Проза. Память жива.

[Наталия]

...Вечного на Земле нет ничего. Всё проходит. Остаётся только ПАМЯТЬ. Память - самый бесценный дар богов, венец человеческого разума, связующая нить времён. Она беспристрастно ведёт по подземельям давно ушедших лет, сохраняя и воспроизводя в сознании людей канувшие в Лету события и явление. Уходят столетия, уходят люди, но память цепко держит деяния добрые и ещё крепче богопротивные поступки. Она не только хранит, но и учит...Н.А.Одинцов. "На таймырских перекрёстках".

В этой теме могут быть выставлены малые формы прозаических произведений, воскресающих память
о временах жизни представителей российских немцев. Это могут быть рассказы, отрывки из повестей и пр.

ЭЛЬЗА, ЭММА И ГЕНРИХ.
Рассказ о войне.

Ольга Мальцева-Арзиани

1939г. Подмосковье. Дачный посёлок Валентиновка.
- Ты моя рыжепушистокрасавица, Верочка!
Серёжа гладил её волосы, как в юности, когда он был неуклюжим мальчишкой, мечтающим стать хирургом, а она - приехавшей к родственникам в Сибирь москвичкой, чуть картавящей, смешливой девочкой, покорившей сердце сибиряка...
Их дочери, обе кудрявые, с рыжеватыми, в маму, волосами, уже спали.
А Сергей и Верочка сидели в саду на старой скамье под кустом белой махровой сирени и мечтали о будущем.
- Я буду любить тебя всегда, Серёженька.
- Мы никогда не будем расставаться, моя хорошая.
Ты мне очень нужна. Ты и дети.
Он нежно обнял Веру и стал целовать её волосы...

1941 год. Двадцать второе июня.
Когда Эльзу неожиданно на школьном дворе обозвали "Фашисткой", девушка от удивления просто не могла поверить, что Стася, её подруга Станислава, произнесла эти ужасные слова...
Утром мама разбудила их с маленькой Эммой своим страшным криком. Сквозь сон они никак не могли понять, что началась война. Мама кричала и кричала, а потом и из других комнат их коммуналки на Чистых Прудах послышались крики, стоны, плач детей, шум передвигаемой почему-то мебели, оказалось, люди отодвигали шкафы, закрывающие двери в кладовки, искали там вещмешки и чемоданы, лихорадочно собирали вещи, началось что-то невообразимое. Отец, доктор Сергей Владимирович Измайлов, был на дежурстве в больнице, и мама, Вера Ивановна, побежала туда, благо не так далеко было, всего пару остановок на трамвае "А", с любовью величаемом москвичам "Аннушкой". Детям мама наказала оставаться дома, но девочки, прождав час-другой, написали маме записку, что бегут ненадолго в школу, и, вбежав в школьный двор, остановились, увидев толпу старшеклассников.
И в этот момент Стася обозвала её фашисткой...
Эльзе было 5 лет, когда родилась сестрёнка. Мама сказала, что уж если старшую девочку назвали звучным именем Эльза в честь жены какого-то
интернационалиста, то и младшую надо называть "под стать" старшей.
Так и появилась в этой русской семье вторая девочка с необычным для Москвы именем - Эмма.
Впрочем, были уже и Кимы, и Электрификации, и Револючии, и Марлены, но Эльза и Эмма вообще не понимали, чем их имена отличаются от других имён.
Собственно, они даже гордились своими яркими именами. Две сестрички Измайловы, Эльза и Эмма. Что тут особенного?
Эльза закончила 9 класс, была уже взрослой семнадцатилетней девушкой. А вот Эмме было всего 12 лет. Эльзе хотелось стать врачом, а Эммочка любила читать и непременно хотела стать журналистом. Их мама работала машинисткой в газете, девочки часто прибегали в редакцию, вдыхали запахи "взрослой жизни", слушали рассказы о командировках, заданиях, о передовиках и передовицах, о стахановцах, трактористках и шахтёрах. Именно здесь, в редакции, и была настоящая жизнь.
Папа же дома рассказывал о чём-то неинтересном и обыденном. То кому-то операцию делал, то кого-то едва с того света вернул, то медсестра йод пролила. Эльза слушала отца и задумчиво улыбалась, а Эмма старалась поскорее уединиться с книгой или с газетой.
Эльза была бойкая и уверенная в себе. Отличница, правильная, принципиальная.
Эмма училась средне, но была доброй и общительной девочкой. Скромная и тихая, она ни с кем не ссорилась, никогда не выясняла отношения, и её в школе любили.
Когда случилось нечто ещё более страшное, чем война, и её сестру принародно назвали фашисткой, Эмма покрылась красными пятнами и остановилась, как вкопанная. И кто назвал так Эльзу? Та самая Стася, которая ещё вчера вместе с ними на кухне уплетала картошку с рыбой, принесённой соседкиным сыном Вадимом? И нахваливала стряпню девочек?
Эльза молчала, от обиды глаза её наполнились слезами, и она боялась, что эти самые слёзы предательски выльются из глаз...
И тогда Эмма, наша маленькая и робкая Эмма, произнесла громким шепотом, да так, что было слышно всем во дворе их старенькой школы, фразу, которая заставила всех задуматься и замолчать...
- Мы не фашисты. Мы на фронт уходим.
И, дёрнув Эльзу за рукав, заставила старшую сестру сдвинуться с места и идти за ней домой.
А дом уже был совсем другим, не тем, что был вчера, и даже не тем, что был, когда они шли в школу.
Трудно было понять, что с ним случилось , почему он стал не похожим на себя. И тут Эльза поняла, в чём дело: просто никто не выглядывает из окон и не поёт песен. ВОЙНА!!!

1941-1943 годы Письма с фронта.
Отец часто писал письма с фронта. Он, как никто другой, понимал, что жизнь в любой момент может оборваться. И ему хотелось оставить след в душе своих детей, а жене рассказать то, о чём не хватало времени говорить в мирное время. И неслись к ней признания в любви. И неожиданно это было, и трогательно, и страшно. Страшно, потому, что к этой любви прикоснуться было нельзя. И неизвестно было, вернётся ли муж с войны домой, встретятся ли они вновь. Она читала письма и перечитывала. А потом стала перепечатывать и складывать в стол, в заветную папку.
Госпиталь был совсем недалеко от линии фронта. И военврач в редкие минуты отдыха писал домой, мысленно разговаривал с женой и детьми.
Вскоре весь персонал, да и раненые тоже, стали называть его за спиной писателем.
А тем временем "писатель" неистово боролся за каждую доверенную ему жизнь.
И если кто-то всё-таки умирал, он заставлял себя написать семье погибшего. Ведь доктор знал, как ждут бойца дома, как верят в победу и ждут его возвращения.
Трудно было писать о смерти. Но он писал. И дарил жене надежду. Писал, что муж умер с её именем на губах. Так ли это было, это уже было неважно. Главное, что женщина читала эти строки и верила. И родным показывала, и сыну. И сын тоже шёл воевать, душить фашистов, защищать мать и родину. Или родину и мать.

Последние слова.
Санитарочка успела вытащить с поля боя уже четверых бойцов, когда ранили и её.
Хрупкую, маленькую девчушку вынес пожилой солдат, истекающий кровью, но не бросивший свою ношу. И вот теперь девочка металась в бреду и просила у кого-то прощения. Она повторяла и повторяла непонятные доктору слова. Ты не фашистка, прости. Ты не фа...и всё. И девочки не стало.
Доктор плакал. У него в Москве остались две дочери. И вот сейчас у него на руках умерла девочка, так похожая на подругу его дочери. Но не она. Та была упитанная и неуклюжая. А эта - тростиночка. Бледная, недожившая, недолюбившая.
Не стал он писать матери девочки. Не посмел. Ей написал тот истекающий кровью солдат. И не забыл упомянуть последние странные слова девушки про фашистку.
Цензор вычеркнул это слово. Но мать, положив лист на оконное стекло, смогла всё-таки разобрать это слово. Мать сразу всё поняла и поклялась найти после войны Эльзу и попросить прощение за дочь.
Тем временем Эльза и Эмма были в Сибири, у бабушки, матери отца. Эльза работала в медсанчасти, а Эмма прибегала помогать ей.
Она писала заметки о бойцах, попадавших в медсанчасть, и отправляла их маме в газету. Заметки эти попадали всё в ту же папку в столе машинистки, что и письма от её мужа. Сюда же попадали и письма от старшей дочери.

1942 год. Сибирь. Генрих.
Этнические немки, сёстры Ирма и Берта, чьи предки испокон веку проживали на территории СССР, попали в женский лагерь в Сибири сразу же после начала войны только за принадлежность к нации Гитлера. От других заключенных они узнали, что некоторые немки старались всеми правдами и неправдами забеременеть на зоне. Как им удавалось уломать конвоиров, история умалчивает. Но от этой связи рождались дети, и матерей с младенцами отпускали "на поселение".
Старшая из сестёр, Берта, решила, что Ирма должна попробовать спастись. Иначе обе они погибнут в лагере.
Ирме, младшей из сестёр, весёлой и красивой, с копной рыжих кудрявых волос, удалось осуществить мечту многих ни в чём не повинных женщин и забеременеть.
Берта была счастлива, что хотя бы Ирмочка останется жива. И мать, и отец у них умерли ещё до войны, Ирма работала учителем немецкого в школе, а Берта не смогла получить высшего образования и работала в той же школе библиотекарем. Директор школы ценил обеих сестёр Фурман и даже попытался замолвить за них слово, когда прямо в школу пришли их арестовывать. Повезло, что хотя бы его за вмешательство не арестовали...
Отцу её ребёнка удалось отправить Ирму с малышом на поселение. На этом дальнейшее его участие в их судьбе прекратилось. Но и этого было сверхдостаточно для того, чтобы старшая из сестёр, Берта, оставшаяся в лагере, чувтствовала себя счастливой. Она понимала, что вряд ли выживет. Но верила в то, что Ирма с маленьким Генрихом останутся живы и продолжат их род...


Архивные документы:
Из послужного списка "всесоюзного старосты" Михаила Калинина.
ГЕНОЦИД РОССИЙСКИХ НЕМЦЕВ
О переселении немцев, проживающих в районе Поволжья.
Судьба российских немцев.
Прологом этой трагедии послужил известный Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года "О переселении немцев, проживающих в районе Поволжья". За ним последовала целая серия такого же рода "актов", круто, с бесцеремонной и совершенно немотивированной жестокостью преломивших судьбу почти полуторамиллионного немецкого населения, проживавшего в течение без малого двух столетий в самых различных регионах страны от Прибалтики до Дальнего Востока, от Мурманска до Ашхабада...
В соответствии с упомянутым Указом ПВС СССР в сентябре 1941 года было ликвидировано "под корень" национальное административно-территориальное образование - АССР немцев Поволжья, где компактно проживало около четверти всей внутрисоветской немецкой общины. Десятки тысяч немецких семей в "самые сжатые сроки" (за считанные сутки) подверглись принудительному выселению в отдаленные и малообжитые районы Западной Сибири и Казахстана. Вскоре к ним "присоединились" соплеменники из других мест (Причерноморья, Кавказа, Украины и т.д.).
А далее начались повальные аресты.


Когда Ирму с завёрнутым в какую-то дерюжку ребёнком привезли на телеге в медсанчасть сердобольные соседи, она успела только произнести имя мальчика - Генрих, и умерла от воспаления лёгких. Мальчику было месяца три, но никаких документов при нём не оказалось. Эльза, памятуя, как из-за имени обидели её, от греха подальше сказала доктору, что мальчика зовут Геной. Так и записали, Геннадий. А фамилию дали Измайлов, как у Эльзы и Эммы. Мальчика отдали в детский дом. Жаль было отдавать. Такой хорошенький был мальчишечка! Но бабушка была совсем старенькой, Эмма училась в школе, а Эльза работала. Девочки записали все данные малыша и отправили маме в Москву, в редакцию. Они решили во что бы то ни стало найти мальчика после войны.
Перепечатав очередное письмо от девочек, Вера положила его в заметно потолстевшую папочку.


Слепота.

Мать погибшей Стаси, Тамара Ильинична, осталась совсем одна. Муж, пограничник, погиб ещё в первые дни войны. Жизнь потеряла свой смысл. Но она обязана была отыскать Эльзу и попросить у неё прощения за дочь. Эта мысль не давала ей покоя.
Разыскав Веру Ивановну, она ничего не сказала о том страшном дне начала войны, когда её Стася по недомыслию обидела подругу. Уже вечером девочка раскаялась, рассказала обо всём матери. Но Эльзу она больше не видела и отправилась на фронт. Девочки в детстве были очень дружны, и Вера Ивановна постаралась, как могла, утешить мать Стаси. Она посоветовала женщине молиться о душе дочери. И призналась, что молится и о муже, и о детях.
Вера Ивановна устроила маму Стаси нянечкой в тот госпиталь, где раньше работал её муж. Теперь уже Тамара была так загружена, что некогда было предаваться грустным мыслям. Она стала незаменимой. Тамарочку любили все. И она начала оттаивать душой. Горе было у всей страны, не только у неё. И всем вместе надо было делать всё для победы. И Тамара делала. Не спала ночами, ухаживала за тяжелоранеными, привязывалась душой к каждому, жила их жизнью, становилась им сестрой, матерью. Так жила вся страна. И Тамара научилась "жить дальше"...
Военврачу Измайлову удалось спасти жизнь майору - танкисту, получившему множество ожогов. А вот зрение восстановить не удалось. Как же хотелось доктору помочь герою-майору, но не мог он ничего сделать...Последней надеждой Измайлова был его друг, офтальмолог, который, по слухам, работал в госпитале где-то в Сибири...
Когда ослепший майор добрался с другими ранеными до Москвы, он уже не надеялся на то, что врачи смогут ему помочь. Но не отчаивался. Хотя и обидно было, что уже никогда не сможет вернуться в строй. Пусть майор и не представлял пока, что ждёт его впереди, но был уверен в том, что сумеет выстоять. Другим хуже. Он остался жить не для прозябания. Ну и что, что слепой. Слепота отступит. И дело найдётся. Надо жить...
Тамару попросили сопровождать слепого майора в Сибирь, в госпиталь.
Сколько было пересадок, бомбёжек, каким длинным был этот путь, эта дорога к...счастью, описать трудно. Три месяца пути...
В госпиталь входила удивительная пара - молодой, весь в шрамах от ожегов слепой майор и женщина, явно его жена. Постарше майора, попроще. Но так бережно вела его она, и такой радостью сияло её лицо, что ошибиться было невозможно. Да и он был уверен в надёжности своей спутницы. Две одинокие души обрели друг друга. Теперь они вместе будут бороться со слепотой. Да и какая уж тут слепота, если один из них всё видит и живёт жизнью другого?

1943 г. "Пропал без вести".
Верочка не могла поверить в то, что не увидит больше Сергея. Ей принесли не похоронку, и у неё оставалась надежда, что муж найдётся, что что-то случилось, что произошла путаница. У неё остались его письма. И его любовь. Такая огромная, что плачущее её сердце не вмещало уже эту любовь, она рвалась наружу, выплёскивалась, и Вера с надеждой заглядывала в глаза сослуживцев, повторяя им что не похоронка ей пришла, значит Серёжа жив! Обязательно жив...Сотрудники, пряча глаза, говорили, что тысячу раз такое случалось, что даже людям похоронки приходили, а человек оказывался жив.
Вера понимала умом, что люди просто ей сочувствуют, стараются поддержать и утешить. Но всё равно верила. Она не спешила вечерами домой, где никто не ждал, когда она войдёт с шумом и гамом в дом, как делала до войны, в совсем другой жизни, а открывала свою заветную папку и читала письма мужа и детей. Теперь ещё и от Тамары с Митей приходили письма. Они тоже уверяли её, что такой человек, как доктор Измайлов, не мог бесследно исчезнуть. Писала, конечно же, Тамарочка. Врачи так и не смогли помочь Мите. Но они были счастливы. Митя даже нашел работу. Преподавал. Тамара его сопровождала повсюду, была его глазами. Они часто гуляли по городу. Однажды они присели на лавочку в парке. Грелись на осеннем солнышке. Где-то поблизости послышались детские голоса. Какой-то малыш протянул руки к Мите, подошёл к их лавочке, обнял слепого за колени и прижался к нему. У Тамары слёзы навернулись на глаза. Дети были из детского дома, и, скорее всего, родители этого мальчика погибли на фронте.
Митя вздрогнул. Ощупал руками голову мальчишки, усадил его к себе на колени и стал тихонько раскачивать. Малыш затих, пригрелся, зажмурил глазки от удовольствия.
- Папа, папа, папа, - шептал малыш.
Митя гладил его по головке и плакал. Офицер, выдержавший все военные невзгоды, все операции и смирившийся со своей слепотой, никогда не роптавший и не унывавший, не выдержал испытание детской любовью. Он плакал. В парке повисла неожиданная тишина. Ангел спустился на колени солдата. И он это понял. Он уже знал, что делать дальше.
Шёл октябрь 1944 года, когда в далёкой Сибири в семье майора произошло радостное событие. У них с женой появился сын. Любимый, единственный. У Мити прибавилась ещё одна пара глаз.
Тамара, Митя и маленький Геночка часто писали Верочке в редакцию. А о пропавшем без вести докторе Измайлове так никто и ничего не знал.
Наступила весна 1945 года.


Эльза и Эмма.
Бабушка таяла на глазах. Хотя здесь, в Сибири, ни она, ни девочки не голодали, старушка становилась всё прозрачнее. Приближался конец войны, а вестей от сына бабушки, доктора Измайлова, её Серёженьки, не было.
Так и числился он среди "без вести пропавших".
Старенькая учительница выполнила свой долг перед детьми сына. Обе девочки выросли хорошими, очень добрыми, ответственными. Таким был и её сын. Был. Впервые она произнесла это страшное слово "был". Сердце жещины не выдержало.
Угасла, зачахла, не дождалась...
Похоронив бабушку и отметив сорок дней, девочки отправились домой, в Москву. 8 мая 1945 года на Ярославском вокзале их встречала постаревшая, поседевшая женщина, в которой они не сразу узнали свою задорную, жизнерадостную мамочку, папину рыжепушистокрасавицу...
Девочки уже были совсем взрослыми. Верочка обняла их и горько заплакала. Конечно же, от радости, что увидела дочерей. Или от горя?
Дома девочки вынули из мешка сибирские невиданные в голодной Москве гостинцы. Тут были сушеные грибы, брусника, черника, малина. Бабушкины прошлогодние заготовки...Так и не дождалась эта замечательная женщина своего сына. А как мечтала поехать в Москву, повидаться...
9 мая всей семьёй пошли они на Белорусский вокзал. Встречали прибывающие эшелоны, обнимались с совершенно незнакомыми людьми, радовались победе. Молодой лейтенант шагнул к Эльзе и неожиданно обнял её. Она впервые в жизни увидела этого человека, но сразу же поняла, что это - он. Что он вернулся. И даже не удивилась, когда узнала, что зовут его Серёжей. Как отца, доктора Сергея Владимировича Измайлова.


Германия, 1971 г.Долгие годы прошли с того дня , о котором фрау Берта всегда вспоминала с болью в сердце. Тогда началась война и их с сетрой арестовали.
О том, что Ирма умерла в Сибири, фрау Берта узнала в конце пятидесятых, перед отъездом в Германию. А вот следы маленького Генриха терялись. Ни в один детский дом в тот год мальчик с таким именем не поступал. Но Берта не сдавалась. Она так и не вышла замуж и свою жизнь посвятила поиску пропавшего племянника.


Москва, 1947 г.

- Ну почему мы должны назвать нашу девочку Стасей? Давай лучше назовём в честь твоей мамы Верочкой, или в честь моей мамы - Таисией, ну что за Стася ещё, ну брось ты это!
- Серёженька, моя подруга умирала со словами обо мне. Она меня обидела и в последние минуты жизни думала об этой обиде. Надо научиться прощать. Я давно её простила. Я ведь не ушла тогда на фронт. А она ушла. И погибла. Пойми ты меня...
Тамара Ильинична, узнав, что Эльза назвала свою дочь Стасей, была тронута до глубины души.
- Вот нашему Геночке будет невестой Ваша Стасенька, породнимся окончательно!
- Да пусть уж сами свою судьбу решают. Мы с Серёжей на Белорусском вокзале познакомились, а ведь шли мы туда с мамой и Эммой в День Победы просто цветы дарить тем, кому повезло с войны вернуться живыми. А нашла мужа. И очень счастлива.
Верочка так и не верила в смерть мужа, продолжала его ждать. Ведь не было похоронки. Значит, он жив! Ну и что, что уже два года после окончания войны прошло. Всякое бывает.
Война закончилась, Вера расцвела, похорошела. Когда гуляла с колясочкой, в которой лежала её гордость, маленькая Стасенька, по Чистым Прудам, многие даже думали, что это - её ребёнок, а не внучка, так молодо она выглядела.
К ней даже сватались. Двое. Нет, трое. Но она никого не могла даже сравнить со своим Сергеем, доктором Измайловым. Никто не обзовёт её нежно лягушкомартышкой рыжеволосой, никто не рассмеётся так радостно, когда ворвётся в редакцию, никто не подарит ветку белой махровой сирени, как тогда, в Валентиновке...Нет, ей был нужен только Серёжа...


Москва, 1970 г.

Эмма Сергеевна убедила своего главного редактора издать к 25-летию со Дня Победы старые письма и заметки из маминой папки. Ведь это были подлинные письма военных лет. "Письма со штампом "Война" стали просто сенсацией. Газету читали и перечитывали, главный редактор даже поздравил Эмму, назвав её очерк "лучшим произведением последних лет".
Очерк перепечатали и другие издания, в том числе и сибирские. "Письма любви" доктора Измайлова читали и у него на родине. Многие не могли сдержать слёз, читая письма военных лет. Никогда в нашей стране не забудут войну. Помнят её даже те, кто родился через 50 лет после Дня Победы. Война осталась в памяти народной...


Германия, 1971 год.

Лагерь шталаг-8Е (он же - 308) располагался в нижнесилезском городе Нойхаммер нацистской Германии. Именно сюда лежал путь прибывших из СССР родственников
доктора Измайлова, бывшего узника лагеря смерти.
Встречала их фрау Берта Фурман, разыскавшая благодаря заметке в газете не только своего племянника Генриха, да-да, именно Генриха, а не Геннадия, как было записано в его документах, приёмного сына Тамары и ослепшего на войне майора.
Помните, как малыш сам выбрал себе отца? Обо всём этом и прочитала Берта в газете, присланной ей из далёкого сибирского городка. Так она и нашла племянника. Но неунывающей учительнице русского языка этого было мало. Она перерыла вместе со своими учениками все доступные архивы, писала запросы, и узнала в конце концов, что доктор, автор "писем любви", погиб в шталаге 308.
Берта написала обо всем в редакцию, семья была ей очень благодарна. Теперь они точно знали, что случилось с их мужем, отцом и дедом. А это так важно, знать...



Москва 2009 год.

Генрих всё-таки женился именно на Стасе, дочери Эльзы. Так что семьи неимовернейшим образом породнились. Жили они в Германии, но все три семьи
постоянно встречались, переписывались. Пока позволяло здоровье, Берта ездила на могилу Ирмы в Сибири. Сколько раз порывалась Бета поцеловать руки Эмме за написанный репортаж, а Вере за сохранённые письма, история умалчивает.
Её любимый племянник Генрих так и остался в душе русским. Его родная мать, после которой даже фото не осталось, всё исчезло в военном пекле, была похоронена в России. Мать, воспитавшая его, была русской. Отец, майор Митя, тоже был русским. После его смерти Генрих забрал Тамару к себе в Германию, где она не позволяла внукам дома говорить по-немецки, чтобы они знали язык своих предков.
Эмма провела журналистское расследование и нашла в Австралии поляка, пана Ежи, узника шталага 308, спасенного там русским доктором. Ему отправили фото Сергея Измайлова и он сразу узнал своего спасителя. И написал, что последними словами доктора были слова любви к своей жене...
Так ли это было, или нет, но Верочка верила, нет, не просто верила, а была уверена, что это было именно так. И положила письмо от Ежи в свою заветную папку.
Можно ли забыть войну? Нет, надо всегда помнить. Не мстить. Но помнить.
9 мая 2009 года Генрих и все его близкие собрались в Москве.
Они разложили на столе все письма из той заветной папочки. Читали и плакали.
И говорили о войне, о докторе Измайлове, о первой Стасе, назвавшей когда-то Эльзу фашисткой, о даче в Подмосковье, где Верочка смотрела влюблёнными глазами на своего мужа, молодого доктора, и обещала всегда его любить. Она и любила его до последнего своего вздоха.
На её могиле дети посадили белую махровую сирень, такую же, как в довоенной Валентиновке, где нежно гладил доктор волосы своей Верочки и трогательно называл её рыжепушистокрасавицей...

[Наталия]

Первые географические названия и первые слова.

Появился человек на свет и сразу начинается познание им жизни. Зависит оно от времени, от жизненных обстоятельств, от места проживания. От многого. От чего зависело оно у меня? Я родилась в 1940-ом. Через год началась война, депортация, прощание с домом, жизнь на чужой земле. Теперь, по прошествии семидесяти лет, я начала вспоминать. Себя, своё детство, постижение жизни. Первые географические названия в этом постижении были необычные. Кваркено, Айдерля, Уртазым, Табошары. Что это за названия? Что за ними стоит? Кваркено – районный центр бывшей Чкаловской области, теперь Оренбургской, на границе с Казахстаном. Туда мы были сосланы. Потому что были немцами, носителями немецкой фамилии Шмидт. Название Кваркено я усвоила почти одним из первых. Айдерля – а это станция там же, в Кваркенском районе, где мы выходили из состава, в котором нас везли в сорокаградусный мороз, в декабре 41-го. Обратно возвращались через ту же станцию. На ней и заночевали в чужом жилище. Люди приютили. Как забыть это? Страшно мне было. Вокруг чужие, незнакомые люди. Покинута уже родная деревня, где прошли первые годы детства. Уж столько лет прошло, а всё это так помнится. Уртазым. А это та самая деревня, куда нас привезли со станции Айдерля. Там мы жили долгие четыре года. Это название было самым знакомым для меня. Оно было как первое слово МАМА. Вот такая география.

Теперь дети знают другие географические названия от рождения. Москва, Париж, Берлин, Нью-Йорк, Канары, Майорка и прочие экзотические места. А мы, дети военных лет, постигали другое. Позже запало в память название Табошары. Что это за место? Почему я его узнала? Там отец мой отбывал спецпоселение. Да и слово ПАПА было таким абстрактным для меня. Ведь только в шестом классе я с ним познакомилась лично. Так обстояло с познанием географических названий первых лет жизни.

А как с остальным? Что мы ели тогда? Самое первое блюдо на столе в те годы, годы войны, была ЗАТИРУХА. Скажи сейчас современному ребёнку об этой затирухе, он и понять не сможет, что это такое. А мы знали. И были счастливы, если ежедневно она была на столе.

А под какую музыку мы засыпали? Конечно, колыбельная звучала. Грустная только очень она была. И слова в ней были очень печальные. А чаще вместо колыбельной звучал в те тёмные, холодные вечера и ночи тех военных лет вой волков. Они были тогда хозяевами степи. А ночной порой, ежедневно, наведывались они к жилью человека в надежде чем-то поживиться. И им было тогда голодно. Вот такое познание.

Когда в конце сорок четвёртого, опять лютой зимой в дороге, вернулись в свой родной город, началось новое познание. Более всего врезалось в память посещение детской библиотеки. Стоять приходилось в длинных-предлинных очередях, на улице. Даже зимой, в мороз. Принесёшь домой книжку, быстро её прочитаешь и снова в библиотеку. Опять через длинную очередь. Очень хорошо запомнилось слово ПОБЕДА. Я его даже слышу сейчас. Слышу, как оно звучало тогда. С ним связана была и НАДЕЖДА. Мы, дети тех суровых лет, постигали то, что познать в таком возрасте не просто. Но мы постигали. А уж слово ОЧЕРЕДЬ особо было знакомо нам, детям послевоенных лет. Сколько в этих очередях пришлось нам выстоять. Сначала за самым необходимым, за хлебом. А уж позже и за сахаром.Да и что такое сахар я познала , прямо скажу, поздновато. Тоже примета того времени.

Часто смотрю фотографии тех лет (благодаря дяде-фотографу) и не перестаю удивляться им. На одной я изображена с таким же по возрасту мальчишкой. Только недавно мы вернулись из своей ссылки, из деревни Уртазым. А он – из другой семьи. Но также побывали в местах отдалённых не по своей воле. Раскулачены были. А жить пришлось в п. Чесъель, в Коми, там он и родился. На лицах печать того времени. Даже на детских. Убогая одежда и нет ни косичек, ни длинных распущенных волос. Стрижка одинаковая, что у девочек, что у мальчиков. Тоже примета того времени. Военного и послевоенного. Иначе было нельзя. Спасались так от вшей. Вот такая азбука жизни, первых её лет. Военных лет. Такое её познание.
Наталия Шмидт
13 мая 2013 года

[Баум]

Бываю на форуме редко, а хотелось бы чаще! За день столько всего передумаешь, наговоришься на полную катушку, вечером хочется тишины и сайта, но засыпаешь... Полностью согласен с Натальей Николаевной, что сайт лечит, дает силы. Многие пользователи украшают этот сайт, объединяют нас в общность, составляют каркас этого дома. Наталья Николаевна, тот редкий человек, который пишет стихи и прозу. У неё это прекрасно получается. Мне, читателю с пятидесятилетним стажем, нравится творчество Натальи Николаевны. Пожелаем её здоровья и счастья!

[Наталия]

Хочу во второй раз( первый раз стёрла) выставить свою небольшую зарисовку из прошлого своей жизни. С небольшими правками.
Знаю, что те, кто в это время жил в Сибири и в Казахстане, в глухих деревнях, испытывая огромную нужду и унижения, воспримут эту зарисовку неоднозначно. В колхозах какая жизнь была в те годы, я тоже знаю. Но и нам в городе жилось тогда не так сладко. Позже - да, стало легче. А тогда тоже было голодно и неуютно. Но человек живёт в любых условиях. А я написала то, что я ощущала тогда. На фоне той бедности, что была и в нашей семье, и в моём окружении, это воспринималось СКАЗКОЙ. Я написала и вспомнила ПРАВДУ. Как вы её примите, это ваше право. Но вы - мои первые читатели. Вам первым я доверяю свои воспоминания и размышления.

Детская сказка

Я снова погружаюсь в воспоминания. А вспоминается детство. Оно пришлось на трудное военное и послевоенное время. Трудности были во всём. В пропитании. Всё доставалось с большим трудом. Очереди, очереди. Сколько нам, послевоенной ребятне, приходилось в них стоять. Случалось и ночью. Сахар был таким лакомством. Если бы теперешние дети хоть одним глазом увидели вот такую сцену, они бы не поверили. Пришли домой, в очередной раз отстояв много-много часов за сахаром. Бабушка мне в блюдечко насыпала этого долгожданного белого «песочка». Отрезала ломтик хлеба. А я, разломив его на маленькие кусочки, макала в песочек и наслаждалась. Мы жили тогда в своём доме. Во дворе были хозяйственные постройки (сараи, погреб). В те трудные, голодные годы в городе очень процветало воровство. Воровали не то, что сейчас. Воровали от безысходности, нужды и голода. Тогда воровали продукты. Они были самой главной ценностью жизни. Бывали не раз воры и у нас, в нашем погребе и чулане. Какая это была трагедия - лишиться того, что с таким трудом тебе досталось. Трудности были и в другом. Во что одеться и обуться. Как трудно было родителям собрать детей в школу. Где и на что купить материю на форменное платье, белый и чёрный фартуки. Где купить портфель. Это было равноценно подвигу. Часто перешивались старые вещи на форменное школьное платье. Традиционной тканью были штапельное полотно, ситец и сатин. Белый и чёрный. Как мне хотелось тогда иметь красный галстук из шёлка. Но у меня он был из простого сатина.
Время шло. Потихонечку выходили из этой нищеты. Конечно, ни о каких поездках не могло быть и речи. Это исключалось. В это время мой отец только что вернулся после труд армии и спецпоселения. Для него было очень трудное время. Психологически трудное. Ещё оставалась комендатура и подписка о невыезде. А потому и я дальше Бузулука и его окрестностей не была нигде долго. Не на что и НЕЛЬЗЯ. Отец мне позже, когда я была уже совсем взрослой, говорил с дрожью в голосе: «Лишили всего. Даже возможности видеть тебя, видеть, как ты росла». Конечно, отцу очень хотелось мне сделать что-то такое, чтобы я порадовалась, чтобы почувствовала его заботу. Ведь я так надолго была лишена её. А он от этого очень страдал. И вот после окончания седьмого класса, в 1955 году, в нашей школе организуют туристическую поездку детей по маршруту: Бузулук – Куйбышев – Ульяновск – Бузулук. И мои родители (папа около двух лет, как вернулся со спецпоселения) сделали мне такой подарок. Эта поездка открыла для меня новый мир, раздвинула горизонты моего представления о нём. Ведь до этого я могла только представлять другие города в своём воображении. Под впечатлением прочитанного в книгах и увиденного в кино. Впервые села в поезд. Разумеется, это был общий вагон. Но мы были так счастливы! Куйбышев (теперь Самара) находится в пяти часах езды от Бузулука. Но нам тогда казалось, что мы уехали от дома на край света. Увидели такой большой город! Всё познаётся в сравнении. А с чем мы, дети войны, могли всё увиденное сравнивать? Теперь-то я, вспоминая те картинки детства, отлично понимаю, что было всё так бедно и примитивно. Но тогда! С какой гордостью привезла я из этой первой в жизни поездки подарок семье – пол-литровую баночку повидла яблочного! А что я ещё могла купить на эти копейки, которые мне дала мама? Но я тогда об этом не думала. Я знала, что это – очень нужный гостинец, что ему будут все рады.
В этой поездке врезались в память три момента: «чёртово» колесо в куйбышевском парке, пароход по Волге от Куйбышева до Ульяновска и «Корневильские колокола» в Театре оперетты в Ульяновске. Волга произвела потрясающее впечатление. Пожалуй, сильнее по эмоциональности, чем открывшийся вид Чёрного моря после проезда через Байдарские ворота в Крыму (но это значительно позже, уже в студенческие годы). На пароходе мы находились где-то в трюме, наверное. Ни о каких каютах не могло быть и речи. Но мы были так счастливы! Послевоенные дети радовались всему. Всё нам было в диковинку. Волга нам казалась морем. Нет, океаном! А мы были среди этой водной бесконечности как первооткрыватели-мореплаватели. Я помню, что после этой поездки я выступала на местном радио, делилась своими впечатлениями. Ульяновск запомнился огромной деревянной лестницей на берегу Волги, Домом-музеем Ульянова-Ленина и, конечно, театром. Я слушала и смотрела «вживую» первую в жизни оперетту. Это были «Корневильские колокола» Робера Планкетта. Как же сильно влияние музыки! Ведь с тех пор прошло около 60-и лет, а я всё помню главную музыкальную тему этой оперетты.
Да, мы тогда были не взыскательны. Всему удивлялись, всему радовались. И очень ценили мелкие радости. А уж увидеть такую сказку – это был верх счастья. Как же я была благодарна своим родителям за эту подаренную сказку! Разумеется, среди наших сверстников и сверстниц были и такие, которым всё это было очень доступно. Они каждым летом бывали и в Москве, и в других городах СССР. Но они были исключением. В основном, все были бедны, многие были рады картошке варёной на столе к обеду. Далеко не каждый мог позволить себе и такую поездку. И моим родителям она досталась тоже не просто. Но, вернувшиеся не так давно в родной дом, перенёсшие столько лиха, мои мама и папа радовались, как и я! Это я и тогда всё осознавала и понимала отлично. Знала, что этого часто ждать не придётся. Надо было жить, принимать жизнь такой, какой она была. Радоваться ей. Радоваться теми маленькими радостями, доступными нам, довольствоваться редкими сказками в этой бедной, послевоенной беспросветности.

Наталия Шмидт
май 2013 года

[Баум]

Об этом знают все!
Я учился в лучшей школе города. Директор школы привлекал к работе лучшие педагогические кадры, выпускники школы поступали в самые престижные ВУЗы СССР. Бытовой национализм в классных коллективах рос пышным цветом. Партия и наш педколлектив этого явления как бы не замечали. Приведу пример. В нашем классе украинцы и белорусы составляли второе сословие, третье-татары и казахи,четвертое сословие - евреи, а немца Федю вообще за человека не считали, частенько били и унижали. Приведу ещё пример. В Кустанайской области ежеквартально в газете "Ленинский путь" печатали производственные показатели 198совхозов области с указанием Ф.И.О. руководителя. В их числе было всего два казаха, два корейца и ни одного немца. Казахи в те годы составляли около 30%, немцы примерно 15% населения области. Сейчас учу казахский, сносно разговариваю, понимаю свое справедливое сословное место в новом обществе. Наталья Николаевна, читая Ваш рассказ посчитал возможным и справедливым дополнить.

[Наталия]

Баум

Трудности были и в другом

Геннадий, Ваше дополнение к моему повествованию я поняла. Я написала только о трудностях физического плана( пропитание, одежда и прочие потребности быта), но опустила трудности моральные, связанные с ущемлением тебя как личноси( по национальному признаку). Я просто не стала об этом писать. Мне хотелось здесь написать о бесценном подарке, который я получила от родителей. Сейчас для меня был бы дороже рассказ отца со всеми подробностями описания его "жизни", начиная с 1941-го до самого упразднения комендатуры, чем эта детская поездка, в которой я слушала не только музыку, но и бродила по комнатам, где жил Ульянов В.И. Но, что было, то было. Я уже как-то писала, что нам было проще, чем другим российским немцам, живущим до 1941 года в своей среде. Они не знали русского. Ведь язык , слово - это великое дело. Я родилась в русско-язычном городе, куда мой дедушка-немец приехал в 1909 году. Да, к тому же, он в эту русскую среду попал (поневоле) ещё в детском возрасте, в 12 лет. Вот потому я воспринималась отдельными личностями не такой, как они, только из-за немецкой фамилии Шмидт. Всё остальное во мне было таким же. Правда, я была замкнутой и молчаливой. Такой меня жизнь и судьба сделали. У меня ещё "не было" отца. Это всегда вызывало любопытство. А кто мой отец и где он? Среди учителей была немка, тоже депортированная. Бэхли Нина Николаевна. Учительница немецкого языка. Она очень трепетно ко мне относилась. Я думала тогда, что это, скорее, от того, что я училась хорошо. Но теперь понимаю, что она меня оберегала, как могла, от всяких выпадов, охраняла мой покой. Но я всё равно была как натянутая струна. Ожидала всякий раз подвоха и "нападения". Так что мне жилось в той, окружающей меня действительности, не очень спокойно. Мне спокойно, пожалуй, только здесь, на нашем форуме. Да.Да. Здесь.Хотя меня и здесь не все до конца понимают. Потому что я и здесь почти "белая ворона". Не там жила, не совсем так страдала. Вот и сейчас живу не там, где большинство. Но, что поделаешь? Так получилось.Так сложилось. А рассуждаю я тут много от того, что ОЧЕНЬ долго молчала. Ведь большую часть жизни прожила в военных городках. Да что об этом распространяться? Всё и так понятно, кто знаком с этой средой. Спасибо Вам, Геннадий, и за дополнение, в котором Вы благородно мне напомнили о том, как было там, где Вы жили и живёте. Видно, каждому своё. Спасибо и за моральную поддержку. Наталия

[Баум]

Моих не репрессировали, потому что задолго до войны дедова семья спать ложилась Баум - немецкой, а проснулась Баум - еврейской национальности. Дедова подретушировка позволила моему отцу учиться, выстроить жизнь вокруг себя, дать детям образование, состояться. Мне и отцу всегда приходилось поддерживать тесные отношения с еврейской общиной. Национальный вопрос - самая большая болячка общества, видимо расселяться придется по национальным квартирам.

[Наталия]

ПАМЯТЬ

ПАМЯТЬ. Категория бесценная. Она дороже всего на свете. Она греет душу и сердце. Она способна восстановить такие картинки, которые не может запечатлеть ни художник, ни фотограф. Никто. Она уносит тебя туда, где ты был так давно. Время не повернёшь вспять, прожить те мгновения уже невозможно. Но с помощью памяти ты себя можешь перенести во времени и пространстве туда, где было тебе так тепло, так уютно. Уютно твоей душе. А помогает этому порой дорогие сердцу реликвии. Их не так уж и много осталось. А потому они уж очень и дороги. Они передаются от отцов и матерей их детям. И так далее. Вот и я стала владелицей дорогих мне вещей. Ценных реликвий нашего рода, рода Шмидт. С огромной любовью я беру в руки нашу мельницу. Какой же ты путь огромный прошла, моя старушка. Я тебя помню столько, сколько помню себя. Основное место твоей «прописки» был город Бузулук, где я родилась, жила, где прошло моё детство и юность. Но ты (вместе со мной) побывала и в местах ссылки в 1941-1944г.г. Твой хозяин и мой дедушка Эдуард Шмидт не бросил тебя, не оставил, а взял с собой. А разве он мог поступить иначе? Ведь ты олицетворяла его прошлое, немецкое прошлое. С тобой связано было его детство в счастливой семье, где были отец и мать, где были сёстры и братья. Потом этого ничего не стало. Канули в лета и дом, и семья. Потеряно всё. Но ты осталась. И твоя жизнь продолжается. А началась она в Эльзасе, на заводе Цаверн. Это северо-западнее Страсбурга. Цаверн был одним из тех мест, откуда немцы-эльзасцы переселялись в Россию. Стало быть, не исключено, что мельница принадлежала непосредственно переселенцам. Твоё предназначение – молоть кофе в зёрнах. Но в нашей семье ты молола (и до сих пор это делаешь) чёрный перец горошком. Это понять не трудно. Ведь твой хозяин был великим мастером делать необыкновенно вкусные сорта колбас. А как же сделать колбасу без перца?! Я заметила за собой, что я чаще покупаю чёрный перец горошком. Хотя можно купить и молотый. Но тогда у меня не будет повода достать тебя, насыпать пахучий горошек и медленно, не спеша, крутить твою ручку, крутить и ... вспоминать. Вспоминать руки бабушки, дом детства, тот незамысловатый уют и тепло, радость присутствия дорогих мне людей. То детское неповторимое счастье, которое ушло безвозвратно и уже не повторится никогда.
Тарелка. Ты осталась одна от целого большого сервиза. Тебе отведено теперь почётное место. В моём музее. Я периодически беру тебя в руки, разглядываю. Разглядываю и ... вспоминаю. С тобой тоже связано моё детство. Этим ты и дорога для меня. С какой любовью тебя всякий раз мыла твоя хозяйка, моя бабушка Александра Шмидт. О! У неё был целый ритуал мытья посуды. А мне он запомнился потому, что я при нём всегда присутствовала. Мне тоже была отведена роль – я перетирала тебя чистым белоснежным полотенцем и ... слушала. Слушала рассказы бабушки. Это были разные истории её жизни. Видно, и для неё этот процесс был значимым. Она вспоминала. А я была слушательницей. Только теперь я узнала историю этой тарелки. На обратной её стороне красуется старый двуглавый орёл, герб Российской империи. А это право получили заводы М.С. Кузнецова в 1872 году на Московской политехнической выставке. На одном из таких заводов и сделана была эта тарелка. Но если идти ещё более вглубь истории, то примечательным является то, что М.С. Кузнецов выкупил фабрику у А.Ауэрбаха. Его предприятие славилось фаянсом хорошего качества, использовались современные технологии украшения изделий печатными рисунками. А основателем этого завода был аптекарь Ф.Бриннер с двумя мастеровыми, ушедшими с завода Гарднера. Вот такая история. И она не обошла немецкие фамилии. Ещё один повод прочувствовать гордость за российских немцев. За что бы они ни брались, всегда это делали качественно и достойно. Мне приятно вспомнить, подумать и об этом. На тарелке рассыпаны нежные незабудки. Моя дорогая спутница. Тебе я посвятила своё незамысловатое стихотворение. Вот оно.

***
Я привезла домой тарелку.
Ей лет не менее двухсот.
А проплыла она свой путь не мелко,
Не зная, что одной ей
так несказанно повезёт.

Сестра ее мне сохранила,
Трепетно вручив при встрече.
Высоких слов не говорила -
Мы молча просидели целый вечер.

В нашем роду и жизни нашей
Она сверкала на праздничном столе.
Ну а потом в скудненьком багажике
Пришлось и в ссылке побывать и на войне.

Она - свидетельница немая
Всех наших радостей и бед.
А для меня она - святая,
Хранитель, талисман
всех будущих моих побед.

Нужно сделать паузу. Чтобы ещё и ещё раз подумать об утраченном. О вещах, которые несут в себе память о дорогих людях. Их давно уж нет с тобой рядом, но ощущение их присутствия не покидают тебя. И я радуюсь этому.
Наталия Шмидт
9 июня 2013 года
PS Выражаю искреннюю благодарность В.Ф. Дизендорфу за помощь, оказанную в расшифровании товарного знака на нашей семейной вещице.

[Наталия]

Нахлынули снова воспоминания. И вот только что написала свою новую зарисовку. А вы, уважаемые форумчане, первыми с ней познакомитесь. Скажите, возможно, или просто подумаете: "Вот сентиментальная Наталия снова пишет, кому это надо?" И вы будете правы, скорее. А я вам скажу следующее. Пока это надо только мне самой. Чтобы иметь право считать себя ЧЕЛОВЕКОМ.

Портрет

Он висел всегда на этом месте. В том небольшом домике на Чапаевской улице, в Бузулуке. Всю мою сознательную жизнь я его видела там. Больше портретов не было. На нём ему, моему деду Эдуарду, было лет тридцать, не больше. Молодцеватый вид, модные усы, чувство собственного достоинства. Это было время его взлёта, преуспевания. Бедное, безрадостное детство без дома, без матери и отца, без братьев и сестёр, без родной колонии, без родного языка и обычаев сменилось на совсем другое. Он оказался в другой среде, в русской, где немец был редкостью. Разве лишь родной, но сводный брат Саломон, приехавший вслед за ним, был родной душой. Он напоминал Эдуарду о его прошлом. С ним можно было предаться воспоминаниям. Конечно, самым родным был Иоганнес. Они вдвоём выжили в этой незримой борьбе за жизнь. Дифтерия прошлась по их семье как тайфун, сметя вмиг сразу троих. Сестрёнку Эмилию, Давида и совсем маленького Иоганна Христиана, родившегося уже после смерти отца и названного в его честь тем же именем. Иоганнес был старше Эдуарда всего на два года. Он был первенцем в их семье, у Шмидт Иоганна Христиана и Сузанны Опперман. Иоганнес и Эдуард были неизменно вместе. И тогда, когда лишились дома (ведь матушка их с собой в новую семью не взяла) и позже, когда они подростками отправились по миру в поисках пропитания и, наверное, лучшей доли. Вот уж, поистине, свою жизнь создали сами. Только разной она у них оказалась. А так хотелось им жить рядом, бок о бок. Но не получилось. Разошлись их пути-дороги. Одного жизнь занесла в далёкую Америку, где Иоганнес очень крепко встал на ноги, другого, моего Эдуарда, потрепала основательно в советской России. Но, что ж поделать – сам выбрал свою долю, отказался ехать с братом на другой континент.
Но портрет висел на стене. Только один. Его. Потому что он был в семье почитаем и уважаем. Он был и кормильцем, и мудрецом. И весельчаком, и главой. Я никогда не слышала его повышенный голос, грубое слово, окрик. Он был степенен и выдержан. Никогда не был расточительным, пожалуй, немного даже скуповатым. Но даже эта, казалось бы, отрицательная черта, была его достоинством. Он прожил долгую жизнь, во что сам верил всегда. Ему «хиромантка» нагадала, так он всегда говорил. Так оно и получилось. Умер, когда уже был прадедом. А отцом пришлось побыть многодетным. Детей у него было больше десяти. Жить, правда, пришлось долго не всем его деткам. Умирали тогда в младенчестве часто. Самыми живучими оказались первенец Владимир, Николай, родившийся следом за Владимиром, и Александра. А жена его была красавицей. Пошла наперекор всем в своей семье, семье потомственных железнодорожников Бузулука. Особенно против старшего брата, Якова. Очень уж он не хотел, чтобы его любимая сестрёнка выходила за немца. Но Александра сказала: «Нет! Я выйду за него!» И вышла. Но предупредила несговорчивого братца, чтобы он ни в коем случае не приходил даже на её похороны, когда её не станет. И умерла она рано. В 1932 году. В трудное время. Тогда они лишились всего имущества. Во спасение семьи мой мудрый дед Эдуард отдал всё сам, добровольно. Но жену не спас. Она, тяжело заболев, ушла из жизни очень рано. Совсем молодой. И не естественным, не божьим путём.
А портрет теперь у меня. Хотя был передан при отъезде моих родителей в Калининград дочери Эдуарда. Потом и её не стало. Но у внучки, другой, он уже не висел на стене. Он дожидался своего часа. Он знал, что не будет предан забвению. Он верил. И он не ошибся. Я привезла его сюда, в Калининград. Теперь он дома. И хотя его копия уже давно заняла почётное место на стене, в моём уже доме, сегодня принято решение - вернуть именно тот портрет, который всё моё детство и юность смотрел в мои глаза, на место. И я это сделаю. Чтобы и дети мои, и внуки, и правнуки прониклись моим чувством безмерной любви к этому молодцеватому, благородному, пережившему немало, но сохранившему чувство собственного достоинства продолжателю рода, рода Шмидт из Гессена и Сусанненталя.
Наталия Шмидт
10 июня 2013 года

PS Выражаю ещё раз мою искреннюю признательность И.Р. Плеве за неоценимую помощь в поиске важных данных из жизни моего рода.

[Diesendorf]

Наталия,
по-моему, Вам пора собирать отрывочные воспоминания в книгу. Поверьте моему опыту: за это только взяться тяжело. А потом, даже если ты человек с ленцой (это я, конечно, намекаю на себя, а не на Вас), довольно быстро втягиваешься, и начинает казаться, что это не ты пишешь книгу, а само написанное водит твоей рукой. Не зря ведь говорят: одну книгу - о своей жизни - может написать почти любой грамотный человек. Только никогда не надо задаваться вопросом: а для кого я все это пишу?! В первую очередь - для себя, для кого же еще? Ну, а насколько это будет интересно другим - можно определить только после, но никак не до написания книги...

[Наталия]

Моя прабабушка Сюзанна

Каждый человек оставляет какой-то след на земле. После одних остаётся память, увековеченная на тысячелетия, на века, на годы. Это памятники архитектуры и зодчества, литературы и искусства и другие творения человека. После других она - в детях, внуках, правнуках. И таких больше. А она, на мой взгляд, не менее значима. Ведь благодаря им, продолжается род, и каждая новая веточка рода даёт что-то миру, даёт продолжение жизни. Не забыта и ты, моя дорогая Сюзанна, Сюзе, как называли тебя твои близкие, с которыми ты прожила более сорока лет и которые тебя проводили в последний путь.
А вот мне, твоей правнучке Наташе Шмидт, не суждено было знать тебя, слушать тебя, быть обласканной тобой в детстве. Так сложилась жизнь непросто. И у тебя, и у меня. Ты родилась 8 сентября 1864 года. Кстати, 8-е сентября – День святой Наталии. Через год исполнится 150 лет этому событию, твоему рождению. Как долго я искала место, где ты родилась. Теперь я знаю его. Это немецкая колония Базель, позже просто село Базель Баратаевской волости, Николаевского уезда, Самарской губернии. Это была колония твоей матушки Марии Доротеи Зиннер, 1834 г.р., моей прапрабабушки. Она стала женой Кристофа Оппермана, 1810 года г.р. в колонии Брокгаузен (моего прапрадеда). Ты стала их дочерью, первой ли, или нет? Я пока этого не знаю. Как точно ещё я и не знаю, где прошло твоё детство, но предполагаю, что это была колония Зихельберг. Ведь там протекала жизнь Кристофа Оппермана до этого события, но... в другой семье. Да, много ещё белых пятен в моих познаниях о твоей жизни. Но всё, что я узнала (а узнала я немало), я здесь и опишу.
По справке, полученной из Энгельского архива, ты конфирмована в 1879 году. А в 1885 году ты стала женой Иоганна Христиана Шмидт, 1859 г.р. в колонии Сусанненталь, моего прадеда. Колония Сусанненталь и стала твоим новым домом. Там у тебя родилось пятеро детей. Первенцем вашим стал Иоганнес Шмидт. Он родился 29 октября 1885 года. Следом за ним был Эдуард Шмидт. Это мой любимый дедушка. Он появился на свет 25 августа 1887 года. А потом и девочку вам Бог послал. Назвали вы её Эмилия. Она родилась летом, 10июня 1889 года. А следующий - снова сыночек. Это Давид. Он родился 17 марта 1891 года. В 1892 году семью постигла страшное горе – 4 августа от сыпного тифа умер отец и кормилец семьи Иоганн Христиан. Ты стала вдовой. На руках твоих осталось четверо детей мал-мала меньше, и в чреве твоём была жизнь, жизнь пятого. Мальчик родился 27 февраля 1893 года, уже после смерти своего отца. Его и назвали в память о нём тоже Иоганном Христианом. Итак, ты – вдова с пятью детьми на руках. Можно только предположить и почувствовать, как тебе было тяжело. Детей надо было ставить на ноги, маленький – на руках. Но ты была очень волевой женщиной. Ты приобщала немного подросших Иоганнеса и Эдуарда к мелкому физическому труду. Не зря мой дедушка Эдуард рассказывал, что трудиться он начал с пяти лет. Всё-таки, я думаю, что ты жила не без помощи. Наверняка тебе помогали братья покойного мужа. Помогала, наверное, и община. Но горе не ходит в одиночку. 1894 год оказался снова трагическим в твоей семье. Эпидемия дифтерита пришла в твой осиротевший дом. И начала косить одного за другим твоих детей. Первым умер самый младшенький. Иоганна Христиана не стало 9 апреля. Ушёл он вослед за отцом. Через три дня, 12 апреля, не стало Эмилии. 13 апреля ушёл и Давид. Когда я получила из архива справку с такими сведениями, я очень плакала. Я представляла тебя, моя дорогая прабабушка, твоё горе и отчаяние. Вы остались втроём. Ты и твои старшие сыновья.
Но жизнь потихоньку устоялась. Горе притупилось. Нужно было жить дальше. Ты решаешься на второй брак. Я пока ещё точно не знаю, в каком году он состоялся. Но с достаточно высокой вероятностью можно сказать, что это был 1899-1900 год. Ты выходишь замуж за Эдуарда Ганн из колонии Гларус. Он тоже вдовец, у него есть дети. Твои мальчишки Иоганнес и Эдуард отказались переезжать с тобой в Гларус и жить в новой семье. Только сейчас я об этом узнала. Они пожили первое время под опекой дяди, брата их отца, а затем подались в «работные люди», как говорил мой дедушка. Твои дети, Сюзанна, проявили уже тогда свой характер. Хотя одному было всего 15 лет, а другому только 13. Не предполагала ты, видимо, что уход из колонии для Иоганнеса станет окончательным расставанием с Россией, а для Эдуарда – русификацией, потерей родного языка, традиций и другими бедами, похожими и на твои тоже.
Жизнь продолжалась, но уже без сыновей. Они свою судьбу конструируют по-своему. А ты становишься хозяйкой в новом доме, в новой семье. Ты стала штифмуттер для детей Эдуарда Ганн из Гларуса. 24 ноября 1901 года у вас с Эдуардом появляется первый ребёнок. Вы его называете Саломон. Позже (пока ещё не знаю точно когда) родилась Элеонора. Жизнь идёт своим чередом. Вы, как и все, переживаете все катаклизмы жизни в Российской империи, а позже просто в России и СССР. А что же твои сыновья Иоганнес и Эдуард? Они попали в Самару, губернский город, пробатрачили там некоторое время и попали в хороший дом, к русскому купцу, а может, просто мещанину. Скорее, фамилия его Филатов. Он приобщил моего деда Эдуарда к работе на своём колбасно-мясном производстве, дал ему профессию, принял его в свою семью. А семья была достаточно обеспеченной и в интеллектуальном плане интересной. Дед мой быстро освоил профессию и русскую грамоту. Приобщился к чтению. По рассказам деда там была хорошая библиотека, которой он не пренебрегал. Были сформированы хорошие манеры и культура поведения. А возможно, всё это заложено было ещё дома, в родном Сусаннентале, а здесь, в Самаре, получило дальнейшее развитие. Но немецкий язык мой дедушка знал, его не забывал (как можно родное забыть!).
Рассказывая о тебе, моя Сюзанна, не могу и про твоих сыновей не рассказать. Ведь с ними ты была связана неразрывными узами. Вся дальнейшая жизнь твоя подтверждает это. Подрастают твои дети младшие. А старшие на ноги становятся. И в 1909 году они покидают Самару. Братья ищут своего места в этом мире. В колонию они уже не возвращаются. Их манят другие горизонты. Для начала решили поехать на разведку в Манчжурию. Там ведь в это время жизнь кипела ключом. Предприимчивые молодые немцы решили попробовать себя там. Но... наступило разочарование, и они вернулись назад. Иоганнес начал звать Эдуарда в Америку, но тот не захотел. У него были другие планы. Так они и разъехались. Иоганнес отправился в США, а Эдуард – в Бузулук. Больше они уже никогда не встретятся. И Иоганнес никогда не увидит тебя, Сюзанна. Я думала не раз, а почему они не вернулись в родную колонию? Но всякий раз находила ответ – слишком горькое прошлое с ней было связано. Потеря отца, потеря братьев и сестры. Потеря матери. Ведь ты была в другой семье. Это и предопределило поиск уже взрослыми людьми своего места в жизни. Иоганнесу было 24 года, Эдуарду – 22. Иоганнес отправляется в Америку. 14 мая 1911 года он женится на российской немке Елене Блюменшайн. Ей было 20 лет, а Иоганнесу 26 лет. Отец Елены - Георг Блюменшайн, мать – Барбара Корель. Бракосочетание состоялось в штате Огайо, в Кайахоге. И Эдуард женился в 1911 году, 20 апреля. А вот тут братья были единодушны. Хотя Эдуард был моложе. Ему было 23, а невеста была совсем молода, ей было всего 17 лет. Это Александра Титова, моя бабушка. Не было рядом с Иоганнесом и Эдуардом при этом бракосочетании их матери, тебя, Сюзанна. У Эдуарда рождались дети, твои внуки. Но ты их не видела, на руки их не брала, пока они были маленькие. Но встретиться вам всем вместе пришлось. И не где-нибудь, а в Немповолжье. Эдуард Шмидт решает вместе с женой Александрой переехать на постоянное место жительство на свою родину, в колонию Сусанненталь. Они отправились туда с детьми в 1918-1919 году. Разумеется, встреча с тобой, Сюзанна, состоялась. Контакт был налажен. Дети забыли русский язык, говорили только на немецком. Но голод 1921 года погнал их назад, в Бузулук. И твоя жизнь не была столь радужной. Умирает твой муж Эдуард Ганн. Я ещё не располагаю точной датой его смерти, но предположительно это случилось до 1932 года. Почему я так решила? В 1932 году ты, Сюзанна, приезжаешь в Бузулук к своим сыновьям. У Эдуарда умерла жена, он стал вдовцом с тремя детьми, и он женится вторично. А Саломон решил переехать из Гларуса в Бузулук тоже к своему старшему, сводному брату Эдуарду. В 1929 году он женился на русской женщине, Евдокии Соколовой. Вот так наша гроссмуттер стала жить у своих сыновей. Этот факт говорит о том, что связь твоя, Сюзанна, с сыном Эдуардом не прерывалась, отношения поддерживались. А когда вы стали жить вместе, Эдуард был связующим звеном в общении твоём со всеми остальными членами семьи. А их было немало. Жена Эдуарда - Александра Сухорукова, её мать, Ефимия Александровна, 1853 года, сыновья Эдуарда – Владимир, Николай и дочь Александра. Все они говорили на русском языке, ты – только на немецком. Ты обучила своих невесток (Александру и Евдокию) немецким кулинарным изыскам, внесла в жизнь семей своих сыновей немецкий порядок и ритм. Он был впитан ими и стал неотъемлемой частью их жизни и жизни следующих поколений. Какого ты была нрава? Непростого. Требовательная, относилась с некоторым пренебрежением к русским привычкам, если их особенностью были неряшливость, несобранность, отсутствие чёткого распорядка жизни. Ты оставила свой след. Это чувствовали все. Это чувствовала всегда и я, когда жила дома. Но пришло время, и ты вернулась в Гларус. Чувство ответственности за свою семью у тебя было велико. К тому же (как я узнала теперь), у вас с Эдуардом Ганн был ещё и приёмный сын. Жизнь продолжалась.
1941 год. Депортация. Ты со своей семьёй оказалась в Алтайском крае, Павловском районе, селе Колыванске. Эдуард со своей семьёй был депортирован на восток Оренбургской области, в Кваркенский район, деревню Уртазым. Саломона Ганн с семьёй постигла та же участь. Трудармия захватила в свои клещи твоего сына Саломона, твоих внуков Владимира и Николая. Не пощадила она и Александру, 16 лет, но девочка проявила свой бунтарский нрав и сбежала, уничтожив все свои документы. Эта черта мне что-то напоминает. Не отцовская она была (он был законопослушен), и не от матери (по нраву она была не такой). Это, Сюзанна, твоя черта. Нетерпимости к тому, с чем ты согласиться не могла, не могла принять. Вот этот этап жизни вы преодолевали врозь. Не менее трудный, чем предыдущие. Много дум передумано было тобой за это время. Тоска по родине, по детям, с которыми тебя жизнь разлучила, разъедала твоё сердце. Ты много страдала. Много терпела.
Прошло много-много лет. Не стало тебя. Ты осталась там, на Алтайской земле. В том же селе Колыванское ты нашла свой покой. Уже не стало твоих сыновей, не стало и твоих внуков. И я, твоя правнучка, начала искать тебя. И я нашла. Я вспоминаю тебя, поминаю тебя. Такой, какая ты была. Я сохраняю память о тебе. Пусть все последующие поколения знают о Сюзанне, урождённой Опперман, всё, что я знаю. Пусть мягким пухом будет для тебя алтайская земля, пусть царствие небесное будет домом твоей душе. А память о тебе будет везде. Везде, где есть твои потомки, Сюзе.
Наталия Шмидт
18 июня 2013 года

см. здесь

[игорь топоров]

Спасибо Наташа за прозу!Мне она намного ближе,так как я понимаю стихи плохо и редко что то нравится.Виктор Фридрихович -прав ,книга давно должна быть написана.
Мне вчера по скайпу из Германии ,тётя Эрика Вебер-Лукашина -показывала свою вторую книгу ,исправленную и дополненную .Ей только что почта NHL привезла 80 книг и это ещё не весь тираж.И большинство документов для этой книги, мне удалось получить или на нашем сайте или с его помощью .
Ждём твою книгу с нетерпением!Заказывай не менее 300 экземпляров.Успехов.

[Наталия]

книга давно должна быть написана.

Игорь, только одну пока осилила. До второй мне, как до Юпитера.
http://forum.wolgadeutsche.net/viewtopi ... &start=120

[Наталия]

книга давно должна быть написана.

Игорь! А за книгу я засела. И даже название ей уже есть. "Потомок я большого рода"
И в ней написано уже 30 первых страниц. Спасибо тебе, Игорь, спасибо Виктору Дизендорфу и многим форумчанам, которые меня побудили приступить к её написанию . Теперь уже остановки не будет.

[игорь топоров]

И даже название ей уже есть.

Я тоже название выбрал : "Ты одолеешь!" -это из напутствия Сергия Радонежского князю Дмитрию в сентябре 1380 года перед Куликовской битвой,но написал только одну страницу и всё .Теперь вижу -что легче победить Мамая ,чем писать .

[Наталия]

Вы знаете, я пишу и как-будто разговариваю с каким-то невидимым собеседником, рассказываю ему. И мне как-то совсем комфортно. Настоящие писатели пишут, конечно, не так. Они привлекают массу материала, выставляют ссылки, включают цитаты. Я пока пишу всё от себя. Одним словом, пока задумано написать Сборник этюдов-зарисовок. Сколько их у меня будет? Наверное, очень много. Но все они будут объединены одной темой. Самой-самой. Которой живу, которой дышу, которой страдаю и наслаждаюсь. Господи, дай мне разума, наполни моё сердце и душу до самого-самого верха. А ещё дай возможности глазам не уставать.

Игорь! А ты одолеешь! Иначе и не может быть! Такая у тебя закваска!

[golos]

Вы знаете, я пишу и как-будто разговариваю с каким-то невидимым собеседником, рассказываю ему.

Уважаемая Наталия Николаевна! А когда я читаю Вашу прозу (последние, если позволите, назову их "зарисовки"), то мне кажется, что я читаю уже Вашу книгу под названием "Задушевный разговор с прошлым" (или "Разговор с предками").

[Баум]

Уважаемая Наталья Николаевна! Мне всегда было чрезвычайно интересно знать, что чувствует человек накануне отлета в Германию, на проводах, у окошка регистрации, в последние мгновения, когда улыбаясь машет нам на прощание. Мне это надо знать, чтобы понимать суть жизни. Вы умная женщина, многое пережили, ещё больше видели, хорошо знаете предмет, поэтому особых затруднений с написанием не будет. Вы же видели благополучного мальчика начала 60х годов смотрящего с любопытством на Вас из окна проезжающей "Волги", так вот это я. Мне всегда благополучному надо понять масштаб унижение отдельной личности. Думаю не важно в каком виде выйдет книга, в печатном или электронном, всё равно это будет отдельное произведение. Я тут закрутил немного,просто хотелось бы чтобы Вы написали книгу так, чтобы она была понятна таким как я, нас ведь большинство.

[Наталия]

назову их "зарисовки"),

Я их тоже так в книге назвала.

"Задушевный разговор с прошлым"

А вот это название мне понравилось. Спасибо. Возможно, я своё заменю.

[Наталия]

я читаю уже Вашу книгу под названием "Задушевный разговор с прошлым"

"Я тихо с прошлым говорю" - вот, пожалуй, на этом и остановимся. Это более подходит моему стилю изложения.
Спасибо всем за поддержку.

[игорь топоров]

Игорь! А ты одолеешь! Иначе и не может быть!

Если только хватит времени
http://www.playcast.ru/view/1965387/8b6 ... 146413c1pl