Педучилище - дым стоял столбом, никого не боялся, мог и ГОРОНО разнос устроить. Не смотря ни на что получал хорошую зарплату. Он полностью нас всех кормил много лет. Мама не работала, мы с сестрой вообще никогда не ходили в садик. Она на работу пошла, когда я уже учился в 5 классе. Мы с сестрой воспитывались в очень хорошей семье, мне так кажется, поэтому я очень благодарен своим родителям, за всё, что они мне дали в жизни и за то, что вовремя отпустили и перестали контролировать, когда исполнилось 18 лет - это тоже очень важно! Мама умерла в 1980 году от онкологического заболевания, отец ушел в 1986-м.
Твой дедушка Эдуард мне, между прочим, нравился больше всех среди остальных дядей (маминых братьев). Наше общение происходило очень уж давно, это было время, когда я был школьником, но я всё помню.
Он приезжал к нам в Ачинск, и мы с родителями ездили в Казахстан два раза точно. Мы останавливались у тёти Фриды в Смайловке и там дядя Эйдвард тоже был. Я не помню, где он жил в то время, но у тети Фриды он был. Ладно, Костя, пиши, будь здоров, обнимаю!
P/S: Я написал Эйдвард для того, чтобы было понятно, как произносила это имя моя мама. Именно так произносила, как написано. У немцев Поволжья вообще за 200 лет сформировался свой диалект. В детстве родители с нами разговаривали по-немецки и мы их очень хорошо понимали, но самих нас было трудно заставить говорить по-немецки, потому-что был очень силён послевоенный комплекс. СССР воевала с немцами, а мы тут тоже немцы ходим по улице. В те времена проблема существовала: нас на улице дразнили, обзывали фашистами. С детьми дружить на своей же улице было не просто. Проблема не была такой уж острой, но она была и рассасывалась с годами достаточно медленно. Нам пришлось повзрослеть, прежде чем она почти совсем исчезла….
По поводу бабушек, дедушек... Как-то так получилось, что из уст моей мамы я знаю о них крайне мало. Может быть, я не запомнил? Вряд ли. Скорее всего, не принято было много рассказывать. Бабушку по маминой линии я вообще практически не застал - она умерла в том же году, когда я родился. Я ведь у мамы был поздним ребёнком. Родила она меня в 39 лет, почти в 40…, кстати, мама похоронена рядом бабушкой в г. Ачинске. Так захотела моя мама....».

[viktor 2]

Да, именно жертвовали, без принуждения и подавления в лагерях НКВД.

... а колючая проволока и караульные вышки по периметру и охрана с автоматами были для декорации. И именно в лагерях НКВД, а не, скажем, в общежитиях для рабочих.

[Kotka Hans&K]

"....В эпоху Большого террора и в годы войны, по воспоминаниям узников ГУЛАГа, в сталинских лагерях и тюрьмах песню «Болотные солдаты» исполняли и репрессированные немецкие коммунисты: «Wir sind die Moorsoldaten und gehen mit den Spaten ins Moor, ins Moor, ins Moor…» (Мы болотные солдаты, идем, несем лопаты, в болота, в болота). Пели они очень слаженно, последние слова «ins Moor, ins Moor» — с постепенным затуханием звука, точно болото их засасывало.
Читая эти строки, невольно представляешь, как эту песню пел в рабочих колонах и мой дед Эдуард Иванаович Шпедт, 1911-1977. Потому-что именно вот так шагали в колонах НКВД на лесоповалах Удмуртии поволжские немцы - в предутренней тьме, по топям и болотам, терзаемые голодом, ко всему безразличные — истинные болотные солдаты…
Во исполнение распоряжений ГКО, НКВД СССР создал среди непроходимых лесов и топких болот новые ИТЛ. Одним из таких лагерей был лагерь НКВД на ст. Лумпово Удмуртской АССР, который был специально создан для выполнения плана лесозаготовок.
Так на основании постановления Государственного Комитета Обороны (ГОКО) № 1556с от 26 апреля 1942 г., подписанного И. В. Сталиным, обязало: «…НКВД СССР перебросить из Онеглага 1 НКВД СССР (Архангельская область) 4000 заключенных тресту Ижлес Наркомлеса, передав их Наркомлесу для работы на договорных условиях», а также направить из Вятлага часть контингента из мобилизованных в феврале 1942 года на лесоразработки, мобилизованных советских немцев Поволжья, среди которых был и мой дед Эдуард.
Шпедт Эдуард Иванвич, 1911-1913, пережив сталинские репрессии, "трудармию" стал душевным инвалидом с искалеченной судьбой. У него забрали все: дом, семью, молодость и здоровье.


Познавши Бога и природу,
Добром и совестью живет,
Что нужно русскому народу,
Что заслужил русский народ.

С рожденья я голодным рос,
И в жизни есть свои законы,
Увозит меня в детство паровоз,
Тот эшелон, телячие вагоны.

Познавши Бога и природу,
Добром и совестью живет,
Что нужно русскому народу,
Что заслужил русский народ.


Везет по диким полустанкам,
Где бабы с жадностью глядят,
На мужиков в военных шапках,
Им машут, что-то им кричат.

В таком черемуховом цвете,
Веселый ветер озорной,
В лучах весенних на рассвете,
Играет женской красотой.

Вагон солдатами вздыхает,
Глазами жрет девчат в дали,
А молодые и не знают,
Ни поцелуев, ни любви.
Обрушилась беда нежданно,
На наши головы войной,
И так мы жили - препогано,
В кровавой сталинщине той.
Вагон телячий и на нарах,
Вес обесцененный народ,
От этой жизни захудалой,
Куда он едет и идет.

А поезд тот «Пятьсот веселый»,
Владивосток -Москва ползет,
Пацан худой и полуголый,
Цыганку пляшет и поет.

И вытирают слезы бабы,
Кто вытирается платком,
А кто так просто рукавом.
Подайте милость Христа ради!
А мы вам спляшем и споем.

Но все голодные и в ранах,
Кто без ноги, кто без руки,
Копаются в котомках драных,
Дают покушать – «На бери !».

И с жадностью картошку эту,
Съедаем так ее сырьем,
Вот так мы в коммунизм едем,
Не едим просто мы ползем.

Ползем растоптанные черви,
Тем сталинским злым сапогом,
Порой не держат твои нервы,
Обидно делается в том.
Друг друга стали колотить,
Хозяев нет одна разруха.

Сиверов Леонид Матвеевич (узник ГУЛАГа)".

[viktor 2]

а Ваш только через применение насилия НКВД???

Да, мой через насилие. И не только он, но и мой другой дед и бабушка, а также мой отец, моя мать, мои дяди и тёти. И наверное без насилия и не полуголодные одни из них, а другие не мёртвые, а живые, могли бы принести значительно больше пользы.

[Mina]

loginza3377

из воспоминаний сестры моей бабушки, ей быо 19
-Бить нас не били, но костер всегда затаптывали, не разрешали нам греться. Мы и ночами работали, вагоны грузили, так уставали, что идти не могли.
-- А утром опять вставать?
Да.да.да так уставали , что договорились по отчереди на пять минут за штапель прятались и на снег ложились и засыпали. Через время будили и следующая ложилась. И так мы соблюдали очередность. Они нас плохо кормили: чашку суппа-баланды и кашу, тоже из воды- ложку да пару грамм хлеба. Что это для взрослого человека. Так нас и мучали..."

а вообще жалко тратить ее воспоминания для Вас

[Kotka Hans&K]

«И один сильный Ангел взял камень, подобный большому жернову, и поверг в море, говоря: с таким стремлением повержен будет Вавилон, великий город, и уже не будет его... ибо... волшебством твоим введены в заблуждение все народы. И в нем найдена кровь пророков и святых и всех убитых на земле». (Отк. 18: 21-24).
Наступил август 1991 года – умирает последний ребенок Шпедт Иоганнеса и Сусанны Фридриховны – Шпедт Лидия Ивановна. На улицах толпы громили памятники Боголенину и били стекла в священном здании ЦК его партии...
СССР - величайшая Империя, построенная Хозяином на века, с озадачивающей стремительностью рассыпалась в прах. Вавилонская башня и Великая мечта перестали существовать. «Горе, горе тебе, великий город Вавилон, город крепкий! ибо в один час пришел суд твой» (Отк. 18: 10). Я первый и Я последний, и кроме Меня нет Бога» (Ис. 44: 6).

[Kotka Hans&K]

«Zwischen zwei Feuer kommen»

"....05.09.1941г. в 2ч. 30 мин. со станции Покровск отправился эшелон № 826 Покровск-Боготол.
В вагоне № 7 отправлялась в далекую Сибирь большая семья моего прадеда по материнской линии - Шпедт Ивана Ивановича, (1884-1951?), выселенная из дома по ул. Пушкина, д.93 г. Энгельса АССР НП.
Вот как это описывает те трагические события Полина Ивановна Толстых:
«Энгельс. Старая часть города. Улица Пушкина. Около дома под номером 115 стоит пожилая женщина. В последний раз она видела эту улицу и этот дом шестьдесят лет назад.
«Дом наш на месте, - чуть слышно шепчет она. – Но все вокруг изменилось. Вот ворота те же. Двор уменьшен. Сарай перенесен так, чтобы увеличить огород. Раньше во дворе был колодец. Сейчас его нет».
Здесь прошла часть ее детства. Самая счастливая и беззаботная часть.
Она вспоминает то довоенное время: «Вот любимый пляж. Раньше от Энгельса до Саратова ходили маленькие пароходики. Сейчас их нет. Зато есть большой белый мост».
Здесь она играла с детьми, бегала купаться на Волгу.
В этом доме жила их большая семья. Часто собирались в гостиной и пели песни. Все шестеро детей играли на музыкальных инструментах. Братья и сестры любили разыгрывать театральные сценки.
Каждое утро, вспоминает Полина Ивановна, просыпались под песню «Мой Господь, опять настало утро». Родители были верующие. Папа работал старшим товароведом. Мама, по образованию медик, была домохозяйкой, занималась воспитание шестерых детей. Папа часто читал детям перед сном сказки. Засыпали дети под немецкую песню со словами «Кончился день, настало время отдыха»
Училась Полина, или как ее звали тогда Павлина, в десятой экспериментальной школе с языковым уклоном. Ее сестры и братья знали по три иностранных языка.
Но все изменилось в один день. Семья Гордт (девичья фамилия Полины Ивановны) как и тысячи других семей немецкой автономной республики была вынуждена покинуть свой дом и уехать туда, где их никто не ждал.
В 1941 году Павлине только исполнилось одиннадцать лет. Она вспоминает голос Левитана из черных репродукторов, учебные воздушные тревоги, о том, как ждали вестей от старшего брата, который начало войны застал в армии.
Однажды вечером папа пришел с работы взволнованный. В руках у него была газета с Указом Президиума Верховного совета СССР «О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья от 28 августа 1941года».
«По достоверным данным, полученным военными властями, среди немецкого населения, проживающего в районах Поволжья, имеются тысячи и десятки тысяч диверсантов и шпионов, которые по сигналу из Германии, должны провести взрывы в районах, населенных немцами Поволжья …» Далее в Указе говорилось, что жители автономной республики подлежат переселению в Алтайский Край, Казахстан, Новосибирскую, Омскую области.
Жители немецкой республики должны покинуть свое жилье и уехать, оставив все.
-Уже четвертого сентября нас выселили, рассказывает Полина Ивановна. – Уходили с чемоданом в руках. Осталось все – вещи, мебель, музыкальные инструменты. Собака наша сидела возле двери и выла. Большущие слезы катились по ее мордочке. Этого я никогда не забуду.
В их дом въехал военный комиссар. Ему и отдали Гордт, объявленные врагами народа, ключи от дома.
Маленькая Пвлина помнит, как добирались до вокзала. Запомнила и номер эшелона – 826. Следовал он в Сибирь.
-Везли нас долго, - рассказывает Полина Ивановна. - Встречались по пути составы с фронта. На вагонах отметины от пуль и осколков.
Лишь в конце октября наш эшелон прибыл в город Ачинск. Когда приехали, был уже снег. Мы, одетые по-осеннему, мерзли. Кругом на станции было много народу. Они кричали: «Немцев везут!»
Нас повезли дальше – в тайгу. Больше всего волновала неопределенность, мы не знали, что с нами будет. Отец с братьями шел за санями и успокаивал нас. Приютила нас пожилая женщина в полуземлянке. Мы были так благодарны ей.
Жили очень голодно. Ходили на картофельное поле, выискивали под снегом мерзлые клубни. Хорошо, если находили по две-три картофелины. Из них мама выпекала нам лепешки.
Маленькой Павлине снились сны. Чаще всего теплый и уютный дом на Волге. Снились занавесочки на окнах, которые сшила мама, которые остались там, далеко. Снилась мамина улыбка, школа, одноклассники, снились любимые игрушки.
Добрыми словами вспоминает сейчас Полина Ивановна женщину, которая приютила их:
-Она была очень доброй, до сих пор помню вкус ее блинов из овсяной муки.
Вскоре отец устроился на работу конюхом в ветлечебницу, устроилась там же ветеринаром и мать. Позже появилась возможность работать и у сестры Эмилии, у брата Рихарда. Наша семья брала работу на дом. Чинили брюки, гимнастерки.
В начале сорок второго отца и брата Эммануила взяли в трудармию.
В тот год Павлина пошла в школу в четвертый класс. Не хотели ее принимать – документы-то все были на немецком языке.
И после войны семья Гордт оставалась в Сибири. Лишь в конце сорок шестого их перевели в город Бугуруслан.
Продолжить учебу в нормальной дневной школе Павлине не удалось. Не хотела администрация школы учить девушку из семьи врага народа. Так пришлось идти в вечернюю школу. Но и на этом еще не все злоключения девушки с клеймом лица немецкой национальности и врага народа. Невероятные трудности пришлось преодолеть при поступлении в институт…
В 1951 году Полина Ивановна приехала по распределению в Люксембургский район, в село Кинзелька, стала работать в школе. И еще долгие пять лет ей, репрессированной, надо было в обязательном порядке раз в месяц приходить отмечаться в милицию в село Яшкино.
Лишь 28 февраля 1956 года Полина Ивановна получила документ о реабилитации и была снята с учета. Пятнадцать лет Павлина и ее семья страдали, терпели обиды и унижения.
-Мама с папой так и не увидели свой дом в городе Энгельсе, - с болью в голосе говорит Полина Ивановна.
А сколько еще таких же судеб! Сколько еще людей так и не смогли увидеть свой дом!
Новые люди живут в доме семьи Гордт. Полина Ивановна так и не решилась войти в дом своего детства. «Мне казалось, что я не смогу переступить порог!» – призналась она.
И все же Полина Ивановна, несмотря на незавидную судьбу, не таит обиду:
-Я счастлива. Счастлива тем, что имела хорошую работу, которую очень любила. Ко мне всегда хорошо относились и дети и взрослые. Я уважаю и ценю всех своих учеников. И хочу, чтобы они так же были счастливы».


А вот как вспоминает эту депортацию родная племянница моего деда Эдуарда Иоганнесовича Шпедт (1911-1977)- Элеонора Генриховна Тривер, 1932г.р.:
«Наш дом находился в самом центре города по ул. Пушкина, д.93. Рядом образцовая немецкая школа № 10, где я училась.
Я помню дедушку Иоганнеса за шитьем, помню как он кормил курей. Курей было много и все белые. Я стояла рядом у его ног, а у ног дедушки сидела наша собачка Пальмушка (цветок) и зорко следила за курами и вдруг бросалась в середку и оттуда с громким кудахтаньем выбегала чужая курица, а она опять садилась у ног дедушки. Дедушку мы звали – опапа, бабушку -омама.
Это была красивая, известная в Энгельсе семья. Детей было у моего деда Ивана Ивановича, девять. Подняли всех. В детстве умер лишь один Владимир (прим. Вольдемар, 1922г.р., умер в 1930г. от дифтерии). Потом эта кровавая война, Сибирь, лагеря. Стали один за одним умирать уже взрослые дети.
Мне было 7 полных лет, когда на шестой день после обнародования рокового указа нашу семью, – мою мать, меня, бабушку, дедушку, и всех наших родственников выселили в Сибирь.
Хорошо помню, как, мы нарядные с цветами пошли в понедельник 2 сентября 1941г. в Энгельскую немецкую школу №10, у всех было по-детски радостное настроение, мы не о чем не догадывались и родители нам ничего не говорили о том роковом Указе Верховного Совета. Уже только в школе нам объяснили, что занятий не будет, и чтобы мы все расходились по домам.
Хорошо запомнилось то раннее утро 04 сентября 1941 г., погода была солнечная, когда нас под конвоем, повели к привокзальному тупику станции Покровск, что находилась на «Летном поле».
На «Летном поле», служил муж тети Мины (Вильгельмины Иоганнесовны ур. Шпедт, 1916г.р.,) – Виктор Земцов.
Людей на поле было огромное количество.
Вместе с нами на станцию прибыли семьи наших родственников.
1. Екатерина Иоганнесовна Райхерт, ур. Шпедт, 1920г.р. с мужем Райхерт Александром. Он тогда Райхерт Александр работал главным редактором пропаганды и печати радиокомитета республики НП АССР. Был у них сын Владимир, 1940г.р. и уже Екатерина ждала второго сына Александра, который родившись в 1942году, вскоре умрет в депортации.
2. Эмилия Иоганнесовна ур. Шпедт, 1913г.р. (её муж Майер Александр Адамович, был осужден в 1937 году по делу Саратовских художников), с двумя дочерьми: Евгенией, 1932г.р, и Эльвирой, 1936г.р.;
3. Федор Иванович (Фридрих Иоганнесович) Шпедт 1907г.р. с дочерью и русской женой Стасей;
4. Эдуард Иванович (Иоганнесович Шпедт), 1911г.р. с гражданской женой Эммой Рейснер с двумя детьми: Валентином, от первого брака и маленьким Эдуардом, 1940г.р.;
5. Александр Иванович (Иоганнесович) Шпет, 1918г.р. был призван в армию в сентябре 1939 года и войну встретил на Западном фронте в составе 16-ой армии РККА.

В ночь с 4 на 5 сентября 1941 г., эшелон № 826 поглотил почти две с половиной тысячи несчастных и повёз нас в Сибирь.
В пути следования у дяди Феди Триппель под Алма-Атой 07.09.1941г в эшелоне родилась дочь, которую они с женой назвали Альма. Кормить её было нечем. Все думали, что Альма не проживет и недели в таких антисанитарных условиях, но она каким-то чудом выжила и когда она выросла, стала учителем в Кемеровской области.
Где-то в Средней Азии мой дедушка отстал от поезда. Все были в полной растерянности и не знали что делать. Страх нас сводил с ума. Последний раз я видела дедушку Иоганнеса весной 1942г., когда он тайно ночью приехал к нам в г. Ачинск Красноярского края. Забрав документы свои документы он пообещал нас забрать как только устроится на новом месте. Больше я дедушку никогда не видела.
Прибыли мы в конце сентября 1941г. рано утром, на какую-то станцию, холод был невыносимый, лежал снег. Все были голодными и изможденными. Бабушка все переживала за дедушку. На станции нас ожидали подводы, на которые выгрузили наши вещи. После этого, собрав нас в колоны, проведя перекличку по спискам, нас отправили пешком в какую-то деревню. Шли мы долго, и только к вечеру подошли к какому-то селению. Это было село Ястребово, находившееся на берегу реки Большой Улуй, примерно в 13 км к юго-востоку от районного центра, города Ачинск. Разместили всех в клубе, а нас с мамой в здании библиотеки».

[Winter]

Товарищь loginza3377 ,вам уже пора. Вас уже давно ждут в Палате №6...поторопитесь...

[Selma]

Я не знаю какое непосредственное отношение Вы имеете к немцам-трудармейцам, но смею Вас господин или товарищ (как будет угодно) заверить в том, что наши деды именно самоотверженно (сознательно) жертвовали собой ради выполнения поставленных задач во имя Великой победы!!! Да, именно жертвовали, без принуждения и подавления в лагерях НКВД.

loginza3377! Прочитала ваш лозунг и озадачилась... Чтобы это значило? Ознакомилась с профилем: интересы:... алкоголизм. Ds: "учиться, учиться и учиться" в условиях стационара закрытого.

[Наталия]

Ребята, остановитесь!Не бросайтесь на амбразуру, пытаясь что-то доказать. Такие рассуждения - это следствие тоталитарного режима, порождающего властелинов и рабов. И то, и другое - это страшно.

[niko]

Я никогда в жизни не соглашусь с утверждением многих потомков Поволжских немцев

Это Ваше право. Вы чуть не в каждом посте говорите:

Мой дед

но у нас тоже есть ДЕДЫ и они тоже нам много чего рассказывали.
Пожалуйста, уважайте мнение других ДЕДОВ.