Урдома, Ленский р-н, Архангельская область (спецпоселенцы, трудармия, Урдомское отделение Севжелдорлага)

[marinna]

Нянда, Вандыш, Ледня, Пантый, Литвино...

“... Эти лесные места видели немало страданий, их можно назвать Голгофой, поскольку тут погибли сотни и сотни человек, кто был сослан сюда, кто строил здесь железную дорогу. И теперь здесь в память о страданиях этих людей стоит великолепный храм, подобных которому на северной земле еще не бывало.
Патриарх Московский и всея Руси Алексий II. (Из выступления на освящении церкви в честь иконы Казанской богоматери в поселке Урдома 14 августа 1999 года)…

В начале двадцатого века Княжинье, Остров, Вандыш и другие деревни, расположенные по левому берегу Вычегды, относились к Яренскому уезду, который занимал огромную территорию, в нее входили бассейн средней и верхней Вычегды и ее притоков - Яреньги, Выми, Сысолы, верховья Мезени.
В 1908 году вологодский губернатор А. Н. Хвостов (а Яренский уезд тогда входил в состав Вологодской губернии) предпринял поездку по окраинам своих владений. На пароходе сначала по Двине, а затем по Вычегде поднялся до мест, где стоит ныне город Ухта, для того, чтобы своими глазами посмотреть на первые скважины самого северного месторождения нефти. Событие это, возможно, очень бы скоро забылось, тем более, что перспективы разработки месторождений показались спутникам губернатора весьма скромными. Но был среди них человек, который аккуратно записывал все, что видел, а затем все увиденное издал он отдельной книгой. Для нас в книге этой интересно одно: его впечатление о краях, где сейчас стоит Урдома.
А писал он о них так: "Вычегда от Сольвычегодска до Яренска верст на сто имеет довольно однообразный характер: все время идет правый высокий берег, левый низкий. Высокий покрыт бесконечными лесами, в которых оазисами попадаются где одна деревенька, где несколько вместе и начинает казаться как будто тут и населено, но на самом деле берег если и разделан, так только на версту вглубь, много на полторы, а дальше бесконечный пустынный лес с мхом, болотами, ломом - обычная картина. Лес то подступает к самому берегу, то отойдет подальше, но в общем-то совершенно задавил рискнувших здесь поселиться и припер их вплотную к реке... Везде и увидишь такую картину, что едешь по реке, как будто и есть население, а стоит от реки перейти узенькую полоску земли, похожую на разделанную или хотя бы имеющую такой вид, что к ней были приложены человеческие руки, и попадешь в самую настоящую лесную, болотистую и мховую пустыню и можешь быть уверен, что и день пройдешь по ней, и два, и неделю, и не встретишь ни одного человека, ни одного следа жилья людского не встретишь"…

Перемены в этом лесном крае, столь далеком от мировых событий, начались в тридцатом году, после того, как было подписано Сталиным печально известное постановление ЦК ВКП(б) "О мероприятиях по ликвидации кулацких хозяйств в районах сплошной коллективизации"...

В справке Отдела по спецпереселенцам ГУЛАГа ОГПУ указывалось, что в 1930-1931 годах по стране было выслано на спецпоселение 381026 семей общей численностью 1803392 человека.
Куда же предполагалось расселять такую массу сорванного с родных мест и ограбленного населения? В резолюции бюро Северного краевого комитета (на территории края располагались тогда нынешняя Архангельская область, Коми республика и часть Вологодской области) от 1 апреля 1930 года указывалось, что "расселение должно носить характер сельскохозяйственной колонизации преимущественно необжитых, слабозаселенных районов, в частности, освобождаемых из-под леса, при условии пригодности почвы для сельского хозяйства"…

Огонь костров в ночи и стук топоров днем отпугивали привычных лесных обитателей этих мест. У реки вырастали стены первого барака, шел тридцатый год...”

= ИСТОРИЯ ПОСЕЛКА: СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ (1930 - 2000 ГОДЫ) = (авторский коллектив)
"Эта книга об истории поселка, о событиях и судьбах живущих здесь. Каждая глава ее посвящена определенному десятилетию в жизни Урдомы и открывается историческим очерком, написанном на основании архивных документов, материалов районной газеты разных лет, воспоминаний и других источников. Очерк дополняют рассказы о судьбах урдомчан, воспоминания их".

Глава вторая. "...всю-то силу вытягают дерева еловые"
О. Угрюмов
::: НЕМЦЫ :::
[spoiler=]Лет двадцать назад один мой школьный товарищ рассказал о том, как он здорово оконфузился в День Победы. Шел по Урдоме в праздничном настроении, у калитки увидел соседа - человека уже пожилого. Тот сидел на крылечке у своего дома, отдыхал. Как водится, с праздником его поздравил, услышал ответное "Спасибо". А отошел, и чуть за голову не схватился: что же я наделал?
- Ведь он же - не-ме-ц! Они войну проиграли, а я его - с Днем Победы... Слушай, а откуда немцы у нас, в Урдоме, взялись? Они что, может, тоже воевали? Там, на той стороне...
Принялись с ним называть тех, кто жил в поселке под немецкими фамилиями - пальцев на руке не хватило. И все немцы какие-то странные: фамилия и имя, например, чужеземные, а отчество - русское. Да и говором, обликом от других жителей ничем вроде бы не отличаются. Так откуда же они взялись в наших краях? И как смотреть на них сейчас: как на побежденных?
* * *
Первая немецкая речь зазвучала в этих краях в самом начале тридцатых годов, когда на Север погнали этапами, повезли переполненными баржами вместе с другими спецпереселенцами и немцев из республики Немцев Поволжья.
Сколь же велико было их количество? Борис Угрюмов в своей книге "Крестьянский вопрос" пытается определить национальный состав спецпереселенцев, поступивших в Ленский район, на основе списков детей, которые обучались в лесных поселках. Из почти семисот учеников в возрасте от семи и до четырнадцати лет русские составляли около половины (45%), треть - белорусы, 18 процентов - украинцы и 14 процентов - немцы. Очевидно, делает вывод автор, что и национальный состав прибывших в район был примерно таким же.
Было еще несколько более поздних потоков, чисто немецких по своему составу. Например, в августе сорок первого после того, как Президиум Верховного Совета СССР принял Указ "О переселении немцев, проживающих в районах Поволжья", республика была ликвидирована, местность эта была объявлена на военном положении. Немцев выселяли, как "социально опасных элементов". В 1945-1946 годах на спецпоселение поступили немцы, репатриированные с территорий Германии и Австрии. По данным областного Управления МВД на 1 июля 1947 года на спецпоселении в области находилось 3638 семей (11392 человека) - десятая часть всех репатриантов. Причем, здесь не учитывались немцы - "кулаки", они входили в общее число раскулаченных в тридцатые годы. Больше всего их проживало в Приморском, Плесецком, Онежском, Котласском и Ленском районах. Так что стоит ли удивляться немецким фамилиям в северной глубинке?
Хотя в тридцатые годы никаких привилегий ни одной национальности не давалось, немцы, по природе своей народ хозяйственный, и в местах поселении основывались быстрее. Как вспоминают очевидцы, к середине тридцатых - началу сороковых годов жили они лучше других. Интересен в этом отношении небольшой поселок Ледня, находился он недалеко от Козьмино, строительством которого руководил немец Александр Андреевич Гардт, сам из числа спецпереселенцев. Он же потом был там и первым председателем колхоза.
Строился этот поселок спецпереселенцев так же, как и десятки подобных ему на Севере. Тех, кто по возрасту работать мог, тут же загнали в лес: дорогу пробивать. Шла она тяжело, на пути оказались два болота: Большое и Малое Шономское. По ним слали гати - сплошные настилы из бревен, только так можно было идти дальше. Никакой механизации не было. Лес валили двуручными пилами.
Большую сложность представляло то, что многие переселенцы такой лес увидели впервые. В первое время были мастера из Козьмино, учили, как надо лес валить. И все равно несчастных случаев на рубке было много. К ноябрю удалось поставить только четыре больших барака, вместо крыш были наложены вплотную жерди, крытые мхом. Когда шел на улице дождь, шел он и в бараке. Кирпича не было, первые печи были металлические, стояли посредине бараков. Холодало на улице - не спасали и печи, для того, чтобы согреться, ночами теснее прижимались друг к дружке на нарах
В Ледне был образован неуставной колхоз "Новая деревня", через каких-то пять-шесть лет это был один из самых богаты колхозов в районе. С землей здесь работать умели, урожаи снимали завидные. Растили не только зерновые и картошку, но и свеклу, другие овощи. Были большие капустные поля. Отсюда, из Ледни, пошла по деревням и селам мода выращивать огурцы и помидоры.
Была в Ледне столярная мастерская, возглавлял ее сын председателя колхоза Эммануил Гардт. Столы мастерили, тумбочки, шкафы, их до недавнего времени еще в яренских учреждениях встретить можно было. Очень много выпускали парт.
- Даже музыкальные инструменты сами делали - балалайки, гитары, - вспоминает Вильгельм Александрович Гардт, - мы уже в Вандыше жили, были у нас гитара, балалайка, мандолина собственного изготовления. Конечно, отделки не было такой, но инструменты были неплохие. Было свое шорное производство, были свои сапожники, а после того, как торговля появилась, мануфактуру (ткань) стали возить, появились и портные. А то сначала ведь кто в чем были одеты. Кузнечное производство было, единственная трудность - металл достать. Было не как сейчас: идешь и о металл через каждые полметра спотыкаешься. Там все было на вес золота, там если прутик какой, кузнец его в металлолом не отправит.
А еще, добавлю, на месте изготовляли из местных глин свой кирпич, работал станок по выделке дранки - ею закрывали крыши на бараках. Заготавливали ягоды - принимал их кооператив целыми бочками: бруснику, клюкву. Была своя грибоварня.
В 1935 году всю семью Гардт досрочно восстановили в правах, сохранился с той поры у Вильгельма Александровича такой документ: "Справка выдана на бывших трудпоселенцев Гардт Александра Андреевича, рождения 1883 года, с семьей в количестве девять человек: жена Елизавета Филипповна, 1887 года, сын Владимир Александрович, 1919 года, сын Вильгельм Александрович. 1923 года, сын Эммануил Александрович, 1909 года, невестка Берта Андреевна, 1912 года, внук Леопольд Эммануилович, 1932 года, внук Константин Эммануилович, 1934 года, дочь Мина Александровна, 1911 года, внучка Ирма Николаевна, 1934 года, высланных из пределов автономной республики немцев Поволжья, Зельмановского контона село Берминталь, в том, что они Президиумом Севкрайисполкома от 9 июля 1935 года, протокол N 10, за ударную и честную работу восстановлены в избирательных правах. Выдано настоящее для предъявления в органы милиции на получение вида на жительство по списку N 553. Начальник Ленского РО УНКВД по спецкомендатуре Демичев. Райкомендант Сницарев".
Как вспоминает Вильгельм Александрович, отец вначале собрался ехать с семьей домой. Но съездил в Яренск, там были у него свои связи, поговорил, да и остался. Возглавлял он колхоз еще до 1938 года, а затем вся семья переехала в поселок Вандыш. Работал бухгалтером, а потом, когда был образован Верхнелупьинский леспромхоз, стал заместителем главного бухгалтера.
До лета сорок первого года Вильгельм Гардт никаких особых ограничений, как член семьи спецпереселенцев, не ощущал. Выучился в школе. В Котласе, где заканчивал Лимендское училище, был членом горкома комсомола. Все изменилось с началом войны: всем немцам сразу запретили выезжать куда либо, а вскоре у всех забрали и паспорта.
- Я несколько раз писал заявления в военкомат с просьбой взять на фронт, - вспоминает он, - подготовку военную я в училище прошел, значки были: и ГТО ("Готов к труду и обороне"), и ГСО ("Готов к санитарной обороне), и другие. Этими значками военной подготовки в то время у молодых ребят вся грудь была увешана.
В начале 1942 года получил он повестку. Приехал в Яренск, пришел в военкомат, а там собрали всех немцев с района: Нянда, Вандыш, Ледня, Пантый, Литвино... Посадили всех в теплушки и отправили в Котлас на мостозавод.
Тут и пригодился диплом Лимендского училища: кончал его Гардт по строительной специальности, в технологии металлов, в сопромате разбирался. Сначала взяли его в конструкторское бюро как чертежника, знания проверили. Работал потом техником-конструктором. Когда конструкторское бюро работу свою свернуло - был экономистом, инспектором по культурно-воспитательной части.
Вот с тех пор и хранит они у себя чертеж, датированный сорок третьим годом. Над чертежом тем сидели долго, показал он мне подпись свою на нем, а еще две не менее загадочные буковки - ДС. У них своя история, и история преудивительная.
Вряд ли кто из пассажиров, кому доводилось проезжать по железной дороге, мог предположить, что, минуя Двину, Вычегду или Виледь, вагон с грохотом прокатывается по неосуществленному проекту строительства в Москве Дворца Советов. Да-да, того самого, чьи фотографии - высотное здание, как своеобразный постамент для огромной скульптуры вождя мирового пролетариата - найдете чуть ли не в каждой книге, где говорится об архитектуре.
Конкурс на проект его проходил в начале тридцатых годов. В качестве рекомендации участниками его было указано, что "поиски должны быть направлены к использованию как новых, так и лучших приемов классической архитектуры". Окончательный проект был выполнен, уже приступили к закладке фундамента (кстати, на месте взорванного и восстановленного Храма Христа Спасителя)
- Так вот о фундаменте, - Гардт склонился над чертежом, - для Дворца Советов был выпущен совершенно новый сорт металла, стойкий к коррозии. Он так и обозначался - ДС. А война началась, по приказу Сталина уже установленный фундамент стали демонтировать и направлять на строительство наших мостов, которые частично были деревянные. Металлоконструкции поступали, и конструкторское бюро определяло, где их можно приспособить. Почему Бампроект? Байкало-Амурскую магистраль еще до войны собирались строить, а потом все строительство законсервировали и конструкторов всех перебросили сюда. Вот и получилось - Бампроект, Северодвинская экспедиция.
- То есть, мосты эти строились не из готовых конструкций, как обычно, а вам приходилось то, что поступало к вам, подгонять?
- В том то и дело, что ничего готового не было, нам поступал металл: двутавр, швеллер, уголок. Допустим, нам требуется двутавровая балка длиной восемь метров, а пришла - шесть. Приходится два метра косынками соединять, заклепками. Тут, на месте многие конструкции испытывать приходилось. Вот этот чертеж чем характерен? На нем пролет длиной сто девять метров, самый длинный. Он и сейчас находится там, где фарватер проходит. Собирался он так: брали полураскос, к нему присоединяли с помощью косынок и заклепок другой, потом третий...
- А что представляли собой деревянные пролеты?
- Что они представляли собой? Деревянное переплетение, тысячи всяких болтов. Если по всем правилам делать - стояли они крепко. Но составы шли тяжелые, нагрузка возрастала, а дерево есть дерево. Здесь только один пролет, где пароходы проходили, был металлический, остальные - из дерева. Заменяли их так: давали "окно", то есть останавливали движение по мосту, например, на двадцать четыре часа. Деревянная ферма убиралась, а металлическая уже наготове стояла. Надвижка производилась - и все.
Народу на это строительство было собрано немало. Но и объемы тех работ впечатляют: правый берег Двины крутой, пришлось немало грунта выбирать, левый - наоборот, низменный, насыпь высокая на большое расстояние протянулась. На левом берегу - обычная зона, проволокой колючей опутана, на правобережье в качестве трудармейцев - немцы, тысяч двенадцать. Это были так называемые колонны НКВД. Работали и те, и другие вместе, на самых тяжелых работах. Только и различие: у зэков конвой, трудармейцы посвободней ходили.
Кроме немцев из числа спецпереселенцев сюда были направлены жители ликвидированной к тому времени Республики немцев Поволжья. Им пришлось куда сложней, ведь многие даже не знали русского языка.
Остались свидетельства того каторжного труда. Одно из них записано со слов Карла Узингера:
- В январе сорок второго привезли нас в Котлас, везли в телячьих вагонах, по пятьдесят человек в маленьком вагончике. В Котласе нашу одежду забрали, выдали казенную: чуни из автомобильных покрышек (их делали так: автомобильная покрышка разрезалась на шесть частей, каждую сшивали в виде галоши, пришивался верх из ватной стеганки, получался сапог), ватные телогрейки, перешитые из старья, да шапку-ушанку без меха. Подъем был в шесть часов утра, как зимой, так и летом. Никаких выходных дней не было. Работали по двенадцать часов. Дневную норму не выполнишь - еще погонят работать. Сначала не было колючей проволоки, были свои командиры. А когда начали голодать, стали по деревням разбегаться, тогда и сделали зону. Она просуществовала до 1947 года. Кормили баландой из зеленого капустного листа, ржаной муки и растительного масла, по черпаку три раза в день. Собакам охранники варили кукурузную кашу, нашу баланду собаки не ели. Жили кучно: грязь, вши, летом началась дизентерия. Я тоже заболел, лежал в третьем лагерном лазарете. В лазарете давали 600 граммов хлеба и два раза в день баланду. А когда норму не сделаешь, получишь лишь 300 граммов хлеба. Некоторые из наших старались сами голодать, чтобы их сактировали, то есть списали, не гоняли на работу. Была такая комиссия по актировке. Сактировать не успеют - хоронят. Хоронили как: пока полную яму не накидают, не зарывали.
Во сколько тысяч человеческих жизней обошелся этот мост? А кто их подсчитывал тогда? Вели строгий расчет выполнения норм. Тут считали все: и начальники, с которых за срыв сроков строительства спрос был крутой, и зэки, трудармейцы, у которых от того, выполнена норма или нет, зависел размер пайки, а значит и ответ на самый главный вопрос: доживет ли до следующего дня, продержится ли. А братские могилы, им ли было тогда вести счет? Только вот кажется мне: если б не так, в общей яме, скрывая общие огромные могилы от глаз, а хорони каждого павшего на строительстве котласского моста по-человечески - стояли бы на километры вокруг него одни кладбища.
Потерял своего брата Эммануила и Гардт. Он возглавлял строительную бригаду на монтаже, в конце сорок второго их перебросили на строительство моста за Княж-Погост. Там он и скончался от дизентерии в начале сорок третьего.
- В течение сорок третьего года все деревянные фермы заменили металлическими, - Гардт отодвинул от себя чертеж, -начальником строительно-монтажного отделения был Янушевский, чтобы доказать прочность нового моста, он на своем катере под центральной опорой остановился. Государственная комиссия дала команду на пропуск поезда. До этого поезда тоже ходили, но небольшие составы, для строительства что-то перевозили. А тут уже состав полный с Коноши. И другой - с Севера. Что везли, не знаю. Все закрыто было, под брезентом. Государственная комиссия дала команду: "С пониженной скоростью". А Янушевский из-под моста в рупор: "Никаких пониженных. Устанавливаю максимальную скорость". И пропустили один состав, другой. Стройкой всей тогда командовал полковник Ключин, это бывший начальник Севжелдорлага. Он по случаю такого торжества всем участникам строительства, и зэкам в том числе, распорядился выдать, как это было принято - солдатские сто грамм...
Мост через Малую Двину стоит до сих пор, уже более полвека. Значит, действительно, прочным оказался металл, предназначенный для Дворца Советов.
* * *
Отыскать ее в Урдоме оказалось не так-то простым делом. Многие, услышав эту фамилию - Кокушкина - просто пожимали плечами: не слышали такой. Наконец, в поселковой администрации в списках нашли, меня отправили в соседнюю Нянду. А уж там первый встречный показал дорогу:
- До поворота надо дойти, а там свернуть налево. Будет Собачий поселок, там она и живет.
Почему поселок - Собачий, понял вскоре сам, объяснять не потребовалось. Небольшой, в несколько старых домиков, некоторые уже с заколоченными окнами - нежилые, стоит на отшибе, напротив железнодорожной станции. Вот для того, чтоб народ случайный, посторонний, вокзальный на огородиках не рыскал, а то еще хуже - хулиганства не позволял, держали и держат у каждого дома на привязи сердитого пса.
В дом такой без спросу хозяина и порога не переступишь. Хорошо, девчушку у ворот одного из домов увидал, перекрикивая лай из себя выходящей собаки, указала дорогу:
- Элю Оттовну? А - тетю Элю! Вон она, на крыше сарая снег убирает.
Вот тут уж вздохнул с облегчением: значит, дома, никуда не ушла или, что еще хуже, не уехала. Теперь только бы не отказалась говорить: вспоминать прошлое - дело порой не самое приятное.
Как вспоминали старые работники Яренского детского дома, вскоре после окончании войны, в сорок шестом году, привезли в детдом группу немецких детей. Некоторые, особенно младшего возраста, и русского языка не знали. Кто были они и откуда - об этом не знали, а задавать лишних вопросов в те годы привычки не имели. Но детвора эта - самой старшей Эле Редер едва исполнилось двенадцать - находилась под самым пристальным вниманием органов: раз в неделю воспитатель обязана была водить их всех в милицию: отмечаться.
Галина Васильевна Широких, тогда еще молодая воспитательница детского дома, вспоминала, что отличалась эта группа тем, что все были очень послушные. И еще запомнилось: не разрешали "немцев" не в ФЗО, ни в ремесленные училища устраивать, ни в техникумы. Путь у них был один: в колхоз. Отправили сюда и Регину Мерлинг, и Элю Редер, и Маргу Шеленберг. Всех с указанным органами направлением: "на скотный двор".
- Марга здоровьем была послабже, да и прихрамывала немножко, - рассказывает Галина Васильевна, - сами урдомские пожалели ее, поставили работать в детский садик. А остальные так и работали скотницами. Регина уехала потом в Прибалтику, Марга Шеленберг живет в Канаде, а вот Эля, как я слышала, так и живет в Урдоме.
Что же за опасные преступники, с которых нельзя было спускать глаз? Ответ на этот вопрос и хотел услышать от пожилой женщины, которая прикрикнув на собаку, уже шла со двора мне навстречу. Настороженный взгляд, а после того, как я назвал фамилию Редер, в нем появилось что-то похожее на испуг. Я уже и сам испугался: разговор не получится. Положение спасло упоминание про Яренский детдом.
- Заходите в дом, - пригласила меня Эля Оттовна, - я обо всем вам расскажу, отвечу на все вопросы.
Как это ни странно звучит, многим немцам, проживающим на территории СССР, из-за принадлежности к своей национальности довелось в годы войны испытать репрессии как с одной воюющей стороны, так и с другой. Уже в июне сорок первого почти все трудоспособные немцы были угнаны на трудовой фронт. С июня сорок первого начался распад довольно большой семьи Редер, проживавшей тогда в Запорожской области. На трудовой фронт забрали отца и старшего брата Николая. Оба они, как Эля узнала потом, погибли в Пермской области.
Когда их село Мариенфельд заняли фашисты, оставались здесь в основном старики, женщины и дети. К соплеменникам своим завоеватели особых сентиментов не проявляли: приказав собраться в считанные часы, загнали в грузовики и повезли в Германию. Тоже на трудфронт, но уже свой. Везли целую неделю. Чем кормили? Кормили худо: давали какие-то пакеты с продуктами. Да и обращались со всеми не как с братьями по нации - смотрели как на пленников.
Проезжая по территории Польши, колонна попала под бомбежку. Когда выбрались из нее, второго брата - Рудика - с ними не было. Остались втроем: с матерью и младшим братом Максом. Уже после войны Эля и Рудик отыщут друг друга. Правда. на поиски эти уйдет без малого двадцать лет.
- Что запомнилось в первые дни в Германии? - вот так бывает: боялся, что не получится разговор, а моя собеседница говорит, хоть и заметно волнуясь, но подробно, словно боясь что-то очень важное пропустить. Рассказывает так, как будто не с семилетней девчонкой происходило все это шестьдесят лет тому назад - только вчера все случилось. - Оказались мы в каком-то тоннеле, под землей. Там же под землей привели нас в огромный зал: стоят ванны, ванны, и в каждой какая-то пенистая жидкость. Команда: раздеваться! Всех - и женщин, и детей, и подростков - загоняют в эти ванны. После этого выдают какую-то старую одежду и выводят строиться. А там уже ждут хозяева, те, у кого предстоит работать.
Редерам повезло, если слово это уместно в той ситуации. К ним подошла женщина, как потом оказалось, родители ее были выходцами из России.
- Вы говорите по-русски? - спросила у Редер.
- Говорим.
- Я вас беру.
У хозяйки, у которой им предстояло работать, были неподалеку от Берлина кирпичные заводы. Были и фермы, на одну из них и привели новых работников. Матери Эли дали группу девять коров: твое дело только доить - кормить и ухаживать будут другие. Работников на ферме было немало: были и немцы, и поляки, и русские. Меж собой ладили, споров, а тем более вражды не было. Кормили хоть и не сытно, но большого голода не испытывали. И все равно чувствовали себя на положении узников.
Детская память цепка, хоть и выхватывает из всего узла событий что-то по-своему важное. С весны сорок пятого запомнилась и бомбежка, и артобстрел, и паника на улицах - шел штурм Берлина. Но отчего-то больше всего - разбитая коробка, которая валялась прямо посередине улицы, из нее высыпалась на дорогу разноцветные красивые коробочки. Домой принесла целый подол, думала мать удивиться, а она рассердилась и заставила все выкинуть: оказался в коробочках крем для лица.
И ферма, и кирпичный заводик оказались в зоне наступления английских войск. А после того, как боевые действия закончились, появились на домах объявления: всех, кто был угнан из родных мест, может теперь домой вернуться.
Уж как уговаривала хозяйка Евгению Редер остаться. И дом ей обещала подарить, за работу платить хорошо, и пугала, что не домой, в Поволжье, а в Сибирь далекую и суровую угонят и саму, и детей ее. Все было напрасно:
- Дом у нас там остался. Глядишь, и муж вернется, и сыновья - вся семья опять соберется. Поедем.
Возвращение было по-настоящему праздничным. Поезд, на котором ехали они, был украшен портретами Сталина и Ленина. Трепетали на ветру алые флаги. В дорогу каждой семье выдали коробки с продуктами, были там и мармелад, и печенье, и шоколад.
Так, по-праздничному, и доехали до Москвы. А в столице, от шумных вокзалов вдали, под дулами винтовок, пересадили всех в другой состав. На этот раз в товарные вагоны набили битком и повезли в неизвестном направлении, уж никак не на Волгу. В Котласе часть состава отцепили, остальной состав погнали дальше. Еще несколько вагонов оцепили в Межоге. На пустынной станции стояло десять подвод, это для самых слабых, кто и передвигаться не в силах. Остальные следом пошагали пешком. Через Яренск, Тохту и туда дальше, в Пантый, поселок, основанный еще в тридцатом году спецпереселенцами.
Там многие и остались. На кладбище.
- Самым страшным был голод, - у этой памяти нет такой меры измерения, как время, обращение к ней и сейчас невозможно без слез, - кто не работал в лесу, тому полагалось только двести граммов хлеба. А что такое двести граммов, мы с братом получим, пока домой идем - все и съедим. Просто не было сил сдержаться. А какие были из нас, привезенных, работники. Мать сразу заболела, а в октябре сорок шестого умерла. Сутки мы сидели с братом у ее тела. Потом пришли мужики, какой-то ящик принесли, в нее нашу маму запихали и унесли хоронить. Про нас словно и забыли все. Какой-то дед на повозку посадил нас и повез в Яренск.
Семей таких по району оказалось не так и мало, и судьбы оказались схожими. Вот и собралась осенью в детском доме группа немецких детей, самые маленькие еще только-только осваивали русский язык. Пытаюсь представить себе: небольшой райцентр в северной глубинке. И тут звучит немецкая речь, немецкие имена - для кого-то как соль на рану: война недавно закончилась, но еще любое воспоминание о ней, о пережитых страданиях и не вернувшихся с фронта мужьях, сыновьях, братьях, вызывает боль. Как же относились здесь к немцам, пусть и детям?
Так и осталось в памяти злое лицо детдомовской медсестры и ее слова: "Вы за пролитую кровь всю жизнь будете в ответе". Но больше запомнилось другое: доброта и Галины Васильевны Широких, и Александры Семеновна Бутиной, и Клавдии Михайловны Чувашевой.
- По-матерински относились к нам. - это она про воспитательниц своих. - Голодно жили, так из дому картошки вареной принесут, сунут тихонько: пожуй. А сами-то ведь тоже очень бедно жили. В милицию мы должны были каждую неделю ходить и там расписываться. Галина Васильевна нас водила туда, уж так переживала, что к нам, как к врагам относятся. Все утешала, как могла...
Из детского дома вышла Эля в августе пятьдесят второго, в свои восемнадцать лет успела закончить только пять классов. О дальнейшей учебе не могло быть и речи. Как ни хлопотали работники детского дома и роно, а пришлось идти в скотницы в Нянду. И здесь немецкие девушки еще долго находились под неусыпным оком коменданта. Даже для того, чтобы сходить за километр на железнодорожную станцию Урдома за хлебом, требовалось получить разрешение коменданта. Так расплачивались они за то, что они - немцы.[/spoiler]

С полной версией книги можно ознакомиться здесь = ИСТОРИЯ ПОСЕЛКА: СОБЫТИЯ И СУДЬБЫ (1930 - 2000 ГОДЫ) =.
[spoiler=]Список первых жителей объединенного рабочего поселка Урдома; с 1930 года по 1950 год, прибывших сюда (в конце книги)
1930 год
41. Куксгаузен Э.Р. (немка) 1901 г.р.
43. Супруги Гельцер (Немцы)
1946 год
41. Супруги Мейер
45. Руппель Давид Мартынович с матерью (немцы)[/spoiler]

[Irma2]

Ещё одна книга о спецпоселении Ленского района

Юлия УГРЮМОВА. Спецпереселенцы Ленского района в 1930-1940 годах в воспоминаниях очевидцев

На поселках немцам приходилось не легче, если не труднее всех: многие из них даже не знали русского языка. И тем не менее многие выжили, сохранили семьи. В поселке Ледня председателем внеуставного колхоза долгое время был Андрей Александрович Гардт, под его руководством строился и этот поселок. Человек незаурядного характера, он сумел за несколько лет на пустом месте создать большой поселок, где выращивали зерно и овощи, производили мебель. Сыновья его выучились, получили к концу тридцатых годов специальное образование.
Бывший спецпереселенец Вильгельм Александрович ГАРДТ (из республики немцев Поволжья). Фото 1943 года.

Когда началась Великая Отечественная война, сын его Вильгельм закончил с отличием Лимендское училище, являлся членом Котласского городского комитета комсомола. Он несколько раз писал заявления в военкомат с просьбой взять его на фронт, однако вместо повестки у него, как и у всех немцев, забрали паспорт, лишив права передвижения.

А в феврале 1942 года всех немцев призывного возраста собрали в военкомате и отправили в Котлас, где в то время велось строительство железнодорожного моста через Северную Двину. «Народу на это строительство было нагнано немало. На левом берегу у заключенных зона проволокой колючей опутана, на правом - трудармейцы, в основном немцы.
Тоже - зона, охрана, с той лишь разницей, что режим был посвободней. С родными переписывались, посылки получали. Но за пределы зоны не выйди».

Попал туда же, на строительство моста и немецкий паренек из спецпоселка Ледня Эдуард Диль. К тому времени он уже поработал в лесу десятником, потому и поставили на работу не самую тяжелую - древесину принимать. «Народу там полегло немало, - вспоминает Эдуард Пиусович Диль, - если выжила половина из тех, кого нагнали туда - хорошо.
Хоронили без гробов: возили покойников на телегах, копали братские могилы. Выкопают большую могилу, наложат ряд, потом наверх ветки, снова ряд... Такие похороны были. Особенно много умерли от дизентерии. Гибли от истощения, от других болезней».

Встреча членов клуба «Поиск» с бывшим спецпереселенцем, жителем поселка Лысимо Эдуардом Пиусовичем ДИЛЕМ (фото 1996 года).


Так погиб брат Диля. Потерял своего брата Эммануила и Гардт. После завершения строительства двинского моста (было это в 1943 году) бригаду его погнали дальше на Север. Назад он уже не вернулся.

ссылка

[sander]

Не стал отдельную тему создавать
http://old.memo.ru/history/nem/chapter23.htm

http://old.memo.ru/library/bkmemory/arhang.htm