Проза. Память жива.

[Наталия]

...Вечного на Земле нет ничего. Всё проходит. Остаётся только ПАМЯТЬ. Память - самый бесценный дар богов, венец человеческого разума, связующая нить времён. Она беспристрастно ведёт по подземельям давно ушедших лет, сохраняя и воспроизводя в сознании людей канувшие в Лету события и явление. Уходят столетия, уходят люди, но память цепко держит деяния добрые и ещё крепче богопротивные поступки. Она не только хранит, но и учит...Н.А.Одинцов. "На таймырских перекрёстках".

В этой теме могут быть выставлены малые формы прозаических произведений, воскресающих память
о временах жизни представителей российских немцев. Это могут быть рассказы, отрывки из повестей и пр.

ЭЛЬЗА, ЭММА И ГЕНРИХ.
Рассказ о войне.

Ольга Мальцева-Арзиани

1939г. Подмосковье. Дачный посёлок Валентиновка.
- Ты моя рыжепушистокрасавица, Верочка!
Серёжа гладил её волосы, как в юности, когда он был неуклюжим мальчишкой, мечтающим стать хирургом, а она - приехавшей к родственникам в Сибирь москвичкой, чуть картавящей, смешливой девочкой, покорившей сердце сибиряка...
Их дочери, обе кудрявые, с рыжеватыми, в маму, волосами, уже спали.
А Сергей и Верочка сидели в саду на старой скамье под кустом белой махровой сирени и мечтали о будущем.
- Я буду любить тебя всегда, Серёженька.
- Мы никогда не будем расставаться, моя хорошая.
Ты мне очень нужна. Ты и дети.
Он нежно обнял Веру и стал целовать её волосы...

1941 год. Двадцать второе июня.
Когда Эльзу неожиданно на школьном дворе обозвали "Фашисткой", девушка от удивления просто не могла поверить, что Стася, её подруга Станислава, произнесла эти ужасные слова...
Утром мама разбудила их с маленькой Эммой своим страшным криком. Сквозь сон они никак не могли понять, что началась война. Мама кричала и кричала, а потом и из других комнат их коммуналки на Чистых Прудах послышались крики, стоны, плач детей, шум передвигаемой почему-то мебели, оказалось, люди отодвигали шкафы, закрывающие двери в кладовки, искали там вещмешки и чемоданы, лихорадочно собирали вещи, началось что-то невообразимое. Отец, доктор Сергей Владимирович Измайлов, был на дежурстве в больнице, и мама, Вера Ивановна, побежала туда, благо не так далеко было, всего пару остановок на трамвае "А", с любовью величаемом москвичам "Аннушкой". Детям мама наказала оставаться дома, но девочки, прождав час-другой, написали маме записку, что бегут ненадолго в школу, и, вбежав в школьный двор, остановились, увидев толпу старшеклассников.
И в этот момент Стася обозвала её фашисткой...
Эльзе было 5 лет, когда родилась сестрёнка. Мама сказала, что уж если старшую девочку назвали звучным именем Эльза в честь жены какого-то
интернационалиста, то и младшую надо называть "под стать" старшей.
Так и появилась в этой русской семье вторая девочка с необычным для Москвы именем - Эмма.
Впрочем, были уже и Кимы, и Электрификации, и Револючии, и Марлены, но Эльза и Эмма вообще не понимали, чем их имена отличаются от других имён.
Собственно, они даже гордились своими яркими именами. Две сестрички Измайловы, Эльза и Эмма. Что тут особенного?
Эльза закончила 9 класс, была уже взрослой семнадцатилетней девушкой. А вот Эмме было всего 12 лет. Эльзе хотелось стать врачом, а Эммочка любила читать и непременно хотела стать журналистом. Их мама работала машинисткой в газете, девочки часто прибегали в редакцию, вдыхали запахи "взрослой жизни", слушали рассказы о командировках, заданиях, о передовиках и передовицах, о стахановцах, трактористках и шахтёрах. Именно здесь, в редакции, и была настоящая жизнь.
Папа же дома рассказывал о чём-то неинтересном и обыденном. То кому-то операцию делал, то кого-то едва с того света вернул, то медсестра йод пролила. Эльза слушала отца и задумчиво улыбалась, а Эмма старалась поскорее уединиться с книгой или с газетой.
Эльза была бойкая и уверенная в себе. Отличница, правильная, принципиальная.
Эмма училась средне, но была доброй и общительной девочкой. Скромная и тихая, она ни с кем не ссорилась, никогда не выясняла отношения, и её в школе любили.
Когда случилось нечто ещё более страшное, чем война, и её сестру принародно назвали фашисткой, Эмма покрылась красными пятнами и остановилась, как вкопанная. И кто назвал так Эльзу? Та самая Стася, которая ещё вчера вместе с ними на кухне уплетала картошку с рыбой, принесённой соседкиным сыном Вадимом? И нахваливала стряпню девочек?
Эльза молчала, от обиды глаза её наполнились слезами, и она боялась, что эти самые слёзы предательски выльются из глаз...
И тогда Эмма, наша маленькая и робкая Эмма, произнесла громким шепотом, да так, что было слышно всем во дворе их старенькой школы, фразу, которая заставила всех задуматься и замолчать...
- Мы не фашисты. Мы на фронт уходим.
И, дёрнув Эльзу за рукав, заставила старшую сестру сдвинуться с места и идти за ней домой.
А дом уже был совсем другим, не тем, что был вчера, и даже не тем, что был, когда они шли в школу.
Трудно было понять, что с ним случилось , почему он стал не похожим на себя. И тут Эльза поняла, в чём дело: просто никто не выглядывает из окон и не поёт песен. ВОЙНА!!!

1941-1943 годы Письма с фронта.
Отец часто писал письма с фронта. Он, как никто другой, понимал, что жизнь в любой момент может оборваться. И ему хотелось оставить след в душе своих детей, а жене рассказать то, о чём не хватало времени говорить в мирное время. И неслись к ней признания в любви. И неожиданно это было, и трогательно, и страшно. Страшно, потому, что к этой любви прикоснуться было нельзя. И неизвестно было, вернётся ли муж с войны домой, встретятся ли они вновь. Она читала письма и перечитывала. А потом стала перепечатывать и складывать в стол, в заветную папку.
Госпиталь был совсем недалеко от линии фронта. И военврач в редкие минуты отдыха писал домой, мысленно разговаривал с женой и детьми.
Вскоре весь персонал, да и раненые тоже, стали называть его за спиной писателем.
А тем временем "писатель" неистово боролся за каждую доверенную ему жизнь.
И если кто-то всё-таки умирал, он заставлял себя написать семье погибшего. Ведь доктор знал, как ждут бойца дома, как верят в победу и ждут его возвращения.
Трудно было писать о смерти. Но он писал. И дарил жене надежду. Писал, что муж умер с её именем на губах. Так ли это было, это уже было неважно. Главное, что женщина читала эти строки и верила. И родным показывала, и сыну. И сын тоже шёл воевать, душить фашистов, защищать мать и родину. Или родину и мать.

Последние слова.
Санитарочка успела вытащить с поля боя уже четверых бойцов, когда ранили и её.
Хрупкую, маленькую девчушку вынес пожилой солдат, истекающий кровью, но не бросивший свою ношу. И вот теперь девочка металась в бреду и просила у кого-то прощения. Она повторяла и повторяла непонятные доктору слова. Ты не фашистка, прости. Ты не фа...и всё. И девочки не стало.
Доктор плакал. У него в Москве остались две дочери. И вот сейчас у него на руках умерла девочка, так похожая на подругу его дочери. Но не она. Та была упитанная и неуклюжая. А эта - тростиночка. Бледная, недожившая, недолюбившая.
Не стал он писать матери девочки. Не посмел. Ей написал тот истекающий кровью солдат. И не забыл упомянуть последние странные слова девушки про фашистку.
Цензор вычеркнул это слово. Но мать, положив лист на оконное стекло, смогла всё-таки разобрать это слово. Мать сразу всё поняла и поклялась найти после войны Эльзу и попросить прощение за дочь.
Тем временем Эльза и Эмма были в Сибири, у бабушки, матери отца. Эльза работала в медсанчасти, а Эмма прибегала помогать ей.
Она писала заметки о бойцах, попадавших в медсанчасть, и отправляла их маме в газету. Заметки эти попадали всё в ту же папку в столе машинистки, что и письма от её мужа. Сюда же попадали и письма от старшей дочери.

1942 год. Сибирь. Генрих.
Этнические немки, сёстры Ирма и Берта, чьи предки испокон веку проживали на территории СССР, попали в женский лагерь в Сибири сразу же после начала войны только за принадлежность к нации Гитлера. От других заключенных они узнали, что некоторые немки старались всеми правдами и неправдами забеременеть на зоне. Как им удавалось уломать конвоиров, история умалчивает. Но от этой связи рождались дети, и матерей с младенцами отпускали "на поселение".
Старшая из сестёр, Берта, решила, что Ирма должна попробовать спастись. Иначе обе они погибнут в лагере.
Ирме, младшей из сестёр, весёлой и красивой, с копной рыжих кудрявых волос, удалось осуществить мечту многих ни в чём не повинных женщин и забеременеть.
Берта была счастлива, что хотя бы Ирмочка останется жива. И мать, и отец у них умерли ещё до войны, Ирма работала учителем немецкого в школе, а Берта не смогла получить высшего образования и работала в той же школе библиотекарем. Директор школы ценил обеих сестёр Фурман и даже попытался замолвить за них слово, когда прямо в школу пришли их арестовывать. Повезло, что хотя бы его за вмешательство не арестовали...
Отцу её ребёнка удалось отправить Ирму с малышом на поселение. На этом дальнейшее его участие в их судьбе прекратилось. Но и этого было сверхдостаточно для того, чтобы старшая из сестёр, Берта, оставшаяся в лагере, чувтствовала себя счастливой. Она понимала, что вряд ли выживет. Но верила в то, что Ирма с маленьким Генрихом останутся живы и продолжат их род...


Архивные документы:
Из послужного списка "всесоюзного старосты" Михаила Калинина.
ГЕНОЦИД РОССИЙСКИХ НЕМЦЕВ
О переселении немцев, проживающих в районе Поволжья.
Судьба российских немцев.
Прологом этой трагедии послужил известный Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28 августа 1941 года "О переселении немцев, проживающих в районе Поволжья". За ним последовала целая серия такого же рода "актов", круто, с бесцеремонной и совершенно немотивированной жестокостью преломивших судьбу почти полуторамиллионного немецкого населения, проживавшего в течение без малого двух столетий в самых различных регионах страны от Прибалтики до Дальнего Востока, от Мурманска до Ашхабада...
В соответствии с упомянутым Указом ПВС СССР в сентябре 1941 года было ликвидировано "под корень" национальное административно-территориальное образование - АССР немцев Поволжья, где компактно проживало около четверти всей внутрисоветской немецкой общины. Десятки тысяч немецких семей в "самые сжатые сроки" (за считанные сутки) подверглись принудительному выселению в отдаленные и малообжитые районы Западной Сибири и Казахстана. Вскоре к ним "присоединились" соплеменники из других мест (Причерноморья, Кавказа, Украины и т.д.).
А далее начались повальные аресты.


Когда Ирму с завёрнутым в какую-то дерюжку ребёнком привезли на телеге в медсанчасть сердобольные соседи, она успела только произнести имя мальчика - Генрих, и умерла от воспаления лёгких. Мальчику было месяца три, но никаких документов при нём не оказалось. Эльза, памятуя, как из-за имени обидели её, от греха подальше сказала доктору, что мальчика зовут Геной. Так и записали, Геннадий. А фамилию дали Измайлов, как у Эльзы и Эммы. Мальчика отдали в детский дом. Жаль было отдавать. Такой хорошенький был мальчишечка! Но бабушка была совсем старенькой, Эмма училась в школе, а Эльза работала. Девочки записали все данные малыша и отправили маме в Москву, в редакцию. Они решили во что бы то ни стало найти мальчика после войны.
Перепечатав очередное письмо от девочек, Вера положила его в заметно потолстевшую папочку.


Слепота.

Мать погибшей Стаси, Тамара Ильинична, осталась совсем одна. Муж, пограничник, погиб ещё в первые дни войны. Жизнь потеряла свой смысл. Но она обязана была отыскать Эльзу и попросить у неё прощения за дочь. Эта мысль не давала ей покоя.
Разыскав Веру Ивановну, она ничего не сказала о том страшном дне начала войны, когда её Стася по недомыслию обидела подругу. Уже вечером девочка раскаялась, рассказала обо всём матери. Но Эльзу она больше не видела и отправилась на фронт. Девочки в детстве были очень дружны, и Вера Ивановна постаралась, как могла, утешить мать Стаси. Она посоветовала женщине молиться о душе дочери. И призналась, что молится и о муже, и о детях.
Вера Ивановна устроила маму Стаси нянечкой в тот госпиталь, где раньше работал её муж. Теперь уже Тамара была так загружена, что некогда было предаваться грустным мыслям. Она стала незаменимой. Тамарочку любили все. И она начала оттаивать душой. Горе было у всей страны, не только у неё. И всем вместе надо было делать всё для победы. И Тамара делала. Не спала ночами, ухаживала за тяжелоранеными, привязывалась душой к каждому, жила их жизнью, становилась им сестрой, матерью. Так жила вся страна. И Тамара научилась "жить дальше"...
Военврачу Измайлову удалось спасти жизнь майору - танкисту, получившему множество ожогов. А вот зрение восстановить не удалось. Как же хотелось доктору помочь герою-майору, но не мог он ничего сделать...Последней надеждой Измайлова был его друг, офтальмолог, который, по слухам, работал в госпитале где-то в Сибири...
Когда ослепший майор добрался с другими ранеными до Москвы, он уже не надеялся на то, что врачи смогут ему помочь. Но не отчаивался. Хотя и обидно было, что уже никогда не сможет вернуться в строй. Пусть майор и не представлял пока, что ждёт его впереди, но был уверен в том, что сумеет выстоять. Другим хуже. Он остался жить не для прозябания. Ну и что, что слепой. Слепота отступит. И дело найдётся. Надо жить...
Тамару попросили сопровождать слепого майора в Сибирь, в госпиталь.
Сколько было пересадок, бомбёжек, каким длинным был этот путь, эта дорога к...счастью, описать трудно. Три месяца пути...
В госпиталь входила удивительная пара - молодой, весь в шрамах от ожегов слепой майор и женщина, явно его жена. Постарше майора, попроще. Но так бережно вела его она, и такой радостью сияло её лицо, что ошибиться было невозможно. Да и он был уверен в надёжности своей спутницы. Две одинокие души обрели друг друга. Теперь они вместе будут бороться со слепотой. Да и какая уж тут слепота, если один из них всё видит и живёт жизнью другого?

1943 г. "Пропал без вести".
Верочка не могла поверить в то, что не увидит больше Сергея. Ей принесли не похоронку, и у неё оставалась надежда, что муж найдётся, что что-то случилось, что произошла путаница. У неё остались его письма. И его любовь. Такая огромная, что плачущее её сердце не вмещало уже эту любовь, она рвалась наружу, выплёскивалась, и Вера с надеждой заглядывала в глаза сослуживцев, повторяя им что не похоронка ей пришла, значит Серёжа жив! Обязательно жив...Сотрудники, пряча глаза, говорили, что тысячу раз такое случалось, что даже людям похоронки приходили, а человек оказывался жив.
Вера понимала умом, что люди просто ей сочувствуют, стараются поддержать и утешить. Но всё равно верила. Она не спешила вечерами домой, где никто не ждал, когда она войдёт с шумом и гамом в дом, как делала до войны, в совсем другой жизни, а открывала свою заветную папку и читала письма мужа и детей. Теперь ещё и от Тамары с Митей приходили письма. Они тоже уверяли её, что такой человек, как доктор Измайлов, не мог бесследно исчезнуть. Писала, конечно же, Тамарочка. Врачи так и не смогли помочь Мите. Но они были счастливы. Митя даже нашел работу. Преподавал. Тамара его сопровождала повсюду, была его глазами. Они часто гуляли по городу. Однажды они присели на лавочку в парке. Грелись на осеннем солнышке. Где-то поблизости послышались детские голоса. Какой-то малыш протянул руки к Мите, подошёл к их лавочке, обнял слепого за колени и прижался к нему. У Тамары слёзы навернулись на глаза. Дети были из детского дома, и, скорее всего, родители этого мальчика погибли на фронте.
Митя вздрогнул. Ощупал руками голову мальчишки, усадил его к себе на колени и стал тихонько раскачивать. Малыш затих, пригрелся, зажмурил глазки от удовольствия.
- Папа, папа, папа, - шептал малыш.
Митя гладил его по головке и плакал. Офицер, выдержавший все военные невзгоды, все операции и смирившийся со своей слепотой, никогда не роптавший и не унывавший, не выдержал испытание детской любовью. Он плакал. В парке повисла неожиданная тишина. Ангел спустился на колени солдата. И он это понял. Он уже знал, что делать дальше.
Шёл октябрь 1944 года, когда в далёкой Сибири в семье майора произошло радостное событие. У них с женой появился сын. Любимый, единственный. У Мити прибавилась ещё одна пара глаз.
Тамара, Митя и маленький Геночка часто писали Верочке в редакцию. А о пропавшем без вести докторе Измайлове так никто и ничего не знал.
Наступила весна 1945 года.


Эльза и Эмма.
Бабушка таяла на глазах. Хотя здесь, в Сибири, ни она, ни девочки не голодали, старушка становилась всё прозрачнее. Приближался конец войны, а вестей от сына бабушки, доктора Измайлова, её Серёженьки, не было.
Так и числился он среди "без вести пропавших".
Старенькая учительница выполнила свой долг перед детьми сына. Обе девочки выросли хорошими, очень добрыми, ответственными. Таким был и её сын. Был. Впервые она произнесла это страшное слово "был". Сердце жещины не выдержало.
Угасла, зачахла, не дождалась...
Похоронив бабушку и отметив сорок дней, девочки отправились домой, в Москву. 8 мая 1945 года на Ярославском вокзале их встречала постаревшая, поседевшая женщина, в которой они не сразу узнали свою задорную, жизнерадостную мамочку, папину рыжепушистокрасавицу...
Девочки уже были совсем взрослыми. Верочка обняла их и горько заплакала. Конечно же, от радости, что увидела дочерей. Или от горя?
Дома девочки вынули из мешка сибирские невиданные в голодной Москве гостинцы. Тут были сушеные грибы, брусника, черника, малина. Бабушкины прошлогодние заготовки...Так и не дождалась эта замечательная женщина своего сына. А как мечтала поехать в Москву, повидаться...
9 мая всей семьёй пошли они на Белорусский вокзал. Встречали прибывающие эшелоны, обнимались с совершенно незнакомыми людьми, радовались победе. Молодой лейтенант шагнул к Эльзе и неожиданно обнял её. Она впервые в жизни увидела этого человека, но сразу же поняла, что это - он. Что он вернулся. И даже не удивилась, когда узнала, что зовут его Серёжей. Как отца, доктора Сергея Владимировича Измайлова.


Германия, 1971 г.Долгие годы прошли с того дня , о котором фрау Берта всегда вспоминала с болью в сердце. Тогда началась война и их с сетрой арестовали.
О том, что Ирма умерла в Сибири, фрау Берта узнала в конце пятидесятых, перед отъездом в Германию. А вот следы маленького Генриха терялись. Ни в один детский дом в тот год мальчик с таким именем не поступал. Но Берта не сдавалась. Она так и не вышла замуж и свою жизнь посвятила поиску пропавшего племянника.


Москва, 1947 г.

- Ну почему мы должны назвать нашу девочку Стасей? Давай лучше назовём в честь твоей мамы Верочкой, или в честь моей мамы - Таисией, ну что за Стася ещё, ну брось ты это!
- Серёженька, моя подруга умирала со словами обо мне. Она меня обидела и в последние минуты жизни думала об этой обиде. Надо научиться прощать. Я давно её простила. Я ведь не ушла тогда на фронт. А она ушла. И погибла. Пойми ты меня...
Тамара Ильинична, узнав, что Эльза назвала свою дочь Стасей, была тронута до глубины души.
- Вот нашему Геночке будет невестой Ваша Стасенька, породнимся окончательно!
- Да пусть уж сами свою судьбу решают. Мы с Серёжей на Белорусском вокзале познакомились, а ведь шли мы туда с мамой и Эммой в День Победы просто цветы дарить тем, кому повезло с войны вернуться живыми. А нашла мужа. И очень счастлива.
Верочка так и не верила в смерть мужа, продолжала его ждать. Ведь не было похоронки. Значит, он жив! Ну и что, что уже два года после окончания войны прошло. Всякое бывает.
Война закончилась, Вера расцвела, похорошела. Когда гуляла с колясочкой, в которой лежала её гордость, маленькая Стасенька, по Чистым Прудам, многие даже думали, что это - её ребёнок, а не внучка, так молодо она выглядела.
К ней даже сватались. Двое. Нет, трое. Но она никого не могла даже сравнить со своим Сергеем, доктором Измайловым. Никто не обзовёт её нежно лягушкомартышкой рыжеволосой, никто не рассмеётся так радостно, когда ворвётся в редакцию, никто не подарит ветку белой махровой сирени, как тогда, в Валентиновке...Нет, ей был нужен только Серёжа...


Москва, 1970 г.

Эмма Сергеевна убедила своего главного редактора издать к 25-летию со Дня Победы старые письма и заметки из маминой папки. Ведь это были подлинные письма военных лет. "Письма со штампом "Война" стали просто сенсацией. Газету читали и перечитывали, главный редактор даже поздравил Эмму, назвав её очерк "лучшим произведением последних лет".
Очерк перепечатали и другие издания, в том числе и сибирские. "Письма любви" доктора Измайлова читали и у него на родине. Многие не могли сдержать слёз, читая письма военных лет. Никогда в нашей стране не забудут войну. Помнят её даже те, кто родился через 50 лет после Дня Победы. Война осталась в памяти народной...


Германия, 1971 год.

Лагерь шталаг-8Е (он же - 308) располагался в нижнесилезском городе Нойхаммер нацистской Германии. Именно сюда лежал путь прибывших из СССР родственников
доктора Измайлова, бывшего узника лагеря смерти.
Встречала их фрау Берта Фурман, разыскавшая благодаря заметке в газете не только своего племянника Генриха, да-да, именно Генриха, а не Геннадия, как было записано в его документах, приёмного сына Тамары и ослепшего на войне майора.
Помните, как малыш сам выбрал себе отца? Обо всём этом и прочитала Берта в газете, присланной ей из далёкого сибирского городка. Так она и нашла племянника. Но неунывающей учительнице русского языка этого было мало. Она перерыла вместе со своими учениками все доступные архивы, писала запросы, и узнала в конце концов, что доктор, автор "писем любви", погиб в шталаге 308.
Берта написала обо всем в редакцию, семья была ей очень благодарна. Теперь они точно знали, что случилось с их мужем, отцом и дедом. А это так важно, знать...



Москва 2009 год.

Генрих всё-таки женился именно на Стасе, дочери Эльзы. Так что семьи неимовернейшим образом породнились. Жили они в Германии, но все три семьи
постоянно встречались, переписывались. Пока позволяло здоровье, Берта ездила на могилу Ирмы в Сибири. Сколько раз порывалась Бета поцеловать руки Эмме за написанный репортаж, а Вере за сохранённые письма, история умалчивает.
Её любимый племянник Генрих так и остался в душе русским. Его родная мать, после которой даже фото не осталось, всё исчезло в военном пекле, была похоронена в России. Мать, воспитавшая его, была русской. Отец, майор Митя, тоже был русским. После его смерти Генрих забрал Тамару к себе в Германию, где она не позволяла внукам дома говорить по-немецки, чтобы они знали язык своих предков.
Эмма провела журналистское расследование и нашла в Австралии поляка, пана Ежи, узника шталага 308, спасенного там русским доктором. Ему отправили фото Сергея Измайлова и он сразу узнал своего спасителя. И написал, что последними словами доктора были слова любви к своей жене...
Так ли это было, или нет, но Верочка верила, нет, не просто верила, а была уверена, что это было именно так. И положила письмо от Ежи в свою заветную папку.
Можно ли забыть войну? Нет, надо всегда помнить. Не мстить. Но помнить.
9 мая 2009 года Генрих и все его близкие собрались в Москве.
Они разложили на столе все письма из той заветной папочки. Читали и плакали.
И говорили о войне, о докторе Измайлове, о первой Стасе, назвавшей когда-то Эльзу фашисткой, о даче в Подмосковье, где Верочка смотрела влюблёнными глазами на своего мужа, молодого доктора, и обещала всегда его любить. Она и любила его до последнего своего вздоха.
На её могиле дети посадили белую махровую сирень, такую же, как в довоенной Валентиновке, где нежно гладил доктор волосы своей Верочки и трогательно называл её рыжепушистокрасавицей...

[Шмидт]

Пишу воспоминания и будто проживаю свою жизнь ещё раз. И не только свою, а каждого. Каждого из нашей большой и дружной семьи. Сколько всего выпало на долю нашу. И такой большой пласт жизни прошёл фактически в душевной неволе. Мы всё время зависели от кого-то. От политики государства, от самодурства отдельных его представителей. От их характеров и порою просто от их настроения. И всему этому приходилось противопоставить нашу сплочённость, неукротимое желание выстоять и всё пережить. Сохранить свой родной язык, обычаи, культуру и конечно память. Не говоря уже о сохранении просто физическом. И нашей семье это удалось. Итак, наступил год 1956. Только в апреле, спустя 4 месяца, после выхода Указа от 15.12.1955г, нам сказали, что мы сняты с учёта комендатуры. Комендант подал бланки, в которых значилось: « Мы обязуемся на прежнее местожительства не возвращаться и никаких претензий к прежним владениям не имеем». Эти бланки потребовали подписать. На вопрос - почему мы ничего не получаем на руки, в смысле, паспорта, ведь мы теперь свободные люди и имеем право свободно передвигаться - был ответ: « Все теперь в руках у председателя колхоза! Мы ничем не можем вам помочь!». Из одной клетки выпустили, а в другую заперли. Без паспорта мы снова бесправны. Что нам оставалось делать? Продолжать работать в колхозе и искать выход из положения. Какой?
Как говорится, нет худа - без добра. Наш комендант Клименков после освобождения от этой должности получил должность участкового милиционера. Как–то приезжает к нам в деревню, увидел Виктора и спрашивает его: «А ты что еще здесь околачиваешься?» И он объяснил Виктору, как ему поступить. Надо написать письмо в Президиум Верховного Совета СССР, в Москву, чтобы нам помогли получить освобождение от колхоза. Попробуй грамотно составь такое письмо? Выручила наша Марья Ивановна.
Она предложила написать письмо, которое посоветовала отвезти в Юрты, на трассу Москва-Владивосток и там сбросить его в почтовый вагон. Так Виктор и сделал.
Прошло 8 недель, Виктор получает ответ, но не из Москвы, а из районного центра Тайшет. Там стояло следующее: «Ваша просьба удовлетворена и после уборочной можете получить паспорта». В сентябре 1956г все получили паспорта, в которых стояло ограничение – «В европейскую часть страны въезжать запрещено!» Встал вопрос – куда ехать? На далекую поездку денег не было – это раз. Второе – надо куда-то ехать, где есть фрукты, чтобы поправить здоровье. Третье – надо время для поиска подходящего местожительства. Решили пока ехать на производство – лесозаготовку, где неплохо платили. Самое подходящее место было – рабочий поселок Хорлошино, который находился в 80 км. от Пишета. Все старшие уже имели опыт работы на лесозаготовках. Село Хорлошино находилась от Тайшета в 50 км, пол дороги, 25 км было болото, а вторые 25 км в сторону Тайшета был знаменитый Чуйский тракт. Вот и пришлось ждать, пока болото хорошо замёрзнет.
Летом машину на прицепе тащил трактор до Чуйского тракта, а потом машина шла своим ходом дальше. Трактор оставался там ждать возвращения машины. Затем опять брал ее на прицеп и домой. Приехала машина за нами 25 октября. На этом закончилась наша жизнь в колхозе, в деревне Пишет. Все трудности преодолели, всё самое страшное осталось позади. Только память порою переносит во времени и пространстве. И начинаешь понимать, что забыть это невозможно. Пусть теперь и дети наши узнают, как набиралась жизненного опыта наша семья, как она выживала. В поселке жили, в основном, немцы и литовцы. Это и были наши, т.е. мои друзья. Друзья из литовцев вскоре уехали на родину. Остались немцы и украинцы. Среди них не было моих сверстников, все были старше меня на 2-3 года. Ну, в чём заключалась наша дружба и жизнь поселковая? На работе общаться было некогда, надо было работать, там и поговорить-то не удавалось. Только в машине по дороге туда и обратно. В клубе встречались на танцах, в биллиард играли, кино смотрели. При клубе была художественная самодеятельность, в которой и я участвовал. Возглавляла всю эту работу в клубе Ульзутуева, она была зав. клубом. На танцах играла музыка под патефон, а чаще всего играли на баяне Адольф или Иван наш. В январе 1959года вызвали меня на медкомиссию в Тайшет. Зима, 30 – 40 градусов мороза. Машина в Тайшет ходила раз или два раза в неделю. Ясно, что многим надо по делам ехать. Так и в этот раз. Как обычно, улеглись все в кузов, как могли и брезентом накрылись. Я лежал на чьих-то ногах, а на моих лежал главный механик Буровцев. Тяжеловес. Конечно, я уже вскоре своих ног не почувствовал. Что делать, все так лежат. Приехали в Тайшет, а я встать-то не могу, ног не чувствую. Меня шофер отвез в военкомат. Медленно начал ощущать свои ноги, затем мурашки побежали. Меня ещё отругали, что опоздал на комиссию. Ну, как глянул врач на мои ноги и сразу мед. проверка закончилась. Выдали справку о негодности к строевой службе по статье 47 г. Статья гласит - « Расширение вен ног». Об этом я уже позже услышал от своих родственников, что я «гнилой». Раньше так судили, если в армию не взяли, то значит «гнилой». Адольф к этому времени уже служил в стройбате на Амуре. Вены моих ног конечно-же восстановились, иначе меня не взяли бы позже, в 1963году, в армию. Жизнь продолжалась. Среди жителей нашего нового места были и немцы.
На складе, например, заведующей была Шарлотта Рейх / Reich, мать моего друга Алика Рейх. Они были с Волги. С ними жила Алика бабушка, а она всё время говорила со мной на немецком языке. Алик, его братья, Виктор и Коля, да и сама Шарлотта по-немецки не могли говорить. Бабушке было приятно с кем–то поговорить на родном языке. У неё был наш диалект разговора, она мне сразу сказала: « Я слышу по разговору, что вы с Волги?» Они сами были с нагорной стороны Поволжья. Виктор был старший из братьев в семье. Он так, пару слов знал. Позже он женился на Нюсе Жигановой, которая работала в конторе начальником отдела кадров. Она была коренная жительница поселка. Вот классический пример ассимиляции. Их дети уж точно по-немецки говорить не будут. Чего и добивалась советская власть. Так три года быстро пролетели. Молодежь, в основном, разъехалась на родину. Теперь настало время и нам куда-то двинуться. Виктория писала с Алтая, что собираются с Сашей переехать во Фрунзе. Мы тоже начали готовиться к отъезду из Хорлошино. Завершая описание этого временного промежутка, задумался – сколько мы исколесили дорог. Может, у кого-то была более стабильная жизнь, даже и на спец поселении, но нам вот такая была уготована судьба. Жить часто «на колёсах».

[игорь топоров]

мое подходящее место было – рабочий поселок Хорлошино, который находился в 80 км. от Пишета. Все старшие уже имели опыт работы на лесозаготовках. Село Хорлошино находилась от Тайшета в 50 км, пол дороги, 25 км было болото, а вторые 25 км в сторону Тайшета был знаменитый Чуйский тракт.

Альберт ,-я на машине обьездил эти места ,был и в Тайшете .и ездил по нему до Горно-Алтайска ,а начало Чуйского тракта - он начинается с нулевого километра в Бийске на мосту через реку Бия и идёт до самой Монгольской границы. Там ещё один?

[Шмидт]

Игорь, здравствуйте!
У нас называли его, именно так, Чуйский тракт. Почему его так называли, я не знаю.Есть еще песня - Чуйский тракт до монгольской границы, он на АМО своей изучил. Это было обыкновенное шоссе. Какое оно имело отношение к Чуйскому тракту или это шоссе и было Чуйским трактом, мне неизвестно. Может тебе Игорь лучше об этом известно, то объясни нам, пожалуйста? Спасибо!
С уважением
Альберт

[Шмидт]

И вот мы снова в пути, получив долгожданное освобождение. Кому-то, возможно, не совсем понятно, почему мы так часто переезжали, просто добровольно переезжали. На каждом конкретном участке времени была своя причина. На этот раз я понимаю своих родителей – им очень тяжело досталась Сибирь. Много сил и здоровья отняла она у нашей семьи. Тем более, что сюда нас привезли подневольно. Суровый климат, отношение к немцам как к чуждому элементу, постоянная борьба за выживание. Условия, которые никак не способствовали нормальному развитию детей. Получению образования. Всё было за переезд. Да ведь мы и не одиноки были в этом. Переезжать нам не привыкать. Но этот переезд означал для нас что-то новое, загадочное. Ведь впервые мы едем в страну, где хозяевами являются мусульмане. Как они нас, русских немцев, примут? Откуда нам было знать, что судьба российских немцев в 1941г. уже была предопределена, также было предопределено и отношение мусульман к нам. Нигде, ни в каких СМИ, не сообщалось об отъезде российских немцев. Собрались и поехали. Никакого багажа у нас не было. Пару узелков в руки, детей малых нет. Адрес мы имели на руках. Как по этому адресу добраться, каким автобусом, мы не знали. Надо сказать, уехали мы зимой и одеты были по-зимнему, естественно. Приехали во Фрунзе, а там уже около 20 градусов тепла. Спросили у людей, как туда добраться. И это было не так просто. Покрутили немало. Но добрались до нужного адреса. Аламедин это пригород Фрунзе. Я нашёл себе работу на стройке, почти рядом. Возле речки Аламединка, которая отделяла город Фрунзе от Аламедина, начали строить междугородный Автовокзал. Так как я не имел строительной специальности, взяли меня подсобником. Кому кирпич, кому раствор подать. Любое начало тяжело. Но важным для семьи было жильё. Но чтобы так было тяжело с этим, мы не знали. Да и откуда нам было знать это? Эту величайшую всесоюзную, городскую проблему с жильем. Через некоторое время прошёл слух, что будет строиться каммвольно - суконный комбинат, на котором будет работать 5000 человек. Слухи подтвердились. Пошёл узнать, но принимали пока на разные работы по организации строительства комбината. Закладывали и сад фруктовый. Меня взяли трактористом для обработки сада. Главный инженер стройки был немец, Иван Федорович Эгк. А я был в его непосредственном подчинении. Подошло время трактор получать. У нас в Хорлошино были только трактора С-80, Сталинец-80. Другие трактора мы в Сибири не изучали и не видели никогда. А тут пришел тракторишка маленький, но удаленький. С гидравлической системой. Заводится от аккумулятора при нажатии на кнопку. Я говорю: « Иван Федорович, такого трактора я еще не видел!» А, он мне: « Думаешь, я видел! Он же из Германии пришёл, у нас таких еще нет, не бойся, сейчас в бумагах посмотрим, как он заводится». Бумаги – это паспорт трактора на немецком языке. Ну, мой Иван Федорович начал тужиться в чтении немецкого. Я глянул на буквы, а там-то совсем другие, не такие, как в книге «Сказки братьев Гримм». И подумал: « Как же мы с нашим красавцем разберёмся, если уж два немца разобраться не могут. Вот как нас советская власть довела, родной язык, а читать не умеем». Иван Федорович просмотрел все чертежи, которые были в упаковке, обошёл кругом нашего красавца. Трактор был и в самом деле игрушечный, красивый, цвет красный, а колёса и подвеска сзади чёрным покрашена. И говорит мне: « Садись за руль! Проверь передачу. Выключено? Проверь тормоза! Вот ключ, вставь в скважину и поверни направо! А теперь нажми на эту кнопку!» Я нажал и ничего. Молчок. Иван Федорович догадался и заулыбался, говорит: « А, аккумулятор кто будет подсоединять?» Открыл капот, а там действительно, провода к аккумулятору не были подсоединены. Теперь нажми на кнопку. Смотри - ка ты, что – то закрутилось, но не завёлся. Иван Федорович опять под капот полез и зовет меня: «Смотри, краник от топливного бачка перекрыт, открывай и заводи». Наш красавчик завёлся со второго раза. Мы оба были в восторге. Съехали с платформы вагона. Вагон стоял перед настилом на одном уровне, как и платформа. Вот так состоялось мое первое знакомство с немецкой техникой. Моя зарплата на камвольном комбинате была очень низкой. Я поговорил с Иваном Федоровичем насчет повышения зарплаты. Ничего не предвидится, - сказал он мне и посоветовал сменить работу. Надо что-то делать. Но что? У меня ведь есть права тракториста. Пошел в дорожно-строительное управление (ДСУ). В ДСУ № 1 взяли меня на работу в отделение укладки асфальта. На каток, закатывать только положенный асфальт. Работа была интересная, на природе, но пары ( дым, от горячего асфальта) тяжело было выносить. А летом вообще дышать нечем было. Проработал я так до осени 1961 года. Пошёл просить другую работу. Дали. На бульдозере делать новые дороги. Отправили в командировку в Казахстан. За 120 км от дома. Местность называлась как-то странно - Сухобезводное. Нас было 5 бульдозеристов, шофёр и пожилая женщина–повар. 4 бульдозера и один грейдер. Больше ни души, ни селения, ни аула, ничего. Кругом только степь и степь. И сразу песня вспомнилась « Степь да степь кругом!» Трактор – бульдозер мне знаком, а как на бульдозере работать не пробовал. Ничего, научимся, подумал тогда я! Работали мы 3 недели подряд без выходных, на четвертой неделе работали только в четверг до обеда, а потом на машине домой. В понедельник снова уезжали на работу. Весной тут была такая красотища, кругом, куда ни глянь, всё красно от распустившегося дикого мака, а чуть позже, тюльпанов. Так я проработал до лета 1962года. Дорогу закончили. Командировка закончилась. Меня опять посадили на каток, асфальт катать. Затем предложили снова командировку. Снова один, без семьи. Надо искать другую работу. Конечно, мне хотелось быть рядом с семьей, видеть как растёт сын Валерий, с ним заниматься, играть. Ему было уже 1 год и 9 месяцев. К этому времени он уже ходил и мог объясниться. Валера рос умненьким ребенком. Рядом с каммвольно - суконным комбинатом начали строить ТЭЦ ( тепловая электростанция). Меня взяли на работу монтажником. Близко от жилья, в этом плюс, но очень опасная была работа. Работа на высоте. Хотя мы и работали с монтажными ремнями, но иногда случалось, что ребята обрывались и падали с высоты. Весной 1963г пошёл в профсоюз спросить, а какова моя очередь на квартиру. В ближайшие 7 - 10 лет вам квартиры не предвидится, - ответили мне. Да. Трудная ситуация. В конце октября получаю повестку в военкомат на комиссию. 12 ноября 1963года, в мой день рождения, забирают меня в армию. Ну, понятно, прощание, слёзы. Собрали нас, допризывников, во дворе военкомата и повели строем на вокзал. Там стоял поезд с пассажирскими вагонами. По спискам рассадили по вагонам. Поехали. Каждый был погружён в свои думы. В вагоне как-то тихо стало. Я залез на среднюю полку и погрузился в свои думы. Взяли бы меня в свое время тогда, в 1959г, может, не было бы так больно и обидно, как сейчас, уезжать на службу в армию. В 1959г. погоревала бы только мама. А сейчас мама, жена и сын. Где справедливость? Есть ли она вообще? Так или примерно так рассуждал я, лёжа на полке вагона. Хотя отлично понимал, что это долг каждого мужчины. А поезд нёс нас в неизвестность. Мы даже не знали, куда нас везут. Сопровождающие нас сержанты нам не говорили, куда мы едем. Не понимаю, что за секрет был? На вторые сутки езды прошёл слух, что сегодня будем проезжать реку Волга. Для меня, в мыслях моих пронеслось сразу - мамина родина. Ночью, уже в первом часу, поезд подошёл к Волге. Все бросились к окнам посмотреть на матушку Волгу. Мне со средней полки было хорошо видно всю ширину этой величественной реки. Так вот она какая, Волга - малая Родина моей семьи Шмидт / Шпехт! Много нам, детям, мама рассказывала про свою Родину – Поволжье. После долго не мог уснуть. Был весь в воспоминаниях. О семье моей, о семье Шмидт, о детстве, которого и не было… И так грустно стало, что я лежал и тихонечко плакал, слёзы бежали и я не мог их остановить. Не помню как, но незаметно уснул, погружённый в свои печальные думы. К вечеру четвертого дня подъехали к Москве, но Москву объехали с северо-западного направления. Определил по солнцу. Уже поздно вечером остановился поезд в городе Долгопрудный. Как потом выяснилось, это была наша база. Отвели строем сразу в баню. Там сидело несколько солдат-парикмахеров. Приказали раздеваться догола, дали нам рюкзаки, туда мы сложили свои домашние вещи. А потом наголо всех подстригли. Дали каждому по кусочку мыла и в баню мыться. После бани подходишь к окошку, каптёрщик выдает тебе обмундирование. Всё по твоему размеру, какому скажешь. В поезде с некоторыми ребятами уже познакомились. А после стрижки не узнать никого. Завели в казарму, переночевали. В поезде выдавали нам сухой паёк. На следующее утро подъем, в столовую и на линейку. Подошли «покупатели» и по списку выкрикивали фамилии. Нас 30 человек отвели на электричку и отправили ещё севернее, в город Клин. Между городами Клин и Дмитров находилась деревня Рогачёво, там стояла наша воинская часть 92924. Мы от Москвы были в 100 км и потому относились к Московской области. Наша воинская часть – это ракетный дивизион войск ПВО ( противовоздушная оборона города Москвы). Командиром в/ч был полковник Менченко, а командиром дивизиона - майор Попов. После представления у майора Попова направили меня в сержантскую школу, которая была на базе, в Долгопрудном. Тут прошёл я курс молодого бойца и параллельно обучали на сержанта. Через 6 месяцев вернулся в свою часть в звании младший сержант. Майор Попов назначил меня командиром отделения по заправке ракет сжатым ( до 400бар) воздухом. У нас была 5-и минутная боевая готовность. Моя служба, в основном, состояла из дежурств. Там мы спали, туда же нам привозили и еду. Через две недели нас заменяли другими, мы - в казарме, а другая смена - на дежурстве. При боевой тревоге дежурная смена была через 5 минут в боевой готовности. А из казармы приходилось делать 20-и минутный пробег. Зимой часто приходилось выезжать и дозаправлять ракеты воздухом. Летом в жару, наоборот, приходилось воздух стравливать (выпускать). На ЗИЛ 157 стояли две дизельные установки с компрессорами. Одна действующая, другая запасная. Тут был я первым номером, а второй номер подсоединял шланги к ракете. Он же являлся и водителем машины. Все ракеты стояли всегда в боевой готовности. За состоянием ракет следили другие отделения. Ракеты были накрыты брезентовыми кожухами и только при тревоге или при инспекции они снимались. В моем отделении было два немца - Пётр Вольф и Володя Шнайдер из Караганды, один киргиз Джумабаев из Фрунзе, три гуцула – Кишлалы, Гайдаржи из Молдавии, ( третьего – фамилию забыл), Саша Долгошея из Одессы, Барабашкин из Луганска, Николай Комков и Валерий Варенников из Орехово-Зуево, Николай Таралёв из Ленинграда и Степан Чудайкин из Москвы. Я, как командир отделения, должен присутствовать на комсомольских собраниях. Но я, а также Шнайдер и Вольф не были комсомольцами. Мы не хотели вступать ни в комсомол, ни в партию. Меня вызывали к парторгу и к комсоргу, но я твердо стоял на том, что не достоин быть ни комсомольцем, ни партийцем. Но на комсомольские собрания всё равно приглашали. Как же иначе, там ведь мои подопечные. В июне получил краткосрочный отпуск на 10 дней домой. Пошел в военкомат и продлил еще на 2 недели свой отпуск, за это получил в части строгий выговор. Мне было всё равно, главное побыл подольше с семьёй.
4-го ноября 1966года демобилизовался. Прослужил ровно 3 года. От звонка до звонка. Затем, после меня, срок службы сократили до двух лет. Так прошли 3 года в моей жизни. Вернувшись из армии, пошёл работать на Киргизский каммвольно-суконный комбинат (ККСК). После армии решил пойти учиться. Я чувствовал потребность в дальнейшем обучении, понимал, что мне не хватает приобретенных в школе знаний. И понял ещё и другое. Я могу работать с людьми, я могу занимать руководящую должность! Этому я в армии научился да и был убеждён, что мне многое по плечу. Значит, все-таки не зря прошли мои армейские годы. Что-то в моей голове пробудилось! Посоветовавшись с женой, решил поступать в вечерний техникум лёгкой промышленности. Почему именно в этот? Первое - он находился у нас в городе. Второе - во Фрунзе было две трикотажные фабрики и ККСК. На мой взгляд достаточно, чтобы найти на этих предприятиях достойное место работы. Вступительные экзамены сдал без проблем. Осенью 1967года начал учиться в вечернем техникуме и продолжал работать в ККСК слесарем по отоплению. На втором курсе моей учёбы в нашей семье произошло приятное событие.
12 декабря 1968 года в семье появилась наша дочь Светлана. Вот так мы и жили. Как будто-бы жизнь наладилась. Но нет. Как мы могли забыть про нашу мечту, Германию! Нашу историческую родину. Как я уже упомянул, весной 1969 года отправляется делегация российских немцев на разведку в Эстонию. С ними поехали и мои братья Виктор, Александр и Петя, для чего взяли себе специально отпуска. А я учился. Приехали назад, домой. Поездка оказалась успешной. Собрались все семьи Шмидт. Братья доложили, что местность и перспективы, как для работы, так и для достижения нашей цели хорошие, что эстонцы дружелюбно к немцам относятся. Отец сказал: „Nichts, wie weg von hier! Ich will nicht hier unter den Moslems beerdigt werden!“ (как можно скорее уезжаем, я не хочу быть похоронен здесь, среди мусульман). Надо сказать, что в это время наш отец был безнадёжно болен. Почему отец наш так отреагировал? В то время ни я, ни мои родные не знали причину, высказанную в то время моим отцом. После ознакомления с историей немцев Поволжья, с набегами киргиз-кайсаков на поволжские колонии становится причина такого решения понятна. Ведь киргиз-кайсаки уничтожили две родные колонии наших предков - колонию Келлер и Лейтзингер. Из этих двух колоний и образовалась колония, в которой родился папа в 1894году.
По видимому раны, нанесенные киргиз-кайсаками в далеком 1774-76 годах, ещё долго преследовали наших предков. Воспоминания тех времен сохранились до 20 века. Может, больше мог бы нам рассказать отец о тех временах, если бы его мы тогда спросили. Но время не повернуть вспять. Остаётся только изучать оставленные историей документы и предполагать…, как оно было. Наверное, причина и не только в этом, а ещё и в той обиде, которая поселилась в сердцах моего народа. Ведь сколько он натерпелся за все эти века пребывания в России! Моя семья из 4 человек, мои родители, брат Саша с семьей из 5 человек и Петя с Эммой и ее матерью 18 августа 1969г тронулись в путь. По ж/д доехали мы до станции Пыльва 21 августа 1969года. А 20 августа у папы был день рождения, ему в тот день исполнилось 75 лет. Там встретили нас люди из строительной организации МЕК и отвезли на хутор Вески. К этому хутору относились три двора, баня и коровник. В двухэтажном доме нас разместили. Нам нужно было по лестнице подняться на второй этаж. Папа сказал, что не может, ему было плохо, надо в больницу или к врачу. Его отвезли в больницу в местность Ихимару. А 27августа 1969года папы не стало. Дожил и умер на христианской земле. Похоронили мы его на общем кладбище в Пыльва. В 1996 году мы ездили из Германии к нашим друзьям и навестили могилу отца. Так отец не смог больше свою Родину увидеть.
Mы, т.е. Петя и я с семьями переехали в Совхоз-техникум Янеда / Jäneda. В то время рабочие требовались везде. Наше предприятие «КЕК» находилось на севере Эстонии, вблизи узловой ж/дорожной станции Тапа. Здесь строилось здание сельскохозяйственного техникума. Янеда находилось на главной ж/дорожной трассе Таллинн-Ленинград. До Таллинна поездом было 80 км, 1,5часа езды. От Янеда до Тапа 10 минут поездом.
От совхоза до ж/д станции было 10 минут пешком. Миниатюрное, красивое, чистое и всё в зелени местечко Янеда. Посреди села находилось чистое озерко, вытянутое в виде морской волны. Через озерко проходил полуовальный мостик, с которого кормили форелей и диких уток. В стороне от мостика, на берегу озерка, стояла будочка, в которой жила пара белых лебедей. И парк отдыха. Нам повезло с квартирами. Только что сдали жилой 8 квартирный дом в эксплуатацию. Он не был еще заселен. Нам дали по двухкомнатной квартире в разных подъездах. Дали маленькие участочки земли, на которых мы сажали или сеяли по мелочи. Всё было открыто, ничего не пропадало. Сын Валера пошёл учиться в Тапа и жил в интернате при школе. В Тапа было много военных, поэтому там была русская школа. Шёл январь 1970года. Петю и меня взяли на стройку каменщиками по 3-му разряду. А после сдачи экзаменов присвоили обоим четвертый разряд. Зарплата повысилась. Весной я подал заявление в Таллиннский политехнический институт на строительный факультет( на заочное отделение). Теперь, вспоминая то время, прожитое в Эстонии, я понимаю, почему мне так там нравилось. Ведь Эстония во многом напоминала мне Германию. Чувствовался Запад. Архитектура, чистота, порядок, культура. Как в столице Таллинне, так и в Тарту были „Einkaufsstraßen“, улицы, на которых шли сплошь магазины. Весной 1970 посылают Петю и меня в командировку в городок Пайде, лежащий юго-западнее. Рядом с Пайде находился маленький городочек Тюри, в котором жило много российских немцев. От них мы узнали, что наши люди уезжают в Германию. Мы тоже начали думать об отъезде в Германию.И кое-что предпринимать. В июне 1973 года закончил я заочную учёбу и получил диплом инженера-строителя. Стройка в Янеда шла к концу. Со мной училась латышка Надежда Ламмас, муж которой был эстонец. Жили они в Раквере. Довольно-таки большой, по эстонским меркам, городок. Вамбола Ламмас был главным инженером строительной организации КЕКа. Когда Вамбола узнал, что я немец, то он на чисто немецком языке начал со мной разговаривать. Оказалось, он был во время немецкой оккупации в отряде добровольцев, помогающих немцам. За что и был сослан в Воркуту на угольную шахту. Там он и познакомился с Надей, своей будущей женой. Она также по этой же статье отбывала срок. Хотя была в то время еще ребёнком. Она родилась 23.10.1936года. Советская власть никого не щадила. По ходу учёбы мы подружились с Вамболой, который часто посещал наши сессии в Таллинне. Он предложил мне пока работу бригадира строительной бригады в Раквере.
1 августа 1973года Татьяна и я увольняемся с работы и переезжаем в Раквере. 6 августа я уже работаю бригадиром каменщиков по 5 разряду. Получили трехкомнатную квартиру на 4-ом этаже в центре города. Дом только сдали, мы - первые поселенцы. Улица Комсомоли,3. Рядом базар и автостанция. Вблизи - средняя русская школа, обувная фабрика, мясокомбинат, магазины и другие учреждения, станция ж/дороги. Военный городок. Жители, в основном, военнослужащие. Вот такие пути пришлось преодолеть нашей семье. Но мы знали свою цель. Мы должны вернуться на родину своих предков. Всё было подчинено этой цели. Мы хотели оставаться немцами. Все места, где мы жили, а это была русскоязычная среда, всё более и более ассимилировала нас. Потому передвижение нашей семьи было оправдано. Мы шли долго и настойчиво. Это было желание наших родителей. И я благодарен им за это. Они вели нас правильно. Было невероятно трудно. Ведь, трогаясь с места и приезжая на новое, нужно было начинать всё сначала. Обживаться, привыкать, приспосабливаться. Но мы выдержали всё. В 1976 году мы уже – в Германии.

[Шмидт]

Приступаю к последнему повествованию. Думаю, уже достаточно.
Последнее своё слово решил озаглавить так:
Третья попытка? Или навсегда? 19 мая 1976 года.
Историческая Родина Германия
В аэропорту Франкфурта на Майне встретили нас представители Немецкого Красного Креста. На руках у них были списки с нашими именами. Отвели нас в помещение, накормили. Затем провели к ж/д вокзалу, который оказался под одной крышей с аэропортом. Это меня приятно удивило. Ещё удивило и то, что поезда подходящие и уходящие тоже находились под крышей. Подошёл наш поезд, посадили всех нас в вагон, передали наш поименный список проводнику вагона. Поезд тронулся. Где-то в 2 часа ночи 20 мая нас предупреждают подготовиться к выходу. Приехали, поезд стоит только 2 минуты. Высадились. Нас тут-же встретили работники миграционной службы из лагеря Friedland. Усадили в машину и повезли в лагерь. Как всё чётко отработано! Тут нас встретили уже другие люди и отвели в бараки по комнатам. В комнате стояли уже заправленные кровати. Всё было готово к отдыху. Утром в 7 часов нас будят и приглашают в столовую завтракать и сообщают распорядок дня. В этот день был выходной. Было воскресенье. После завтрака пошли гулять. Надо сказать, что этот лагерь построили для возвращающихся военнопленных в 1945году. Здесь им был сооружён памятник. Посмотрели витрину магазина, но магазин был закрыт. Чего там только нет! Мне нужны были ботинки. Мои новые купленные ботинки перед отъездом раскисли под проливным дождем в Москве. На следующий день купил себе сандалии, это была моя первая покупка в Германии. 21 мая, утром, пошли по кабинетам для оформления документов. Здесь нам выдали регистрационную карточку и карточку Heimkehrer / возвращённого домой. Затем пригласили меня на беседу. Что-то в документах не соответствовало моим показаниям.
Меня ещё раз спросили моё имя, имена родителей, братьев и были ли мы в Германии в военное время. Позже-то я понял, что они сверяют моё имя. В тот момент я не знал, что отец тогда, в 1942 году, записал моё имя как Альберт, а я говорю, что меня зовут Альвинус. Все данные по моим показаниям сходятся, а имя моё нет. Я должен был получить Heimkehrerbescheinigung / Свидетельство возвращённого домой.
Прошли медицинское освидетельствование. Пробыли в лагере Фридланд 3 дня, до 24мая. 24 мая отправили поездом в другой лагерь – Unna Massen, возле Дортмунда. Везде нас встречали люди из Красного Креста. Здесь происходило дооформление документов. Здесь пробыли мы 3 недели.
Затем нас отправили туда, куда мы сказали, а именно, в город Эссен. Это был лагерь для переселенцев, в котором мы прожили 2 с небольшим года. Лагерь находился на улице Шниттервег, 22, в районе города Эссен-Дельвиг.
Июнь 1976года. Дочку Свету сразу определили в дет-садик, она месяц походила в него и начались каникулы. Но за месяц, проведенный в садике, доченька сумела научиться лепетать по-немецки. Иностранные языки ей легко давались. А тут ведь иностранный язык является родным языком. Как его не полюбить? За время каникул она с подружками по лагерю до начала школы научилась уже хорошо говорить. Подружки её были 5 сестёр из Польши, которые жили по соседству. Они прожили почти 2 года в лагере и уже хорошо говорили по-немецки. Многие использовали этот лагерь как трамплин к своему постоянному местожительству. Из лагеря искали себе работу и если находили, то и жильё искали там же, вблизи. После каникул поехал сын Валерий в город Опладен на курсы немецкого языка. Через месяц или полтора, на осенние каникулы, приехал домой. Теперь он мог уже поправлять мою немецкую поволжскую речь. Я был за него спокоен. Мы гордились им. Как-никак ему исполнилось 28 сентября 1976 года 16 лет всего. Возраст, когда многие сбиваются с колеи. Но наш сын не поддался искушениям, не пошёл по ветру. Он взял покруче, по тяжелее дорожку, ведущую к вершине. Света пошла в первый класс, учительница была ею очень довольна.
Я ходил ежедневно по учреждениям, оформлял документы. Сделал маме и брату Виктору вызовы и отправил. К концу года, а именно в свой же день рождения, 27 декабря, приехал Александр с семьей. Ура, теперь мы не одни! Он проделал тот же путь, что и мы в своё время. И в середине января 1977 года прибыл в г.Эссен, на улицу Шниттервег, 22. В конце января 1977года приехала наша мама. Осенью от биржи труда направили нас на курсы немецкого языка. Проучились там 3 месяца. Это было пустое времяпрепровождение. Закончились курсы немецкого языка, которые мне лично ничего не принесли. Мы больше праздновали, чем учились. В апреле предложили мне от Арбайтсамта курсы на повышение квалификации инженера-строителя в Дортмунде. Два брата из Польши и я с ними ездили 5 раз в неделю на протяжении 8 месяцев на машине в Дортмунд. Этот курс был для меня важен по трём причинам. Первое понятно – узнать методы западного строительства и новейшую технику, одним словом, повысить свою квалификацию. Второе – нам надо как можно дольше прожить в лагере. Почему? Объясню позже. Третье – курсы приравнивались к работе, платили гораздо больше а, в конечном итоге, увеличивается и пенсия. На курсах было мне очень интересно. Мы встречались с представителями разных фирм. Знакомились прямо на фирмах с новой техникой, которая появлялась на рынке. Занимались сметой / калькуляцией. Учились, как работают или как ведутся работы на свободном рынке. Ведь знали же мы только, как работает плановое хозяйство. А тут всё другое, всё по-другому. Проучились мы так до 15 декабря 1977года. Вот и второй наш новый год, 1978. Что он даст мне и моей семье?
Почему нам так важно было подольше прожить на улице Шниттервег, 22 ? У нас в семье было пополнение. 18 июня 1977 года родился наш третий ребенок, Эрнст. Наша семья стала называться многодетной. Нам на консультации у женского врача подсказали написать заявление на постройку дома. Давали большие льготы на строительство. Что мы и сделали. Дома строились под ключ в городе Боркен. Дом будет готов в конце года. Какой смысл был бы взять где-нибудь квартиру и переехать. А затем через пару месяцев опять переезжать в свой дом. А так мы здесь экономно жили и копили деньги для приобретения мебели. 16 октября 1978 года переехали сразу в свой дом. Город Боркен находится в 50 км от Эссена, до границы с Голландией всего 13 км. Что ещё произошло за 1978 год? В сентябре 1978 года приехали в Германию сразу два моих брата. Виктор и Адольф с семьями. Их вместе из Унна Массена прямиком направили в экспериментальный лагерь Вальдбрёль. Там проходили они курсы немецкого языка, а затем подготавливали их к работе на свободном рынке. Оттуда мои братья Виктор и Адольф с семьями переехали на постоянное местожительство в тогдашнюю столицу ФРГ Бонн. С тех пор и живут они в Бонне. Новый 1979 год встречали у нас в доме в Боркене. Были все наши, жившие в то время в Германии. Мама, Саша, Виктор и Адольф с семьями. С рождением моего последнего (ребёнка) сына - Эрнста, замкнулась история моих предков и моей семьи. Прошло 211 лет с момента выезда 04.07.1766г. Элиаса Шпехт из Германии ( по материнской линии) и рождения моего сына 18.06.1977г в Германии. Круг замкнулся. Не знал и не ведал я, что займусь генеалогией - иначе назвал бы сына Элиасом. К сожалению, не могу выйти на моих предков Шмидт, который из четырех претендует на моего первопоселенца в колонии Келлер или Лайтзингер?
Вот на этом я хочу поставить точку. Мои воспоминания касались больше личного. Я умышленно не стал обсуждать политические события в СССР, его международные отношения, которые, естественно, имели прямое отношение к жизни каждого гражданина, в том числе и меня, моей семьи. Более 35 лет я живу уже в Германии, можно считать половину своей прожитой жизни. Прошла она здесь, на нашей исторической родине. И ни разу я не пожалел, что я и моя семья здесь. Здесь мы – немцы. Мои дети состоялись как личности. Они в совершенстве владеют родным языком. Здесь – их родина. Но историю нашего рода они не забудут. Память о наших предках будет передаваться и внукам.
Она будет вечна.
Спасибо, уважаемые форумчане, что были внимательны к моим воспоминаниям, не игнорировали их. Ведь я впервые в жизни открылся перед такой аудиторией. Я не писатель, не историк. Я простой человек, а потому написал так, как мог. Я очень рад, что дороги меня привели сюда, на этот форум и сайт. Я многое узнал и ещё буду узнавать. Ведь познание истории нашего народа – процесс длительный. Буду считать, что я ещё в пути.
С уважением
Альберт Альвинус Шмидт

[Grosswerder]

Наталия,
я очень благодарен Вам что вы обратили внимание на мои записки о моей семье, о Гроссвердер под Мариуполем и вообще за то, что Вы пишете о российских немцах. Единственная к Вам просьба - когда помещаете мои труды на форуме, в заголовке сразу делать ссылку на меня как автора. Хотелось бы с Вами плотнее общаться. Мой Е-майл:georgknorr@yahoo.de
С уважением
Кнорр

[Наталия]

Единственная к Вам просьба - когда помещаете мои труды на форуме, в заголовке сразу делать ссылку на меня как автора.

Прошу меня великодушно простить. Обычно я это делаю. Как я могла в этом случае это пропустить, не знаю. Найду и непременно свою оплошность исправлю.
С уважением, признательностью и извинениями Наталия.

[Наталия]

Виктор Кляйн. "Последний могильный холм"

Карина Шинтемирова( перевод)
http://www.proza.ru/2011/10/16/1572

"Двоюродный брат старого Кинцеля был тяжело болен. В прошлом году он заметно состарился, но до болезни был бодрым стариком. Тут вышел указ – всех живущих в Поволжье немцев…Это стало последним ударом для привязанной к земле крестьянской натуры…. Его родственники знали, что «это» скоро случится с ним; с минуты на минуту он должен был «отдать концы», так это у них называлось. Его большая деревянная кровать с балдахином была покрыта белоснежным покрывалом, подушки пахли свежестью и мылом. Только надоедливая муха залетела через открытое окно и снова и снова садилась на его осунувшееся бледное лицо.
Грохот мисок и кувшинов, оглушающий визг свиней, которых должны были забить вскоре во всех дворах для дальней дороги, не мешали ему.
Дверь тихо открылась. В неё вошла Грет – его сноха. Казалось, как будто бы под фартуком у неё была большая тыква, которая могла скатиться в любой момент на землю.
Медленно, переставляя одну ногу за другой, как все женщины в её исполненном надежды положении, она осторожно подошла к кровати отца:„Отец, тебе не стало легше?" „Ой, дочка, отлегло немного; и боль прошла»,- тяжело дыша и больным слабым голосом сказал он, посмотрев на сноху с благодарностью. «Дать тебе кисленького, это хорошо в такую жару»,- сказала Грет и поставила кружку с отваром на грубо сколоченный табурет. Правой рукой, с серо-голубыми прожилками, старик на ощупь нашёл кружку. Он сделав медленный глоток. Зелёные капли по подбородку скатились на подушку. Грет маленьким белым платочком вытерла дважды лицо больного, и на висках мягкие жёлтые, как колосья, волоски тихо шевельнулись.
„Иди Грет, к Ханнесу, помоги ему мясо заготовить, я могу побыть и один ", - прошептал больной едва слышно.
Из окна доносился ещё горячий сентябрьский воздух с Волги, было слышно, как щебечут ласточки, и старый вяз шумел убаюкивающе. Тяжёлая, как свинец, голова старика опустилась на подушку, и морщинистые веки безвольно упали на глаза. Грусть не сходила с его лица. По артериям на висках и морщинам на лбу можно было узнать, что старик не спал.
„Как только Ханнес справится без меня",- думал больной. Мясо засолить, вещи упаковать {…} Нужно бы взять с собой несколько мешков муки вместо всего этого хлама; никто не знает, как ещё будет житься там на чужбине. В Сибирь! Это ведь так далеко! Но не на край же земли. Карл, его старший брат, уехал в 1909 году в Омск; это тоже там, в этой Сибири, куда отправляют теперь нас …Только бы не дальше и не хуже, чем с Карлом, - эти и другие мрачные мысли, словно булыжники, обрушивались в неизвестность,... Только однажды его родная деревня здесь на Волге так взволновалась, когда поднялась буря, и волны бились о волнорез. Это было так давно, и не по царскому указу. Неужели теперь большевики стали невменяемы… не страшатся товарищи этих злодеяний? Разве они такие бесчеловечные … ? {...}
Да нет, этого не может быть! Наверняка, опять провокация этих…врагов народа... А отец... и друг всех трудящихся определённо ничего не знает обо всём этом. Но всё же... указ был подписан и напечатан в газетах... Все немцы... Разве наш колхоз не был образцовым? Или же мы плохо работали?
Сын скрутил толстую папиросу из газетной бумаги.
«Эта газета не с указом, Ханнес? Ты её не рви, а возьми с собой». Ханнес свернул заботливо газеты и положил во внутренний карман пиджака. „Ханнес, и мою трубку не забудь", - попросил старик. „И рюкзак тоже, тот, что мне твоя мать сшила».
Сын провёл грубой рукой по загорелому лицу, будто хотел стереть что-то нежеланное, неладное. В его глазах мерцала неизвестность. Ночью никто не спал, за исключением маленьких детей. Завтра, согласно строгому указу, должны были все уйти. Никто не знал, куда, и тем более, какую нужду и нищету принесёт это будущее.
Охранники ходили, как полуночные привидения, всё время по двое, с огнестрельным оружием в карманах, от дома к дому поспешно выводили людей. К Кинцелям вошли тоже двое. У одного было изуродованное лицо и подрезанный череп; взгляд его водянистых глаз был холоден и жесток. Сразу узнавалась истинная ежовская выучка. Второй был высокий, худой паре со спокойным взглядом, его волосы свисали на лоб, и лицо было бледным. " Вы долго ещё?" - спросил первый грубо. "Мы почти закончили" ,- отвечал Ханнес и освободил место за столом.
"Сядьте, товарищи", - пригласил он. Запах мяса и свежего хлеба был настолько аппетитным, что даже у мёртвого проснулся бы аппетит. Долговязый посмотрел дружелюбно. Первый строго глянул на него и оттащил назад. Неудивительно, словно осенило их. что здесь проживают «шпионы» и «диверсанты» .
В деревне ночь была прохладной. Во всех домах горел свет. Время от времени мелькали тени на улицах. Трубы дымили. Всюду что-то выпекалось и тушилось. Предстояла долгая дорога в неизвестность…
Старый Андреас с трудом поднялся, его костлявые ноги сползли с кровати, ища на ощупь валенки. Он выпрямился, накинул шубу на широкие плечи, нахлобучил на редкие волосы пропитанную потом шапку. Тихо, почти как вор, он пробрался наружу. В пекарне работали Грет и Ханнес. Над крышами стоял дым: древесины, навоза и соломы. Старик медленно, считая шаги, пробирался вдоль домов.
Он остановился на большой площади перед церковью. Церковь сильно пострадала. В тридцать втором году она превратилась в клуб. Теперь крест сняли, и башня устремилась в ночное черное небо, как памятник потерянному времени. Охранники пересекли площадь; вся деревня была наполнена этими несущими погибель тенями.
Семь машин стояли, загруженные людьми; детей и женщин посадили высоко на багаж, мужчины осторожно шагали рядом с машинами, с опущенными в задумчивости головами, как похоронная процессия на кладбище.
За деревней сделали остановку и ждали, до тех пор, пока не прибудут последние машины.
Наконец, собралась вся деревня. Медленно, как похоронная процессия, тяжело нагруженные машины передвигались по ровной родной степи. вдруг длинный обоз остановился. У одной из первых машин сломалась ось.
На поле, куда ни глянь, паслись бесхозные коровы, телята, козы и овцы. Никто не заботился о скотине. Из вымени коров капало молоко, они смотрели большими печальными глазами не могли понять, что там происходило. За машиной бежали собаки с высунутыми языками.
…Куда же вы, люди добрые? Почему вы покинули родные земли? Скоро будет 200 лет, как ваши предки поселились здесь. Через лишения и страдания, бедствия, печаль и заботы, неурожаи и разбой прошли ваши предки в течение всех этих лет, а теперь ваши машины катятся на чужбину.
А вы? - Теперь покидаете дома и дворы, эту сторону, залитую потом и кровью. Гнетущая тишина лежала над всеми, как после грозы.
На высоком холме процессия остановилась. Мужчины сняли с головы свои пропитанные потом шапки.
В самом низу, но ещё хорошо различима, как на ладони, лежала родная деревня. "Обезглавленная" колокольня смотрела печально вдаль; дома, теперь серые от ветра и дождя, кажется, кланялись на прощание…
Старый двоюродный брат Андреас лежал в высоких и мягких подушках и со слезами на глазах, смотрел вниз на родную деревню. Это была его родина, и на старости лет он должен был покинуть её... Здесь жили его предки ... Здесь он поцеловал свою первую девушку ...
Кто-то щелкнул кнутом, и процессия тронулась снова. в путь. В полдень сделали привал, там, где проходила граница с родной деревней. Ханнес установил треногу и взялся за приготовление пищи. Старик сидел в своих подушках и смотрел на небо. Под телегой лежала Грет и громко стонала…„Ханес, я думаю, началось…"
"Ради всего святого! Ну, надо же: в дороге! " "Воды" ,- умоляла беременная. "Сейчас закипит чай ... успокойся". Вдруг лицо беременной женщины побледнело, затем посинело: жёлтые глаза устремились в одну точку с мольбой о помощи.
Вскоре после этого раздался крик, и больная согнулась от боли, как червь. Ханнес побежал, ища помощи, вдоль обоза. Когда появился старый Вес Амбет, у Греты начались схватки.
Дела у старого Андреаса шли с каждым часом все хуже. Глаза его стали бледными и невыразительными. Он привалился к подушкам, глядя в направлении покинутой деревни. Только на мгновенье жизнь осветила его черты лица, когда резкий детский крик проник в уши и старый Амбет возник перед ним с крепким мальчуганом в руках: «Ну, вот, Андреас, ты и дождался». Грустная улыбка появилась на лице старика. «Ханнес,- спокойно сказал он,- похорони меня, на нашей границе с деревней». Затем он махнул правой рукой, будто хотел что-то сказать, но язык уже одеревенел ... Второпях мужчины копали ему могилу в полынной степи …
Ночью процессия должна была добраться до следующей станции, где погрузили бы людей в вагоны для скота... Позади остался последний могильный холм старого Кинцеля, российского немца, чьи предки основали эту большую богатую деревню на Волге.
В первой русской деревне Ханнес засвидетельствовал смерть, «вычеркнув из списков» отца, и записал новорождённого сына. Грете и Ханнес дали новорожденному ребёнку имя Андреас, в память об умершем отце.
Эти люди были , обветренные на солнце и твёрдые, как их родная земля, исполненные силы , с железной волей, несмотря ни на что, выдержали и преодолели все трудности того времени.
Вот толстощёкий малыш Андреас подрастет, станет когда-то мужчиной и докажет, что он смелый , как его дедушка, и достоин быть настоящим крестьянином..."

[golos]

"Воспоминания в семьях о трагедии российских немцев еще живы и передаются из поколения в поколение.
Нужны ли эти воспоминания? Смею предположить и даже утверждаю что нужны!
Кому? Всем кому дорога история своей семьи.
Зачем? Наши правнуки это завтрашнее страны, будущие руководители. Какие ценности формируем сейчас, такою будет политика государства завтра. Человеческая жизнь бесценна."
Шмидт М.А.
26 Августа 2011

ВОСПОМИНАНИЯ ОБ УШЕДШИХ
http://graninow.ru/news/2011-08-26/651/

[golos]

Публицистика

В республике были…

Автор: Подготовил Генрих Дауб, редактор журнала российских немцев в ФРГ «Ost-West-Panorama» (Германия)

Документы свидетельствуют, что для немецких колоний России, а также позже Республики немцев Поволжья была характерна высокая степень грамотности. Исследователь И. Красноперов, в вышедшей в Москве в 1883 г. работе «Меннонитское хозяйство в Самарском уезде», писал, что «у них все дети школьного возраста посещают школу, население поголовно грамотно». В «Пособии по истории российских немцев. Вторая половина 17 – начало 20 веков» И. И. Шлейхера читаем, что в том же Самарском уезде уровень грамотности немцев достигал 73,9% при средней уездной грамотности 6,8%. В Мелитопольском уезде Таврической губернии эти показатели составляли соответственно 63% и 11,8%. До 1917 года на четыре немецких поселка имелась библиотека, фонд которой составлял 1500 книг. В немецких колониях Российской империи выписывались книги и периодические издания. Немцы нередко были учителями, врачами, архитекторами, специалистами документальной и художественной фотографии, краеведами и другими специалистами. Среди немцев было немало государственных служащих и представителей администрации.

АССР немцев Поволжья была одной из первых республик сплошной грамотности. С 1 сентября 1939 г. было введено всеобщее обяза¬тельное семилетнее обучение. К октябрю 1940 г. в АССР НП насчитывались 172 начальные школы, 171 национальная средняя школа, 11 техникумов, 3 рабфака, 5 вузов. К 1941 г. в педагогическом (осн. В 1929 г.) и учительском вузах на дневном, вечернем и заочном отделениях имелось пять факультетов: литературы и языка, исторический, биологический, физико-математический и иностранных языков, действовало 15 кафедр. Научная библиотека института к 1941 насчитывала 114 тыс. томов. В 1931 г. в АССР НП был образован немецкий сельскохозяйственный институт, который ежегодно принимал на учебу примерно 100 студентов. Специалисты готовились на трех факультетах: индустриально-земледельческом, зерновых культур. молочного хозяйства.

...Долгие годы старшее поколение вынуждено было молчать о своем прошлом, страх перед новыми репрессиями укрепился в сознании. Лишь в годы перестройки небольшая часть документов из ведомственных секретных архивов стала доступна для историков; появились исторические исследования, книги и статьи в газетах. Однако тема депортации и ее последствий так многогранна, что каждая новая публикация – это возможность остановиться на одном из аспектов вопроса. Здесь речь пойдет о тех, кто вместе со своими родителями принял на себя первый и самый шокирующий удар: изгнание из отчего дома под конвоем, физические и моральные страдания на долгом пути в Сибирь, Казахстан и Среднюю Азию, экстремальные условия жизни и унижения на местах поселения. Речь пойдет о малолетних жертвах депортации, о детях, у которых было отнято детство и будущее. Травма, нанесенная детской психике в военные и послевоенные годы, осталась на всю жизнь и в значительной степени повлияла на формирование самосознание отдельного человека, его характер и поведение в обществе, его судьбу.
Но лучше, если об этом расскажут люди, пережившие те страшные времена...

http://samaralit.ru/?p=13874

[golos]

Валентина Вейт

ЭТАПЫ ЖИЗНИ
Депортация. Север. Море.
Калининград 2006
"... Многие немецкие семьи, как и многие семьи других национальностей страны, прошли через "мясорубку" 38-х годов. Был арестован мой дед по маминой линии. За что? Никто ничего не знал. И вестей о его судьбе никто из родных не получил. Потом был арестован мамин брат, учившийся в институте. Вернее, были арестованы все студенты одной комнаты институтского общежития, и мамин брат в том числе. Причину ареста не объяснили. Народ пережил и это горе. Потом массовые аресты пошли на убыль. Жизнь понемногу улучшалась. Мои родители работали педагогами в школе. Они получили из школьного жилищного фонда хороший дом, так называемый "пятистенок". В семье был достаток. У нас даже было свое пианино. ...И вдруг это непонятное для меня, но по выражению лиц родителей и бабушки, страшное слово - ВОИНА..."
http://lit.lib.ru/p/podderegin_a_j/walentinawejtetapyzhizni.shtml

Татьяна Богданова
Биография дедушки Альберта

"Мой дедушка, Альберт Леглер, поволжский немец, родился в 1919 году. Два года назад я решила описать и сохранить для всей семьи его биографию.

Само написание происходило так: я приехала погостить к деду на хутор, в Краснодарский край, и каждый день просила его рассказывать о своей жизни. Я спрашивала, а он вспоминал, не отрываясь от варки варенья, кормления кур или сбора колорадских жуков. А вечером я забивала в ноутбук все, рассказанное им за день. Заодно со своей судьбой дед описал, а я записала, судьбу всего поволжского русско-немецкого края.

Все события, рассказанные в этой биографии, абсолютно реальны. А сам текст, естественно, прочитан и одобрен моим дедом..."
http://www.a-port.us/gene/homel/albert.html

Воспоминания Марии Борисовны Цизман-Тит

http://www.pseudology.org/German/Maria_memo.htm

Изгнанники
Артур Граф

"...Наконец-то, колонна из девяти подвод, запряжённых измождёнными лошадёнками, остановилась в центре сибирской деревушки, затерянной среди живописных берёзовых рощ, непроходимых болот и трясинных топей. С самого раннего утра промозглый дождь вымачивал, словно в наказание за грехи тяжкие, съёжившихся на тряских телегах мужиков, женщин и ребятишек. Это были немцы, высланные в Сибирь с места своего постоянного проживания в немецкой республике, сокращённо АСР.
Указ Президиума Верховного Совета СССР от 28. 08. 1941 года определил им сей суровый приговор. Согласно данному документу; все они в кратчайший срок должны были быть репатриированы с берегов Волги в далёкую Сибирь, Казахстан, за Урал в леса – словом, подальше с глаз.
Чтобы хоть как-то оправдать свои беспрецедентные действия, специальные службы пустили слух, якобы поволжские немцы укрывают у себя гитлеровских десантников, готовящих террористические акты (cпустя многие годы эта грязная ложь была разоблачена и опровергнута.
От всякого рода слухов и сплетен люди впадали в смятение и панику, и всё же поверить в такое было выше их понятий.
– Быть не может, чтобы товарищ Сталин позволил сотворить с нами такое издевательство! – утверждали многие в спорах между собой. – Только подумайте, миллионы людей выгнать?! Сколько денег, поездов, вагонов потребуется на всё это!? А кто ж здесь за нас работать будет?!.
– Что им!? Пригонят других, таких же, как мы, они и будут трудиться в их пользу, – утверждали другие.
И не ошиблись. Вскоре после их отправки прибыли другие, из местностей, оказавшихся под угрозой захвата врагом..."
http://www.proza.ru/2010/08/14/605

Чужая судьба
Артур Граф
Рассказ восьмилетней девочки Альмы Мальян о
выселении немцев из города Баку.
Полвека спустя.
http://www.proza.ru/2010/12/09/1052

[Robert37]

Кто-нибудь скажет, что это не по теме - и будет прав. А кто-нибудь и заинтересуется. На последних я и рассчитываю, помещая сюда свой давний опус.

Ещё раз о евразийстве


В декабре 2003-го года в России должны были состояться выборы в Государственную думу, и на этом фоне родилось множество партий, движений и союзов, созданных людьми, ну очень болевшими за мать-Россию и ну очень жаждавшими решать судьбу её народа.
Одним из таких союзов явился избирательный блок, названный не более и не менее как «Великая Россия – Евразийский союз». В списке её кандидатов оказалась разнородная публика. В ведущую тройку вошли:
1. Павел Павлович Бородин, бывший ельцинский завхоз и распорядитель ну очень крупных кредитов.
2. Руслан Султанович Аушев, генерал, бывший лётчик-афганец, Герой Советского Союза, бывший президент Ингушетии, прославившийся на этом посту проектом закона о введении в его родной Ингушетии многожёнства.
3. Леонид Григорьевич Ивашов, генерал-полковник, бывший заместитель начальника Генерального штаба России по внешнеполитическим проблемам.

В списке кандидатов в депутаты, кроме трёх лидеров, было 5 русских, 6 татар и кавказцев и 2 немца. На немцах следует остановиться. Это были Бауэр Владимир Анатольевич и Баумгертнер Виктор Фридрихович, первый – председатель Немецкой федеральной национально-культурной автономии, второй – его заместитель. Бауэр к тому же ещё и финансировал издание газеты «Neues Leben», которая по этой причине была включена в состав средств пропаганды избирательной кампании блока «Великая Россия – Евразийский союз».
Я в то время был среди авторов газеты, редактор которой Александр Александрович Гангнус довольно регулярно печатал мои исторические и историко-биографические очерки. Вдохновлённый этим фактом, я тоже решил откликнуться на предвыборные публикации в газете какой-нибудь подходящей по теме статейкой. Название пришло сразу – «Ещё раз о евразийстве». Пока я её сочинял, выборы в думу стали свершившимся фактом, блок «Великая Россия – Евразийский союз» потерпел сокрушительное поражение, Бауэр перестал давать деньги, газета закрылась, и статья моя оказалась никому не нужной. Недавно я её перечитал, и мне показалось, что она имеет право на самостоятельную жизнь вне зависимости от сиюминутной политической конъюнктуры. Я кое-что в ней подправил и решил поместить её здесь в надежде, что это кто-нибудь когда-нибудь прочтёт.

«Ещё раз о евразийстве»

Я искренне удивился, когда обнаружил, что на страницах газеты «Neues Leben», Zentralzeitung der Russlanddeutschen, свила себе гнездо экзотическая птица под названием «евразийство».
Какое-то время факт этот вызывал чувство явного неприятия, потом я как-то с этим смирился и даже решил внести собственную лепту в раскраску перьев этой птицы.

Евразия – понятие географическое. Слово это впервые употребил в 1858-ом году географ Г. Ройше, в обиход же ввёл геолог Э. Зюсс, объединив таким образом в единое целое понятия, ранее казавшиеся не мыслимыми для объединения – Европу и Азию.
Евразия – это территория площадью более 50-ти миллионов квадратных километров, на которой проживает 3 миллиарда человек. Громадину эту и умом-то охватить невозможно, а уж изучить…
Но если евразийские «реки, горы и долины» оказались всё же преодолимы, то в этническом плане любой исследователь попадал в такие дебри, что в конце концов отчаивался и вынужден был в бессилии восклицать:

Могу ль понять что
в сущности людей,
Когда сложней игры лучей
в тысячегранье призм


Многоголосье
аур, вер, богов, идей…
Как втиснуть этот мир
в стандартный «изм»?

* * *

Понятие «евразийство, евразийцы» родилось в среде российских изгнанников в первые годы эмиграции.
Для попавших за границу после революции россиян эти годы были наполнены ощущением всеобщего краха: краха российской государственности, краха устоявшихся норм жизни, краха всех общественно-политических и философских идей. Вместе с этими ощущениями родилось чувство чудовищного обмана, чувство пока безотчётное, но совершенно определённое.
Больше всего обманутыми ощущали себя выброшенные за пределы страны молодые люди из интеллигентской среды. Они вдруг поняли, что их духовные отцы: писатели, философы, профессора всевозможных наук, гордо именовавшие себя интеллигенцией, написавшие тысячи книг и создавшие десятки теорий, в которых художественно-образно и научно объясняли, что такое российская история и российский народ, куда этому народу следует идти и как идти, – предстали вдруг пред всеми голыми королями и откровенными лгунами.
Их учения, их науки оказались пустым местом, их пророчества – вздором. Достаточно сказать, что ни один из них не смог предсказать ни большевистского переворота, ни грандиозной бойни гражданской войны. Почти все творения российской интеллигенции, которая по определению (от латинского слова intelligens – знающий, понимающий) должна была быть слоем людей, профессионально обязанных понимать и объяснять всё, происходящее в жизни, оказались, в сущности, ничем, бумажным хламом (причём за этот «хлам» в России очень хорошо платили – самые высокие в мире оклады университетским профессорам и самые большие гонорары писателям-беллетристам).
Одновременно с этим некоторые молодые люди вдруг осознали, что наступил самый удобный момент для того, чтобы перехватить лидерство у обанкротившихся отцов, родить новые, более современные идеи, поднять собственные духовные знамёна и, собрав под ними единомышленников, громко заявить о себе (и, как обидно острили их оппоненты, самим придти к вожделенным высоким профессорским окладам и литературным гонорарам).

Однажды – это было весной 1921-го года – в скромном пражском кафе собралась небольшая группа таких молодых людей. Их звали Пётр Савицкий, Георгий Вернадский, Николай Трубецкой, Пётр Сувчинский и Георгий Флоровский.
Старшим по возрасту из них был Г.В. Вернадский – сын оставшегося в России всемирно известного академика В.И. Вернадского, ему было 35 лет. Он уже успел побывать профессором (в Пермском и Таврическом университетах), во время гражданской войны служил у Врангеля начальником управления по делам печати и вместе с его армией ушёл в Константинополь.
Князь Н.С. Трубецкой, сын ректора Московского университета, известного в России религиозного философа, публициста и общественного деятеля, был подающим огромные надежды учёным-филологом. Ему тогда было 31год.
29-летний П.П. Сувчинский был личностью всесторонней: эссеист, литературный критик, музыковед. Друзья его шутили, что перед обаянием его личности и словесным напором не могут устоять не только женщины, но и министры – после того, как он почти шутя добился у правительства Болгарии разрешения на открытие в Софии «Русско-Болгарского издательства».
Г.Г. Флоровскому, молодому философу, тяготеющему к богословию, было в ту пору 28 лет.
Самым молодым участником встречи – ему недавно исполнилось 27 лет – был П.Н. Савицкий. Перед 1-ой мировой войной он окончил в Петербурге Политехнический институт, получив новую для того времени специальность экономико-географа, и сразу стал секретарём посла России в Норвегии. Посланник не пожалел о сделанном выборе: его юный секретарь, знавший пять европейских языков, оказался незаменимым помощником, быстро налаживавшим связи не только в дипломатических, но и научных кругах. Революция сломала все планы П. Савицкого. Вернувшись на родину, он вступил в Добровольческую армию Деникина, потом оказался в Крыму, где его взял себе в помощники П.Б. Струве, министр иностранных дел в правительстве Врангеля.
Все пятеро были по-эмигрантски бедны, но абсолютно уверены (и не без оснований!) в своих неординарных способностях и в своём высоком предназначении. Это был сбор единомышленников, и это был не первый их сбор. Они c недавнего времени были заражены новой историко-географической идеей самого младшего из них, Петра Савицкого, принципы которой он начал обдумывать ещё в Христиании (нынешнем Осло), а название которой – евразийство – пришло ему в голову осенью 1919-го года, когда он в Полтаве лечился от брюшного тифа. Каждый из них обязался написать статью в готовившийся ими же сборник, за издание которого взялся П. Сувчинский. Теперь они обсуждали детали.
Обсуждать было что. Очень трудным был вопрос отношений с новой российской властью. Правда, в осмыслении его, этого вопроса, у них было больше единомыслия, чем разногласий. Во-первых, они сходились во мнении в том, что установление новой власти в России – факт свершившийся, от которого уже никуда не денешься, и что эта власть, вопреки многим предсказаниям, практически без потерь сохранила территорию бывшей Российской империи. Во-вторых, они полагали, что если уж пытаться как-то проявить себя перед этой новой властью, то нужно это делать на новых установках, в корне отличных от позиций «стариков». Нужна была идея, да не просто идея, а философско-нравственное учение, которое способствовало бы «наведению мостов примирения» между большевиками и той думающей частью эмиграции, к которой молодые люди относили в первую очередь, конечно, себя.
Идея была найдена – это была идея Савицкого, то самое «евразийство», которая и должна была превратиться в искомое философско-нравственное учение. Название это очень нравилось всем его «отцам-основателям», оно очень выпукло подчёркивало то особое положение, которое занимает Россия, огромные пространства которой принадлежат и Европе, и Азии – более Азии, чем Европе. Старый термин «Евразия» в их трактовке обретал новый смысл, для них Евразия – это была Россия, а предлагаемое учение, по их мнению, должно получить такое развитие, чтобы стать «стержневой идеологией русского народа».
Они хотели быть первыми, и им нужно было спешить. Они знали, что в Берлине уже собралась группа эмигрантских деятелей из писательской среды, которая ищет контактов с новой властью и которая уже объявила о своём курсе «смены вех», что в их среде есть очень громкие имена вроде Алексея Николаевича Толстого и Ивана Сергеевича Соколова-Микитова.
Они это понимали, и они спешили. Уже вскоре, в том же 1921-ом году, в пражском отделении «Русско-Болгарского издательства» вышел из печати их первый сборник «Исход к Востоку. Предчувствие и свершения. Утверждение евразийства».
Злые языки говорили, что в поисках подходящей идеи Савицкий, Вернадский и иже с ними принялись «разгребать чудовищную свалку литературного и философского хлама» (так автор назвал творения российских мудрецов всего XIX века), вытащили из него старомодный и траченный молью, но ещё приличный сюртук славянофильства, слегка перекроили его, нашили цветочков на слишком большие дыры и получили то, что назвали они «евразийством».
Конечно, эти слова – всего лишь злобный выпад, но доля правды в них, безусловно, была. Перекраивать, кстати сказать, пришлось основательно. Используя терминологию критика, получившийся сюртук должен был подойти новой российской государственности, а та была ох как далека от славянофильства в любой его разновидности.
Во-первых, пришлось убрать всякое упоминание о русскости, русской идее, ибо носителей новой российской власти с очень большой натяжкой можно было назвать русскими, они этого не скрывали и прилагательное «русский» употребляли в основном с существительными ругательного типа: шовинизм, пьянство, дикость или антисемитизм.
Не подходило и утверждение славянофилов, что Европа и Азия – совершенно несовместимые понятия. Стоя в своей основе на позициях антизападничества, евразийцы должны были учитывать, что новые хозяева России, объявившие себя интернационалистами, смотрели на Европу с классовых позиций: не вся Европа плохая, а только буржуазия, а народ её и культура – хорошие. Да и идолы их: Маркс, Энгельс и другие, рангом пониже, – все были всё-таки порождением европейского мира. К тому же, находясь в Берлине, Париже или Праге, не могли же они, евразийцы, в своём антизападничестве переходить известные границы. Ведь именно Запад, то есть Франция, Германия, Чехословакия, Югославия и Болгария, а не кто другой, дал возможность им, выскочившим из бойни гражданской войны, продолжать жить, пусть бедно и зачастую униженно, но всё-таки жить привычной интеллектуальной жизнью, писать статьи и сочинять философские трактаты. Так что пришлось им откровенное антизападничество заменять туманными фразами о том, что «Россия – это не Европа и не Азия, но в то же время и Европа и Азия одновременно».
Более всего читающую эмигрантскую публику поразил взгляд евразийцев на татаро-монгольское иго, или, по их формулировке, «так называемое татаро-монгольское иго». Вот что писал, например, их идеолог Савицкий в 1922-ом году в следующем выпуске их сборника в статье под названием «На путях. Утверждение евразийства»:
«Без татарщины не было бы и России. Нет ничего более шаблонного и в то же время более неправильного, чем превозношение культурного развития дотатарской Киевской Руси, якобы оборванного и уничтоженного татарским нашествием (…) В дотатарской Руси был отмечен явственно происходящий процесс политического и культурного измельчания, а то и под-линная отсталость. Эта неустойчивость, склонность к деградации ни к чему иному, как к чужеземному игу, привести не могла.
Велико счастье Руси, что в момент, когда в силу своего разложения она должна была пасть (а она обязательно должна была пасть), она досталась татарам, а не кому-нибудь другому (…) Татаре очистили и освятили Русь, своим примером привили ей навык могущества. Россия – наследница Великих Ханов, продолжательница дела Чингиза, объединительница Азии».
А вот что писал Г.Вернадский в своей статье, названной им «Два подвига Александра Невского» в основанном его единомышленниками (и им в том числе, уже в Париже) журнале «Евразийский временник»:
«Глубоким гениальным наследственным историческим чутьём Александр понял, что основная опасность для православия и русской культуры грозит с Запада, а не с Востока, от латинства, а не от монгольства. Монгольство могло нести рабство телу, но не душе. Латинство грозило исказить самоё душу (…) Таким образом, Александру Невскому не только не нужно было опасаться монголов, но он мог рассчитывать на их помощь. Александр видел в монголах даже дружественную в культурном отношении силу, которая могла помочь ему сохранить и утвердить русскую культурную самобытность от латинского Запада».
(Не надо удивляться их смелым выпадам против латинства, то есть католичества; Запад уже давно не был конфессионально един, там привыкли к ещё более резким тонам и в религиозной полемике, и в спорах отцов церкви с многочисленными атеистами).
Столь же неожиданными были и высказывания евразийцев о роли реформ Петра I в истории России или о царствовании Екатерины II. «Это при Екатерине II, – писал много позднее «последний евразиец» Л.Н. Гумилёв, в этом вопросе полностью разделявший их взгляды, – родилась петровская легенда, легенда о царе-преобразователе, прорубившем окно в Европу и открывшем Россию влиянию единственно ценной западной культуре и цивилизации. Эта легендарная версия, рождённая в XVIII веке, не была опровергнута ни в веке XIX, ни в XX. Этот вымысел русской царицы немецкого происхождения, узурпировавшей трон, и по сегодняшний день принимается за историческую правду. Царь-палач, царь – разрушитель нравственных основ жизни народа, алкоголик и убийца собственного сына, он и поныне стоит на самом высоком отечественном историческом пьедестале. За многое он достоин свержения с этого пьедестала. Достаточно одного того, что это из петровского указа о подушной подати родилась та гнусная, омерзительная форма крепостного права, которая была упразднена только в 1861-ом году».
После выхода из печати первых трудов евразийцев эмигрантская интеллигенция, воспитанная на исторических трудах Карамзина, Соловьёва и иже с ними, обрушилась на молодых эпатажников градом резких критических статей. Им эта критика была как раз на руку – это была столь необходимая им реклама. Они понимали, что чем больше их будет ругать эмигрантская пресса, тем внимательнее будут приглядываться к ним из большевистской России и тем ближе будут они к своей цели. Святая наивность.
Так и случилось. Ими заинтересовались, но интерес этот возник в особом ведомстве – в ОГПУ, и заинтересовались там не геополитическими идеями их, а возможностью с их помощью активизировать процесс разложения эмигрантского общества, в основной своей массе стоящего на резко антибольшевистских позициях.
В 1924-ом году в эмигрантской среде довольно успешно вела работу чекистская провокационная организации «Трест», один из агентов которой, некто П.С. Арапов, был внедрён в сообщество евразийцев. Умный и образованный человек, с несомненной, по словам Савицкого, склонностью к богословию и философии, Арапов сумел войти в доверие к лидерам группы и активно включился в работу. Летом 1924-го года «Трест» (то есть ОГПУ) организовал Арапову «нелегальную» поездку в СССР, после которой он сделал доклад не только коллегам-евразийцам, но и самому генералу А.П. Кутепову, второму после Врангеля человеку в только что организованном Российском общевойсковом союзе (РОВС).
Главной мыслью доклада было утверждение, что в СССР существует довольно большая и сильная подпольная монархическая организация, которая в принципе готова к действиям, но нуждается и в авторитетном руководителе, и в чёткой идейно-философской системе, которая могла бы играть огромную объединительную роль. Естественно, при этом намекалось, что на роль лидера очень желательно было бы получить самого Александра Павловича Кутепова, а роль идейной основы могло бы сыграть евразийство.
Как известно (хотя бы из романа Л.Никулина «Мёртвая зыбь»), Кутепов на приманку не клюнул, а вот в среде евразийцев слова Арапова пробудили, как потом писал Флоровский, «соблазн нелепых мирских пристрастий» и «нелепый самообман».
Это подтвердилось последовавшими вскоре событиями. В конце 1924-го года Арапов привёл в кружок евразийцев некоего Малевского-Малевича, бывшего гвардейского офицера, якобы получившего наследство от богатого английского родственника (около 100 тысяч золотых рублей) и готового использовать их на поддержку евразийского течения, которому, по его словам, он давно симпатизирует.
Это были деньги ОГПУ. Наши евразийцы, измученные нищетой, не стали привередничать – они приняли их с радостью. На них был организован выпуск нескольких изданий, в том числе в Париже, несколько улучшилось благосостояние и самих идеологов евразийства.
Г. Флоровский, поняв происхождение денег, отшатнулся от кружка. Его организаторы после некоторых сомнений и колебаний пригласили к себе философа Л.П. Карсавина, высланного в 1922-ом году из СССР и прозябавшего в бедности и бездействии. Философ согласился, ему поручили издательское дело и редакторство.
Всё это ничего хорошего евразийской идее не принесло. В среде единомышленников явно стало просматриваться глубокое неблагополучие. Трубецкой писал из Вены Савицкому: «Меня просто пугает, что с нами происходит. Я чувствую, что мы забрались в трясину, которая с каждым шагом засасывает нас всё больше и больше…» Движение явно раскалывалось. Одни из его идеологов (Савицкий, Вернадский, Трубецкой) отказались от поиска основ для братания с советской властью, другие (Сувчинский, Карсавин, Эфрон, Святополк-Мирский) увязали всё больше и больше.
В 1928-ом году на деньги, полученные от Малевского, стала выходить газета «Евразия», в которой всё большую и большую роль стал играть Карсавин. Очень быстро от неё пахнуло таким откровенным большевизмом, что от евразийцев отшатнулась почти вся эмиграция, а в среде родоначальников движения произошёл окончательный раскол.
Как чуть позднее писал Флоровский, «судьба евразийства – история духовной неудачи. Их правда – это правда вопросов, но не правда ответов, правда проблем, а не решений».
Идеологи евразийства: Савицкий, Вернадский, Трубецкой – посвятили себя серьёзной науке и добились в ней признанных успехов. Но и порвав с тем, чем стало в конце 20-х годов евразийство, они не отказались от самой этой идеи, от теоретического её развития. Главная роль здесь принадлежит Савицкому, который вернул евразийству то, что в угоду политической конъюнктуре было выброшено: православную идею и признание ведущей роли русских в исторических судьбах народов России. «Евразийцы – православные люди. И православная церковь есть светильник, который нам светит», – писал он уже позже, в 30-х годах. «Евра-зийство стоит на почве православия, исповедуя его как единственную форму христианства, и признаёт, что именно в качестве единственной истинной веры православие и смогло сыграть в русской истории роль творческого стимула», – вторил ему Трубецкой.
Но всё это было всего лишь упражнениями для ума, а не руководством к действию. Это понимали и они сами, и немногие оставшиеся верными им соратники. Костёр евразийства угас, так и не разгоревшись.

По-разному сложилась судьба евразийских деятелей, как тех, кто стоял у истоков движения, так и тех, кто к нему примкнул, – кто искренне, кто с тайным умыслом.
Первым уехал из Европы в Америку Г.В. Вернадский. В 1927-ом году он получил приглашение в Йельский университет, где вскоре получил профессорскую кафедру и много лет успешно занимался преподаванием и научной деятельностью. Умер он в США в 1973-ем году.
Н.С. Трубецкой в первой половине 20-х годов работал в Пражском университете, потом получил приглашение на должность профессора в Венский университет. Его труды по лингвистике получили мировую известность, а названия дисциплин, в которых он считался крупнейшим специалистом, поставят в тупик и очень образованного человека: фонология, морфонология и компаративизм. Он умер от инфаркта ещё молодым – в 1938-ом году.
Л.П. Карсавин в 30-х годах уехал в Литву, получил место профессора философии в Каунасском университете. В 1940-ом году Литва была присоединена к СССР, столица республики была при этом перемещена в Вильнюс. Туда же перевели и университет, туда же уехал и Карсавин. После войны ему оставили читать там только небольшой курс эстетики, а в 1946-ом вообще удалили из университета. Два года он проработал директором Вильнюсского исторического музея – и последовал арест. После следствия и суда в Ленинграде осенью 1950-го года он был этапирован в концлагерь в Коми АССР. Он умер в 1952-ом году в лагерной больнице в Абези, неподалёку от Инты.
Арапов, Эфрон, Святополк-Мирский в 30-х годах добровольно, по нелегальным каналам НКВД, уехали в Москву, где тут же были арестованы. Арапова и Эфрона расстреляли, Святополка-Мирского отправили на Колыму, где в 1939-ом году он погиб.
Тяжёлой оказалась и судьба П.Н. Савицкого. Несмотря на то, что организация евразийцев даже официально была ликвидирована в 1930-ом году, он не посчитал это поражением его идеи и продолжал теоретическую разработку её, но, как принято в таких случаях говорить, в стол. А этим жив не будешь, нужен и кусок хлеба, тем более что у него была немалая семья: жена, два сына, отец и мать. На кусок хлеба он зарабатывал в Немецком университете в Праге. Когда Германия начала войну против СССР, Савицкого из университета выставили. Чешские власти, хоть и подконтрольные гитлеровцам, желая ему помочь, назначили его директором Русской гимназии. Это выручило, но ненадолго. Не желая поступаться убеждениями, в 1943-ем году он вынужден был уйти и оттуда. Как он доживал до 1945-го года, до освобождения Чехословакии, не установлено.
Это освобождение самому Савицкому принесло как раз обратное. 21 июня 1945-го года он был арестован советской военной контрразведкой, осуждён и отправлен в Темлаг (Мордовия). Освобождён он был только через 10 лет, в 1955-ом году, сумел возвратиться в Прагу и даже вернуться к научной и преподавательской работе. Он наладил переписку с Вернадским, живущим в США старым соратником, заочно познакомился с Львом Николаевичем Гумилёвым и заразил его идеями евразийства. Годы спустя Гумилёв сам называл себя последним евразийцем.
Умер П.Н. Савицкий в 1968-ом году.

[golos]

Синопсис
Иоганн Фридрих Фохт-Вагнер
В поисках издательства.

Посвящается 400-летию дома Романовых.

В текущем 2012 году исполняется 250 лет со дня выхода Манифеста императрицы Екатерины II от 4 декабря 1762 г. 'О позволении иностранцам селиться в России и свободном возвращении русских людей, бежавших за границу', а следующие за ним, в 1763 году, два законодательных акта - Указ 'Об учреждении Канцелярии опекунства иностранных колонистов' и Манифест 'О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых губерниях они пожелают и о дарованных им правах' легли в основу развития колонизации в России.

Повесть «Предвестье графа Воронцова» можно было бы назвать мемуарами или посчитать историческим трудом, если бы не одно существенное «но» – художественная форма, избавляющая стороннего читателя от сухого перечисления фактов. Герои книги оживают в диалогах, повседневных сценах и бытовых деталях. Они любят, переживают, грустят, надеются, радуются и верят, что делает их почти осязаемыми и неимоверно близкими читателю.

Начинаясь с приема графов Воронцова и Орлова у Екатерины II, произведение затем переносит нас в эпоху перестройки, обнажившей острый вопрос о судьбе немцев в России, чтобы потом снова вернуть в восемнадцатый век к истории обычной немецкой семьи Вагнеров, решившихся в поисках счастья на отважный шаг – переселение из Германии в Поволжье. В дальнейшем рассказ так и ведется в двух временных пластах: XVIII век, начало переселения немцев в Россию, и конец XX века, когда начался обратный процесс, – возвращение немцев на историческую родину.
http://proza.ru/2012/06/17/763

[golos]

Карл Федорович Шифнер

Карл Федорович Шифнер родился в 1939 году в городе Омске в семье российских немцев. Вырос в маленькой сибирской деревне. Был пастухом, кузнецом, золотоискателем, фотографом, журналистом. Окончил факультет журналистики Дальневосточного госуниверситета. Много лет жил на Крайнем Севере – в Магадане, где работал, в основном, в редакциях газет.

Публиковал свои очерки, рассказы, повести на русском и немецком языке в газетах, журналах, коллективных сборниках. Многие рассказы были опубликованы в немецкой газете «Neues Leben» («Новая жизнь», Москва), повесть «Эхо души» – в альманахе «Heimatliche Weiten» («Родные просторы», Москва). Повесть «Баллада о матери» была опубликована в сборнике «Отчий дом» («Советский писатель», Москва), по ней Казахстанский драмтеатр поставил спектакль, который несколько лет шел в театрах Сибири и Казахстана.

В 1995 года переехал в Германию. Здесь его очерки и рассказы были опубликованы в русскоязычном журнале «Edita Gelsen». Там же выпустил книгу повестей и рассказов «Ранний листопад».

Живет в городе Кёльне. http://www.hrono.ru/avtory/parus/shifner.php

В Германии я стопроцентно русский
(Вопросы задавала Ирина ГРЕЧАНИК)
http://www.hrono.ru/proekty/parus/shifner0711.php

[golos]

Willi Muntaniol
Вилли Мунтаниол


Родился 23 февраля 1931 года в немецком посёлке Воскресеновка Кустанайской области. В 1936 году переехал с родителями в Актюбинск, к месту работы отца.

После ликвидации республики немцев Поволжья, в декабре 1941-го семью выселили в казахский аул Копа за 175 километров от областного центра. Там Вилли учился в начальных классах казахской школы. Позже окончил среднюю школу на русском языке.

Учился в Алма-Атинском музыкальном училище имени Чайковского. В годы хрущёвской оттепели был артистом (певцом) первого в СССР профессионального немецкого ансамбля «Hand in Hand“. Заочно получил высшее журналистское образование. Работал в органах печати Киргизии, в Кзылординской и Актюбинской областных газетах Казахстана, был собкором КазТАГ и ТАСС.

В «Казахстанской правде» и «Neues Leben“ печатал статьи, фельетоны, документальные рассказы и очерки. Газета «Правда» поместила его очерк «Здравствуй, Кабира» о том, как казашка спасла от голода семью немцев.

В 1961 году опубликована в сборнике республиканского Дома народного творчества Казахстана, а также исполнена по радио «Песня молодых целинников» Мунтаниола на музыку Оскара Гейльфуса, который в последствии стал автором оперы «Рихард Зорге». В 1967-ом на республиканском смотре самодеятельного искусства в Киргизии была удостоена диплома 1 степени его авторская «Песня о Пржевальске» в собственном исполнении на музыку Евгения Цатурянца.

В 1988 году Всесоюзная фирма «Мелодия» выпустила грампластинку с песней об Актюбинске Вилли Мунтаниола «Мой город на белом холме» на музыку его брата, московского композитора Эрнста Мунтаниола.

Два года назад в Dinklage (Niedersachsen) выпущен компакт диск с песней Вилли Мунтаниола в собственном исполнении «Тяньши, что сказка из Тибета» в сопровождении оркестра. Стихи и музыка с китайским колоритом написаны исполнителем.

Сейчас готовы к печати две первые книги романа-трилогии «Ты виноват уж тем, что немец». Вниманию читателей предлагается первая глава этой книги «Таинственная незнакомка».

Таинственная незнакомка
(Глава из романа «Ты виноват уж тем, что немец)

http://www.rd-zeitung.eu/literatur/muntaniol.htm

[Наталия]

В Германии я стопроцентно русский
(Вопросы задавала Ирина ГРЕЧАНИК)

Удивительное интервью. Спасибо, golos!
Честное, умное, полезное во всех смыслах.

[golos]

Нидерер Альберт Александрович


Нидерер Альберт Александрович - часовой мастер, фотокорреспондент.
1923, 1 января. — Родился в Царицыне в семье агронома и садовника.
Проживание в Царицыне, в Ровеньках (1930), в Ставрополе (1930-1936) Элисте (1937-39) и Армавире (1939-1941).
1941, октябрь. — Депортация из Армавира в Кустанай, затем в райцентр Урицк.
1942, конец января. — Призыв в Трудармию, трёхдневный путь пешком до Кустаная.
1942, февраль. — Прибытие в Туринск (Свердловская область), а затем в лагерь «Крайбор» (недалеко от села Санкино, 2-ой ОЛП). Работа на лесоповале.
1943, начало января. — Прибытие в Бакарюку. Работа на лесозаготовках. Альберта назначают культмассовиком.
1946, сентябрь. – К Альберту приезжает в гости отец.
1946, 26 декабря. – Демобилизация и приезд в Кустанай к дяде.
1947, 11 февраля – 1952 – Работа часовым мастером в Кустанае.
1952 – 1953. – Работа заведующим клубом под Рудным.
1953 – 1958, апрель. – Работа часовым мастером в Кустанае.
1958, июнь – 1988, 30 июля. – Работа фотокорреспондентом сначала в Кустанае («Кустанайский комсомолец», «Ленинский путь»), потом в Днепропетровске («Днепровская правда», «Днепр вечерний»).
С 1988, август. – Выход на пенсию.
2004. – Переезд в Дрезден, Германия.

Предисловие редактора

Эта, по сути, автобиография, названная автором «MeinSchicksal» («Моя судьба»), была составлена из писем, отправленных Альбертом Александровичем из Дрездена в Костанай по электронной почте примерно с конца августа 2010 по июнь 2011 года. Таких писем было написано более полутора сотен. Есть небольшие включения из его посланных гораздо ранее бумажных писем; с 2011 года письменные мемуары постепенно «обросли» воспоминаниями, переданными по Skype. Вся редактура состояла в том, чтобы расположить весь материал хронологически и разбить его на главы. Несколько раз готовые части высылались автору для проверки, корректив и авторизации. Сам он не определял будущей аудитории своего произведения – некоторые эпизоды, скорее, могут быть интересны только для родственников, другие, напротив, адресованы urbietorbi, «городу и миру».
Во время работы над мемуарами Альберту Александровичу было уже восемьдесят восемь лет. Примечательно, что в столь почтенных годах автор сохранил совершенную ясность ума, свободу изложения и завидную память. Альберт Нидерер родился спустя всего несколько дней после образования Советского Союза, и благополучно его пережил.
По вполне понятным причинам текст снабжён множеством комментариев составителя в сносках.
В июле 2011 года я побывал в Дрездене у Альберта Александровича, вручив ему экземпляры первого издания.
Позже автор внёс кое-какие поправки, которые отражены в нижеследующем тексте, и сделал несколько добавлений (например, рассказ о постройке рабочих шалашей в Бакарюке и о котелках, см.). Объём добавленного сравнительно невелик, а потому датировка всей биографии осталась неизменной.
Отрывки из воспоминаний Альберта Александровича публиковались в «Костанайских новостях» в августе и сентябре 2011 года.
Игорь Нидерер

Моя судьба
http://www.sakharov-center.ru/museum/library/unpublishtexts/?t=niederer

[golos]

Гернгутеры и меннониты
Вячеслав Демидов
к.филос.н..

Выселять немцев в Сибирь принялись в декабре. Какого года? Тысяча девятьсот... нет, не сорок первого – пятнадцатого.

Созданный Государственной Думой “Особый Комитет по борьбе с немецким засильем” приступил к «освобождению страны от немецкого влияния во всех областях народной жизни Государства Российского». Так сказать, в благодарность за то, что приехали.

А НАЧИНАЛОСЬ ТАК ПРЕКРАСНО...
Возведенная в 1762 году гвардейцами на российский престол, Екатерина (Великой она станет позже...) не могла забыть своего ухоженного Анхальт-Цербского быта.

Очень хотела, чтобы в России, которую она полюбила любовью вовсе не показной, начались, как сейчас говорят, культурные сдвиги. Чтобы крестьяне научились работать, как у нее на родине, а страна сделалась богатой в меру своих просторов. Едва после переворота всё успокоилось, в том же году послала в Европу манифест:

«Всем дозволяем в Империю Нашу въезжать и селиться где кто пожелает, во всех Наших Губерниях».

И год спустя еще один.
И еще один в следующем году.

Она понимала, что жить в российской глубинке (а именно там следовало начать преобразования) тяжко будет нерусскому человеку. Но момент был очень уж подходящим. В Пруссии и Австрии только-только замолкли пушки Семилетней войны – повсюду бездомные, разоренные, погорельцы... Поедут, без сомненья, поедут!
И точно: поехали.

Тем паче, что велела государыня выдавать тем, кого запишет в свой список «вызыватель»-уполномоченный агент, сразу по восемь шиллингов. Каждый день по восемь!

Обещала (и что еще важнее, слово сдержала) тем, кто направится в необжитые места, на тридцать лет освободить от всех налогов.

Бесплатно каждой семье дала по 30 десятин (1 десятина – 1,093 га.) земли: 15 – пахотной, 5 – леса, 5 – выгонов, 5 – под строения и гумно.

И еще по лошади, а у кого большая семья – так даже по две. Корову, муку, зерно на семена, плуг, телегу, веревку, лопату и прочее.

И по 500 рублей «подъемных» денег. И беспошлинно разрешила торговать да ярмарки устраивать.

Только приезжайте, только россиян научите работать прилежно и правильно!

Всего два года прошло – переселились в Россию 23.109 колонистов, потом еще, еще...

Сто лет спустя, в 1864 году, поселений-колоний насчитывалось пятьсот сорок девять.
А к началу Первой мировой войны число русских подданных, чьим родным языком был немецкий, приблизилось к двум миллионам.

БАРОНСК
Караваны переселенцев шли туда, где морем пахло: в порты Любек и Данциг (нынешний Гданьск). На кораблях плыли в Петербург.

И мимо роскошных дворцов пешим путем в старую столицу Москву. Пылят телеги, шагают усталые немцы: эко пути-то... В Москве Немецкая слобода. Неужели конец? Нет еще, снова грузиться – снова плыть.

«Вызыватель» барон Борегардт де Кано успокаивает: скоро, скоро доберемся.

По матушке-Волге проплыли мимо Саратова – и вот она, немецкой колонии столица Катариненштадт (при советской власти именовался и Пугачевском, и Марксштадтом, а сейчас просто Маркс) – в честь государыни (а русские в разговорах меж собой, коли барон город устроил, длинное название сократили до Баронска).

На календаре 29 июня 1764 года.
Дома поставили на отлогом косогоре по обе стороны речки Малый Караман. До Волги рукой подать, она здесь глубиною 8 сажен, 600 шириною: белуга, осетры, севрюга, белорыбица, стерляди, сомы, сазаны, судаки...

Деятельный барон основал на Волге меж Саратовом и Камышиным больше двадцати колоний, из них одну назвал в честь себя Кано, другую в честь жены – Сусанненталь, а еще две в честь своих детей – Филиппсфельд и Эрнестиндорф.

В общей сложности в Екатерининское время приехало около 75.000 человек, им выдали 5.682.307 рублей ссуд, причем 2.026.454 рубля безвозвратно – вот как скрупулезно шел счет!

Двадцать лет спустя после прибытия в Баронске проживала 141 семья – 636 человек, к 1900 году насчитывалось уже больше 400 дворов – 6.077 жителей и 2.500 лошадей. Молились в двух лютеранских храмах, одном католическом и одном православном.

Дети учились в трех школах, и немцы поняли некоторые пункты манифеста буквально: вместо истории и литературы России преподавали историю и литературу Германии. Был сиротский приют, больница с врачом. Человек восемьсот занимались кустарными промыслами. Торговых и промышленных заведений насчитывалось сто тридцать три. А трактиров только одиннадцать.

Главное богатство для многих был табак. По его вывозу колонисты постепенно заняли второе место в России: каждая семья в среднем производила 90 пудов табака, а он стоил 2 рубля 15 копеек за пуд. Корова же – 3 рубля, лучшая лошадь – 6 рублей.

И что удивительно – ничто у немцев не пропадало зря: из соломы плели шляпы, сумки, корзинки, пояса, из лозняка – стулья, кресла, столы, детские кроватки. Понятное дело, на продажу.

Дети зарабатывали за год до 16 рублей, женщины – 60-70, мужчины – до 120.
В Екатериненштадте были три мельницы, мастерские выделки кож и пошива женских сумок и перчаток, изготовления гребешков. А еще вили веревки и канаты для речных судов.

Кроме сельских хозяев, промышленников, торговцев, жили в поволжских колониях и городах немцы-учителя, немцы-архитекторы, немцы-врачи.

Культурное их влияние трудно переоценить. Достаточно вспомнить, что первый книжный магазин в Самаре открыл в декабре 1866 г. Петер-Август Грау. Что пять лет спустя его вдова Фанни устроила при магазине первую в городе публичную библиотеку. Что мануфактурная лавка братьев Клодт продавала не только ткани, но и первые в Самаре электролампочки...

МОНУМЕНТ
Осенью 1848 года – чтобы успеть к столетнему юбилею – колонисты устроили подписку на памятник Екатерине Великой. Собрали 14.200 рублей серебром, заказали бронзовый монумент в Санкт-Петербурге профессору барону фон Клодту, который своих знаменитых коней поставил на Аничковом мосту.

Изображена была императрица сидящей на троне с манифестом в руке. На четырех угловых столбах ограды – герб России, на средних столбах – герб Саратова. Открыли памятник в Екатериненштадте 4 октября 1851 года.

А коммунисты в начале 30-х годов его снесли и отправили в переплавку. Подумаешь, какой-то Клодт...

Полностью можно прочитать здесь http://www.proza.ru/2012/04/06/2058

[golos]

В качестве гида выступала автор книги «Жизнь немцев колонистов за Кавказом» Т. Гумбатова.

Тамара Гумбатова



Гумбатова Тамара Филипповна, председатель Церковного совета Евангелическо-Лютеранской общины г. Баку, руководитель Центра встреч «Вилла Петролеа» при общине, член Международной ассоциации исследователей истории и культуры российских немцев, член Ассоциации общественных организаций Международного Союза немецкой культуры, автор научных и публицистических статей по истории немцев и лютеранской церкви.
Родилась в г. Киеве. В семье были русские, немцы, украинцы и поляки. Окончила Киевский Государственный Университет им. Т.Г.Шевченко и аспирантуру во ВНИИ ВОДГЕО (Москва).Кандидат технических наук. Замужем. В Баку проживает с 1976 года. http://www.proza.ru/avtor/aleksej1

28 августа День памяти о депортации немцев

...С Красноводска, набив людьми телячьи вагоны, их повезли в Акмолинскую область Казахстана. Ехали целый месяц ноябрь. Проверка наличия выселенцев проводилась не реже одного раза в сутки. В сутки давали черный хлеб по 400 г. на человека и один раз в сутки( а то и раз- в двое) похлебку из зеленой капусты и головы селедки. На остановках брали кипяток и пили чай со своей едой, которую взяли еще из дома, а на больших станциях получали кашу, о которой дома люди понятия не имели. Приехали уже зимой. Там их на санях развезли по аулам. Казахи совершенно не знали русского языка, но приняли немцев, в отличие от власти, приветливо.
Начался долгий период истребления немецкого народа: лагеря и трудармия, насильственная ассимиляция и голодное существование в условиях разжигания недоверия и ненависти ко всему немецкому. Было запрещено все- родной язык, религия, культура, праздники. В итоге - сотни тысяч загубленных жизней и тысячи разрушенных семей и покореженных судеб...
http://www.proza.ru/2012/03/23/2227

Леопольд -отец Мстислава Ростропович
http://www.proza.ru/2012/04/01/1480

[golos]

Наверное, опять не совсем по теме. Под "Прозу" подходит, а под "Память жива" - нет. А куда размещать прозу немцев СНГ, освещающих 90-ые и позднее годы - не знаю.

Анатолий Резнер
Родился я под Новосибирском в 1957 году в многодетной крестьянской семье. В двухмесячном возрасте состоялся мой первый большой переезд - депортированные в Сибирь с Волги и разобщённые трудармией дети Андрея Резнера съезжались в "столыпинский" Славгород, расположенный в суровых степях Кулунды Алтайского края, в место компактного поселения российских немцев. http://www.proza.ru/avtor/brulani

Лекарство от эмиграции
"Молодёжь Алтая", № 38, 20 сентября 1991 года
Национальный вопрос

Было время, в немецких сёлах края молодые люди не задерживались. Но ситуация меняется: десяток крупных сёл с компактным проживанием советских немцев - Подсосново, Шумановка, Кусак - счастливо избегают такой участи. Отсюда крестьянские дети с немецким акцентом в русском языке тоже уезжали. Но - не всегда. Получив образование, большинство возвращалось. У каждого была своя судьба, своё предназначение, но в этих сёлах молодёжь была более привержена земле.

Долгое-долгое возвращение

Юстина Фризен, девушка из села Кусак, после окончания средней школы уехала в Омск. Окончив институт, стала преподавателем истории и английского языка, после распределения оказалась в Ашхабаде. Вышла замуж за Николая Маркова, водителя геологоразведочной партии, выходца, как и она, из крестьянской семьи. Но память крестьянских детей всегда связана с землёй. И притяжение земли тем сильнее, чем неустроеннее жизнь в городе.
Марковы поехали на Ярославщину: "Земли там - бери, не хочу!" Но не землю взяли они - всё же нужно иметь какую-то технику, сбережения, а их не было. Взяли они на пару с другой семьёй 180 бычков на откорм, но обманулись в своих силах: вдвоём, имея на руках грудного ребёнка и не имея средств усовершенствовать примитивный труд и быт, на ноги - не встать.
Могли Марковы поехать и в Германию. Тем более, что сестра Юстины Мария уже живёт там. Но Юстина вывела формулу скитаний: "На чужой земле счастья не найдёшь" и приехала с мужем и сыном в Кусак. Приехали и начали строить новый дом, новую жизнь.
- Желающих жить и работать в нашем колхозе становится всё больше и больше, - подтвердил председатель колхоза имени Энгельса И. Классен. - Письма-просьбы идут к нам из Киргизии, Казахстана, из многих районов Алтая. Но всех принять мы не можем. Принимаем только родственников наших колхозников, тех, кого знаем, на кого можем надеяться...
Я спросил Николая Маркова, сожалеет ли он о том, что в колхозе у него не будет возможности открыть свою животноводческую ферму - ведь сами колхозники не позволят растаскивать по частям такое крепкое хозяйство.
- Нет, не жалею, - ответил он. - В таком колхозе действительно можно хорошо жить и спокойно работать. Я не только водитель, я ещё тракторист, сварщик, строитель, думаю, колхозу нужный работник. Ну а ферма... там видно будет.
Не ностальгия по пшеничным полям и белым берёзам влечёт крестьянских детей в родные места, а куда более серьёзные аргументы.

Аргументы

Колхоз имени Энгельса - хозяйство многоукладное: зерновые и кормовые угодья, мясо-молочные фермы, небольшие предприятия по ремонту машинно-тракторного парка и сельхозинвентаря, производство строительных материалов, переработка сельхозпродукции. Хозяйство экономически стабильное: в прошлом году колхоз получил миллион восемьсот тысяч рублей чистой прибыли.
Имея собственный завод, выпускающий пять с половиной миллионов штук кирпича в год, деревообрабатывающий цех и крупную строительную бригаду, колхоз много строит. Объекты соцкультбыта возводятся не по остаточному принципу, а параллельно производственным корпусам. Так были построены средняя школа, поликлиника, детские сады, дом культуры, магазины, отделения связи, телеателье. Так строится завод по производству пива и новая улица села.
Индивидуальному строительству в Кусаке придают особое значение: свой дом - это тот корень, пустив который человек остаётся на земле, питающей его.
Застройщики пользуются большими льготами: каждый из них имеет право на беспроцентную ссуду на строительство дома. Но деньги на руки не выдаются - всё до копейки высчитывается бухгалтерией по мере приобретения в колхозе строительных материалов (стоимость ирпича - 35 рублей за тысячу штук), выполнения работ колхозной строительной бригадой (по желанию заказчика), других расходов.
Новую улицу в Кусаке назвали улицей Мира. Дом Марковых уже не последний в ряду...

Эмиграция

С 1987 года из Алтайского края в другие страны, в особенности в Германию, выехало 9 895 человек (по состоянию на 1 июля 1991 года). С каждым годом общая численность эмигрантов удваивается.
За последние два года из Кусака, где проживает около двух тысяч человек, в Германию выехало чуть больше пятидесяти жителей. Но опустеия села не наблюдается. Ведь на смену выехавшим прибывают семьи из других районов. За те же два года в Кусак приехали 24 семьи - 102 человека. Население растёт не только за счёт переселенцев. За два года в селе родились 70 малышей, причём в двадцати семи семьях это был третий или четвёртый, а в семье Каздорф - седьмой (!) ребёнок.
Эмиграционные настроения в сёлах Немецкого района существенно различаются. Так, в селе Орлове добрая половина жителей уже уехала за рубеж, остальные, думается, не преминут воспользоваться вызовом родственников из Германии. В селе Редкая Дубрава, по утверждению председателя колхоза имени К.Маркса Г. Беккера, половина населения настроена на выезд. В Кусаке эмиграционные настроения резко спали.
Вот подтверждение: в прошлом году лишь четыре семьи собрались строить собственные дома. Ходили разговоры о цепной реакции, которая уведёт большую часть населения села в процветающее зарубежье. А 1991 год принёс неожиданное известие: в Германию уехала всего одна семья, зато 28 семей решили строить свой очаг здесь, на Родине.

Перспектива

- Сегодня идёт самая незаметная и самая напряжённая работа, - сказал председатель райисполкома Немецкого автономного района И. Бернгардт, - формируются кадры отделов и служб нового района. Эта работа осложняется тем, что в селе Гальбштадт - районном центре - нет свободных квартир, людей селить некуда. Алтайский крайисполком выделил району два миллиона рублей на строительство жилья, 700 тысяч добавил крайагропромсоюз, но у нового района нет строительной организации, которая могла бы это жильё построить.
Новый исполком работает и над программой экономического, социального и культурного развития района. Ряд промышленных и сельскохозяйственных предприятий края, с советской стороны, и Общество культурных связей с немцами зарубежья, с германской стороны, создали совместное предприятие "Интербрике" по оказанию помощи немцам Алтая.
Помощь со стороны Германии уже идёт. В посёлке Яровое строится хлебопекарня, в Орлове - сыродельня, в Шумановке - мясокомбинат. В перспективе - производство молока, масла, макарон, круп. Поступает оборудование для домов культуры - это большое подспорье в возрождении языка, традиций советских немцев.
Здесь понимают так: помощь из-за рубежа - не подачка, а экономическое сотрудничество, которое поможет набрать силы для успешного развития Немецкого района.
http://www.proza.ru/2012/08/01/1183