Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Из истории поволжских немцев.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Сегодня я начинаю размещать свою монографию на форуме. Кто-то уже с ней знаком, а для кого-то сюжеты книги будут новыми и интересными. Не стал ее просто передавать в библиотеку сайта. Думаю, что Александр Александрович меня правильно поймет. Не все сразу "идут" в библиотеку. По небольшим разделам, главам и параграфам легче читать. На вопросы готов, по мере возможности, ответить. Но если Александр Александрович и модераторы посчитают, что мое решение по книге не удачно, то готов ее электронную версию передать в библиотеку.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

От автора

На окраине сибирского шахтерского города в уличной ссоре меня, семилетнего мальчишку, обозвали «фашистом». Обливаясь горючими слезами, шел домой, и у калитки дома сосед, шестиклассник Сашка Отто, стал успокаивать: «Фашисты — это плохие немцы, а мы — немцы хорошие, наши родители приехали сюда с Волги». Тогда я ничего не понял, но эти слова остались в детской памяти...
Прошли годы. Перестало быть секретом, почему «хорошие немцы с Волги» оказались в Сибири. Но вопрос, кто они — немцы Поволжья, для меня оставался без ответа. Знакомство с литературой по истории колонизации Поволжья ставило больше вопросов, чем давало ответов. Став профессиональным историком, я вернулся к этой теме. Немцы России, и в первую очередь поволжские немцы, стали предметом моих научных изысканий.
Российская империя изначально формировалась как многонациональное государство. В ней мирно уживались народы различных вероисповеданий, сохраняя свои национальные особенности и традиции. Достаточно многочисленными на территории России были немцы. В последнее время в исторической, политической, философской литературе их рассматривают как единый народ — российские (раньше — советские) немцы. Насколько оправдан такой подход?
Сам термин «советские немцы», а чуть позже — «российские», «украинские» или «казахстанские» немцы, появился в политических кругах во второй половине 80-х гг. XX в., когда активизировалось движение за национальное возрождение, полную политическую реабилитацию и воссоздание ликвидированной автономии на Волге. Он вполне оправдан при научном осмыслении их послевоенной истории и современного положения. Депортация 1941 г. как бы объединила немцев, проживавших ранее в различных частях СССР, в местах ссылки. Дисперсное их расселение привело к общим для всех проблемам: потере элементов национальной культуры, языка и традиций.
До 1941 г. не только в научной, но и в научно-популярной литературе использовались термины «немцы в Советском Союзе» или «немецкие колонии в Советском Союзе», а до 1917 г. — «немцы в России». Это более правильная с научной точки зрения терминология. Немцы никогда не представляли в России единого народа. Формирование различных групп немецкого населения происходило в течение нескольких столетий в разных частях обширной Российской империи. Контакты и взаимовлияние были ограничены, а в большинстве вообще отсутствовали. Причиной тому являлись социальные, конфессиональные и территориальные различия.
Классифицировать немецкое население России можно по следующим признакам.

1. По социальному

Среди немецкого населения России выделяются три основных группы:

а) наиболее многочисленная — колонисты, получившие с 1871 г. статус поселян-собственников. Они прибыли в Россию в рамках колонизационных мероприятий и компактно поселены в Поволжье, на Украине и под Петербургом. В конце XIX — начале XX вв. переселились в дочерние колонии на Северном Кавказе, Сибири, Оренбуржье. Несмотря на общий социальный статус, они имели ярко выраженные особенности, связанные с временем поселения, местами выхода из Европы и социально-экономическими отношениями;

б) городские — многочисленные выходцы из различных германских и других европейских государств, приезжавшие в Россию в качестве специалистов и просто за лучшей долей. Проживали преимущественно в городах. Их можно подразделить на две категории: одна, испытывая сильное влияние русской культуры, быстро ассимилировалась; другая сохранила национальные черты;

в) дворяне. Российское дворянство пополнилось немцами после присоединения к России Прибалтики. Часть немцев-дворян получила этот титул на службе русского государства, а часть принесла его с прежней родины. Для этой социальной группы были характерны, с одной стороны, сохранение национальных и религиозных черт, а с другой — обособленность от остального немецкого населения страны.

2. По конфессиональному

Здесь можно выделить четыре основных группы. Самая крупная — это лютеране. Они были представлены во всех социальных группах, но среди дворян и мещан их было абсолютное большинство. Католики в структуре немецкого населения России в основном были представлены колонистами. Определенная часть немцев приняла православие. Конфессиональные различия создали барьеры в контактах между немцами не столько в городах, сколь¬ко в сельской местности. Особую этноконфессиональную группу представляли собой меннониты. Поселенные первоначально в Новороссии и Поволжье, а затем расселившиеся в Оренбургские степи, Сибирь и Среднюю Азию, они полностью сохранили свою самобытность. Будучи выходцами из Голландии и имея серьезные религиозные противоречия с католиками и лютеранами, они старались избегать контактов с немецкими колонистами, за исключением чисто экономических.

3. По территориальному

По нашему мнению, можно выделить шесть основных, наиболее крупных групп немецкого населения России по месту проживания. Они имели свои ярко выраженные особенности и устойчиво существовали до 1917 г.

Немцы Прибалтики. Вошли в состав России уже сформировавшейся группой, со своими национальными, культурными и территориальными особенностями. Высокий уровень образования и социального положения позволил многим ее представителям войти в высшие эшелоны власти и военную элиту России. Говорить о взаимовлиянии или просто контактах с другими группами немцев, за исключением отдельных представителей Москвы и Петербурга, не приходится.

Немцы Петербурга и Москвы. Их можно условно разделить на две части: одна пошла по пути ассимиляции и потери национальной идентичности, другая сохранила основные национальные черты. Для последней была характерна большая подвижность — постоянное пополнение за счет приезда в XVIII — начале XX вв. со всей Европы, и в том числе из германских государств, иностранцев и отъезд определенной части немцев на родину. Она наиболее полно воспринимала все новые достижения Германии в области науки, языка, образования. Но разный социальный статус немцев столичных городов не способствовал их тесному взаимодействию. Объединительным началом для них служила только церковь. Отношения с немецкими колонистами практически не поддерживались. Исключение могут составлять только колонисты, поселенные под Петербургом в 60-е гг. XVIII в.

Немцы Поволжья. Сформировались как национальная группа к началу XIX в. из разношерстной массы колонистов, откликнувшихся на Манифест Екатерины II и прибывших на Волгу в 60-е годы XVIII в. Компактное поселение, жесткий государственный контроль, потеря контактов с родиной привели к обособленности не только от прежней родины, но и от других групп немецкого населения России. Характерной чертой поволжских немцев стала консервация языковых и культурных традиций германских земель середины XVIII в.

Немцы Новороссии (Украины). После победоносных войн с Турцией, для быстрого освоения новых территорий стали приглашаться переселенцы из германских земель. Эта волна колонистов отличалась по составу от прибывших в Поволжье. На поселение принимались только опытные земледельцы и ремесленники, имевшие семью и способные предъявить определенную собственность. В культуре поселенцев нашли отражение изменения, произошедшие в германских государствах за 50 лет после первой волны колонистов, прибывших на Волгу. Контакты с другими группами колонистов у них практически отсутствовали.

Немцы Закавказья. Поселенные одновременно с немцами в Новороссии они представляли собой сравнительно однородную религиозную и этническую группу швабов из Баден-Вюртемберга. Дисперсное расселение задержало их социальное расслоение до начала XX в. Практически отсутствовали контакты с немецким населением на Волге и Северном Кавказе. Они поддерживали связи только с родственными колониями религиозно-этнического плана в Новороссии. По мнению немецкого историка Евы Марии Аух, у колонистов Закавказья осознание себя частью немцев России не получило развития.

Немцы Волыни. Они являли собой последнюю волну немецкой колонизации в России. Хотя колонизация этого района происходила в течение всей первой половины XIX в., но массовый характер она приняла в 60-80-е годы. Они стали влиятельным фактором экономической жизни региона, особенно в сфере сельскохозяйственного производства. Две трети волынских немцев были выходцами из привислянских губерний Царства Польского, что определило во многом их ориентацию, как экономическую, так и культурную. Контакты с немецким населением других регионов России отсутствовали.

Немецкие поселения Сибири, Оренбуржья и Северного Кавказа стали создаваться в конце XIX в. как дочерние колонии из групп приведенных выше и до 1917 г. не успели сформироваться единые своеобразные общности, заимствуя культуру и традиции в материнских колониях.
Из всего выше сказанного можно заключить, что рассмотрение истории немцев в России возможно, отталкиваясь только от изучения отдельных социальных, конфессиональных и территориальных групп или сочетаний (например, социально-конфессиональных). Попытки их рассмотрения как единого этноса в России до 1917 г. неминуемо приведут к нарушению историзма в исследованиях, а настоящая история будет подгоняться под заранее определенные схемы.
В то же время у немцев России имелось то общее, что без труда позволяло отличить их поселения в Сибири, в Поволжье или на Украине. Своеобразные черты характера и язык являлись потенциальными факторами сближения. Не случайно, бригады краснодеревщиков из поволжских колоний отправлялись в начале XX в. на заработки к немцам на Украину, а немцы из столицы в это же время предпочитали отдыхать на дачах петербургских колонистов. Трагедии объединяют людей. Депортация 1941 г. ускорила процесс сближения различных социальных, конфессиональных и территориальных групп немцев, что позволяет с е й ч а с (разрядка моя. — И. П.) говорить о существовании этноса российские немцы.
Изучение формирования отдельных групп немецкого населения позволяет правильно понять происходившие в них процессы, выявить причины поселения в России и особенности формирования.
Целью представленного исследования стало изучение истории иностранной колонизации Поволжья во второй половине XVIII века, что позволяет понять процесс формирования этой группы немецкого населения России как своеобразной общности в конкретных исторических условиях.
Любая книга — это не только труд автора. В процессе работы трудно было бы рассчитывать на успех без помощи архивистов. Их прекрасное знание фондов и доброе ко мне отношение в Российском государственном архиве древних актов в Москве и в Российском государственном историческом архиве в Петербурге помогали быстро находить интересующие меня документы.
Особую признательность хотелось бы выразить заведующей отделом публикации и использования документов государственного архива Саратовской области З.Е. Гусаковой и директору филиала ГАСО в г. Энгельсе Е.М. Ериной. Внимание и дружеские советы постоянно помогали в работе. Благодаря им удалось подготовить приложения со списками первых поселенцев нескольких колоний и корабельными списками И. Кульберга.
Доброе отношение и поддержку в процессе работы я находил в Институте германских и восточноевропейских исследований в Геттингене (Германия) и особенно у исполнительного директора доктора Альфреда Айсфельда и научного сотрудника Виктора Гердта.
Всегда были полезны интересные мысли и суждения профессора Аркадия Германа и доцента кафедры истории России Саратовского госуниверситета Алексея Воронежцева.
Особую признательность за выдержку и веру в то, что книга все же будет написана, выражаю своей семье.
vrv
Частый посетитель
Сообщения: 40
Зарегистрирован: 06 июл 2019, 17:17
Благодарил (а): 18 раз
Поблагодарили: 52 раза

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение vrv »

Очень интересное начало,- введение,с интересом буду ждать продолжения печатания книги,
абсолютно с вам согласен:
Рудольф писал(а): 27 авг 2019, 14:04От автора
"Депортация 1941 г. ускорила процесс сближения различных социальных, конфессиональных и территориальных групп немцев, что позволяет с е й ч а с (разрядка моя. — И. П.) говорить о существовании этноса российские немцы."
хотя это , к сожалению, несколько цинично может звучать.
Всем российским немцам имеет смысл сегодня напомнить, об очередной годовщине известного указа сталинской клики о Депортации поволжских, а затем и всех остальных немцев России... Скорбим и помним.
Ищу могилу деда, растрелянного НКВДшниками,
ищу людей (конкретно, с фамилиями) ,уничтоживших моих предков
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Обращаю внимание, что монография вышла в 1998 г. Поэтому, в этом разделе литература 21 века не проанализирована.

Глава I

ИСТОРИОГРАФИЯ
И ИСТОЧНИКИ

1. Немецкие колонии на Волге
во второй половине XVIII века:
историография проблемы

На первый взгляд, история немецких колоний в России в целом и в Поволжье в частности изучена достаточно хорошо. По этой проблеме только в последние годы опубликованы сотни научных исследований и работ научно-популярного характера. Но главное внимание в них обращено на новейшую историю немцев России, а начальный период их проживания на новой родине дается в общих чертах. Большинство авторов всецело, без критического анализа и введения в оборот новых документов, доверяют своим предшественникам конца XIX — начала XX вв.
Характерной особенностью изучения истории колонистов в России того периода являлось отсутствие комплексного подхода к рассматриваемым проблемам. Авторы книг — не профессиональные историки, а в основном люди, которые по долгу службы или в силу обстоятельств были связаны с иностранными поселенцами. Не случайно первые десятилетия пребывания колонистов в России обросли полулегендарными фактами и событиями и недостаточно достоверно изучены.
Кто и каким образом формировал представление об этом периоде истории колонистов?
Рассматривая данную тему, мы можем говорить об отражении ее до 20-х годов XX в. только в российской историографии [1].
Первыми дали характеристику поволжским колониям посетившие эти места ученые-путешественники. Все они, за исключением Форстера, не были обременены специальной задачей изучения колоний, а просто описывали увиденное — поселения иностранцев. Впечатления этих образованных людей заслуживают несомненного внимания.
В числе первых в 1765 г. посетил поселения иностранцев Иоганн Рейнгольд Форстер, пастор реформатской церкви из-под Данцига. По просьбе русского посла в Данциге Ребиндера он должен был подготовить беспристрастный доклад о положении колоний. Пастор объехал за лето 1765 г. все существовавшие тогда немецкие поселения и составил карту региона. Но доклад Форстера не понравился президенту Канцелярии опекунства графу Орлову, чем, возможно, и объясняется, почему этот документ до сих пор не найден [2].
В июне 1769 г. через немецкие колонии правобережья проехал доктор Российской Академии наук, адъюнкт Иван Лепехин [3]. Ученый описал флору и фауну, климатические условия. Характеризуя немецкие колонии, Лепехин отмечал, что они имеют ряд преимуществ перед русскими селами в опрятности и чистоте. На огородах можно найти разные овощи, которые редко встречались не только в Поволжье, но и в других частях государства [4]. Он также обратил внимание на то, что, несмотря на засуху 1768 г., у колонистов Сосновки, например, урожай был богаче, чем у русских соседей.
И. Лепехина заинтересовала колония Севастьяновка, которую жители называли Пфальцское поселение [5]. Списки первых поселенцев свидетельствовали, что, действительно, большинство колонистов были из Пфальца. Другим колониям Лепехин уделил немного места в своих записках, обратив внимание лишь на большую деревянную католическую церковь в колонии Илавля.
Вслед за И. Лепехиным в 1773 г. через поволжские колонии проезжал Иоганн Готтлиб Георги. Но описания двух немецких колоний — Каменки и Катариненштадта — вызывают сомнения в его пребывании в них. Иначе как объяснить утверждение Георги о наличии в Катариненштадте ста домов фахверковой архитектуры [6], сооружений которой нельзя найти даже в более позднее время, поскольку колонистам строили рубленые дома. Спорным является также утверждение Георги о наличии в 100 немецких колониях 10 тыс. семей.
В это же время в Поволжье побывал академик Российской Академии наук П.С. Паллас. Он не только дал описания отдельных колоний, таких, как Катариненштадт, Кочетная, но и привел чис¬ленность населения каждой отдельной колонии на 1773 г. [7]. Эти данные позволяют, в сопоставлении с переписями 1767 и 1769 гг., проследить демографические изменения в поволжских колониях в первые, очень трудные годы их существования в России.
Менее известным осталось путешествие Палласа двадцать лет спустя, в 1793 г. Если в 1773 г. он описал левобережные колонии, откуда начал осмотр иностранных поселений, то в 1793 г. уделил внимание и правобережью. По мнению Палласа, колонии стали более зажиточными благодаря «приросту новой и лучшей молодежи» и «вымиранию первых поселенцев, большая часть из которых была не из лучших» [8]. Он также отметил, что колонисты считают себя счастливыми, находясь на Волге. Интересными, с нашей точки зрения, являются сделанные им зарисовки отдельных направлений хозяйственной деятельности немцев Поволжья.
Несмотря на субъективность, записки путешественников являлись единственными публикациями в России о начальных годах жизни колонистов на Волге вплоть до середины XIX в., а для современных исследователей представляют ценный источник.
Правительство гордилось тем, что ему удавалось достичь некоторых успехов в колонизации, о чем не без основания указывалось в календарях, издаваемых ежегодно с 70-х годов XVIII века Академией наук. В календаре «Любопытный месяцеслов» за 1775 год был дан довольно исчерпывающий список колоний, расположенных по обоим берегам Волги, с указанием их отдаленности от Саратова. Позднее, в 1791 году, этот список был еще раз опубликован в «Новом всеобщем Всероссийском гонце». Изданный Н.И. Новиковым в 1788–1789 гг. в шести частях «Новый географический лексикон» зафиксировал в своем общем алфавитном регистре отдельно названия 45 немецких колоний на Волге. Эти материалы, за небольшим исключением, бедны фактическим материалом и нередко названия поселений колонистов даны совершенно неправильно, например, Ягодопол вместо Ягодная Поляна. А такие топографические привязки, как «вблизи Астрахани», не давали читателям ясного представления о расположении колоний на Волге [9]. Значение этих публикаций в том, что они пробуждали интерес у образованной части российского общества к переселенческой политике государства. Источником для исследования иностранных поселений XVIII века подобного рода публикации служить не могут.
В середине XIX в. активизируется колонизация степных районов Заволжья, Оренбуржья и других регионов России за счет внутренних людских резервов. Одновременно с этим наблюдалось оживление интереса к первым десятилетиям жизни иностранных поселенцев в Поволжье. Одним из первых обратился к этому периоду Н.П. Богомолов в своей популярной книге «Волга от Твери до Астрахани» [10]. По его мнению, начало колонизации положили не манифесты Екатерины II, а обращение к ней в 1763 г. вызывателей Прекура и его товарищей. После заключения с ними договоров и начался массовый приезд колонистов в Россию. Какого-либо стройного представления о процессе приглашения и поселения колонистов у автора не было. Первые десятилетия проживания на Волге описываются им как годы постоянной борьбы с кочевниками, когда на работу колонисты ходили «вооруженными с головы до ног толпами» [11]. К тому же приведенные Богомоловым статистические данные требуют серьезной проверки.
В 1866 году вышла статья пастора из Катариненштадта Дзирне [12]. Это была первая попытка в российской историографии дать последовательное изложение начального периода существования колоний. Он указал государства, в том числе германские, откуда прибывали переселенцы [13]. Кстати, в более поздних изданиях как в России, так и в Германии этот перечень мест был ограничен районом Гессена и некоторыми другими землями. Дзирне впервые использовал воспоминания первых колонистов, например, жителя колонии Тонкошуровка Шнайдера. Главное внимание в статье было уделено левобережным колониям, что не могло представить полной истории поволжских колоний.
Более глубокое исследование начала немецкой колонизации на Волге было сделано А.А. Клаусом в первой главе книги «Наши колонии» [14]. В основу своего труда он положил законодательные акты (манифесты 1762 и 1763 гг.) и другие документы, регламентировавшие поселение и жизнь колонистов. Именно благодаря Клаусу стала доступна для широкого читателя поэма Платтена.
Вместе с тем, использование официальных документов в качестве основной базы исследования повлекло за собой ряд ошибочных утверждений, например, о том, что переселенцы самовольно, т. е. без разрешения властей, заселяли левобережье Волги. Клаус фактически поддержал высказанную в 60-х гг. XVIII в. графом Орловым мысль о том, что в колонисты набирали всех без разбора, «привлекая массу народа негодного, который положительно не соответствовал условиям успешной колонизации ни по физическому навыку, ни тем более по нравственному складу» [15]. Подобный подход был характерен только для вызывателей, а со стороны государственных чиновников отбор колонистов был более тщательным.
Но несмотря на отсутствие значительной источниковой базы и некоторые неточности, А.А. Клаус первым в сжатой форме дал общую картину немецкой колонизации Поволжья. После него в течение 30 лет к этой проблеме почти никто не обращался.
Поворотным в изучении истории поволжских немцев можно считать рубеж XIX–ХХ веков. Причиной тому послужила, на наш взгляд, не столько приближавшаяся 150-летняя годовщина возникновения первых немецких поселений на Волге, сколько антинемецкая кампания, развернутая в средствах массовой информации националистическими кругами России. Завершение объединения германских земель Пруссией привело к появлению на западных границах России молодого и достаточно агрессивного соседа. Противоречия с Германией обострялись, одновременно складывался союз с Францией, а затем и Англией. В этой связи антигерманское направление во внешней политике России бумерангом ударило по колонистам внутри страны.
Идеологической основой кампании против немецкого засилья стала серия статей А.А. Велицына (настоящая фамилия А. Палтов), впоследствии объединенных в книгу «Немцы в России» [16]. Изложение начального периода колонизации и первых лет проживания колонистов на Волге, не отличавшееся особой оригинальностью, было аккуратно переписано у А. Клауса. Уделяя основное внимание немцам Новороссии, А. Велицын выделил два этапа в жизни колонистов на Волге в XVIII в. Его периодизация строилась исключительно на домыслах и неприязни к немцам-колонистам. На первоначальном этапе, по Велицыну, получив огромные средства и льготы от правительства, «немецкие колонисты, не касаясь плуга, проживали в кутежах и попойках данные от казны деньги» [17]. Распродав все что можно и разрушив жилища, колонисты устремились на родину. Правительство было вынуждено перейти от пряника к кнуту и жестко регламентировать их жизнь. С этого времени, по мнению Велицына, начинается второй этап в жизни поволжских колоний: «Окончилась эпоха своеволия и наглой распущенности, настает время тщательной опеки правительства, время труда и постепенного преуспевания» [18].
Характеристика приглашаемых колонистов основывалась у Велицына на стихах-воспоминаниях колониста Бергарда фон Платтена[19], из которых он выбирал преимущественно негативные моменты. Не только Велицын, но и более поздние авторы относились к этому произведению без должной критической оценки.
Антинемецкая кампания в средствах массовой информации в конце XIX — начале XX вв. была характерна только для Петербурга и Москвы. В провинции не отмечалось негативных публикаций в отношении немцев-колонистов, и тон статей не изменился. В это время в Саратове выходили труды А.Н. Минха, Ф.В. Духовникова и др. [20], в которых нет и намека на определение колонистов как чужеродного и враждебного России элемента.
Однако хотелось бы отметить положительное значение выхода книги А. Велицына. Она послужила прекрасным катализатором, толчком, вызвав ответную реакцию у немногочисленной прослойки немецкой интеллигенции и предпринимателей, выходцев из колоний, а также служителей лютеранской и католической церквей.
Потеряв связи со своей прежней родиной, поволжские немцы считали себя неотъемлемой частью Российской империи. Подход к немцам России как проводникам иностранного влияния и засилья, а также другие обвинения в их адрес вызвали естественное стремление наиболее образованной части серьезнее подойти к своей истории в целом, и особенно к начальному периоду их жизни в России.
Ряд церковных (Бератц, Келлер, Эрбес) и светских (Шааб, Дитц) лиц практически одновременно занялись не только осмыслением, но и глубоким изучением и написанием истории поволжских немцев. Период с начала XX в. и до 1917 г. можно считать самым плодотворным в истории изучения истории поволжских немцев. И не только потому, что вышло много интересных публикаций, но и потому, что в дальнейшем вся историография — как российская, так и зарубежная — вольно или невольно обращалась к источниковой базе книг и статей этого периода. На ней основывалась периодизация истории немцев Поволжья, и даже отдельные теоретические положения были заимствованы у вышеназванных авторов.
В изучении организации приглашения колонистов значительную роль сыграла вышедшая в 1909 г. работа Г.Г. Писаревского «Из истории иностранной колонизации в России в XVIII веке» [21]. Это было первое серьезное исследование по истории российских немцев, написанное исключительно на архивном материале. Автор достаточно полно представил механизм приглашения колонистов: их вербовку, отправку к местам сбора и транспортировку в Россию. Впервые было раскрыто существование двух категорий колонистов — «коронных», навербованных правительственными агентами и находившихся в непосредственном ведении правительства, и «вызывательских», набранных частными предпринимателями, так называемыми вызывателями. На основе анализа договоров русского правительства с вызывателями автор рассмотрел их роль и место в общеколонизационных мероприятиях России. Впервые было показано противодействие большинства германских государств русским колонизационным мероприятиям.
Вне поля зрения автора осталась деятельность русского правительства и его представителей в Европе. Например, обойдены молчанием имевшиеся в использованных им документах сведения о финансовых махинациях таких лиц, как переводчик Вихляев, наделенный широкими полномочиями для работы с вызывателями (он покончил жизнь самоубийством, когда из Петербурга с большим опозданием все же была направлена комиссия по проверке финансовой деятельности государственных чиновников), и некоторых других.
Значительный вклад в изучение начального периода колонизации Поволжья, помимо Г.Г. Писаревского, внесли Г. Бератц, К. Шааб, Г. Бауер.
Большую известность получила книга пастора Готтлиба Бератца по истории немецких колоний на Средней Волге [22]. Свое исследование он построил на воспоминаниях первых колонистов: книге Цуге, поэме Платтена и воспоминаниях, опубликованных во Фриденсботе.
Несомненной заслугой Г. Бератца был не схематичный, как у А. Клауса, показ приглашения и поселения колонистов, а яркий, через человеческие судьбы. Четко обозначен маршрут движения колонистов, показано создание колоний, происхождение их названий, трудности первых лет, набеги киргизов и крестьянская война под предводительством Е. Пугачева.
Г. Бератц не только полемизировал с Г. Бауером, издавшим также в Саратове в 1908 г. книгу по истории поволжских немцев [23], но и стремился представить разные точки зрения по наиболее спорным моментам, например, таким, как нападение киргизов на колонии.
Не имея в руках архивных документов, Готтлиб Бератц, как впоследствии и Яков Дитц, с высокой степенью доверия подходил к мемуарным источникам. Идя за ними, автор рисовал страшные картины нужды, голода, нечеловеческих условий жизни в землянках, беспредел чиновничьего аппарата в первые годы жизни колонистов в районе Саратова, многолетние набеги кочевников. Несомненный дар драматурга позволил Г. Бератцу написать историческую пьесу о страданиях колонистов в киргизском плену [24]. Она произвела на современников такое сильное впечатление, что ряд исследователей события, приведенные в пьесе, использовали в своих работах как достоверные исторические факты [25].
Небольшая по объему (всего 80 с.) работа учителя колонии Семеновка Кристофа Шааба [26] не получила такой известности, как книги Бауера и Бератца. Ее отличают от работ предшественников жесткие, не всегда справедливые обвинения, брошенные им в адрес Саратовской Конторы опекунства иностранных. По мнению Шааба, она воспитала мошенников, «которые гнусным образом эксплуатировали и обманывали народ. Это (Контора. — И. П.) было ужасное разбойничье гнездо, о подобных организациях, как здесь, в Германии не имели представления» [27]. Не остались вне поля критики и служители церкви. Автор во многом был солидарен с Г. Бауером, заявляя, что лучше всех себя чувствовали в колониях «чернорубашечники» (священники), жившие на Волге как князья и графы. Позиция Шааба не получила понимания и привела к отказу публиковать его исследование в периодических изданиях России и отдельной книгой. Материалы Шааба были изданы незадолго до первой мировой войны в США.
К. Шааба можно назвать и первым историографом поволжских немцев. Он дал оценку, правда в резкой форме, степени изученности истории немцев Поволжья, считая, что «до сих пор нет честной и правдивой истории» [28]. Критике подверглись работы Клауса, Минха и многих других. Он обвинял их в том, что за официальными документами и обилием статистического материала они не смогли увидеть настоящую историю народа. К. Шааб первым высказал мысль, что без архивов настоящей истории поволжских немцев написать не удастся. Являясь членом Саратовской Ученой Архивной комиссии (СУАК), Кристоф Шааб внимательно относился к документам, использовал собранные в этой организации архивные материалы по раннему периоду колонизации. Но в целом источниковая база исследования Шааба, как и его предшественников, была крайне слабой. Структурно исследование было не продумано, и поэтому точного изложения истории немецких колонистов оно не дает.
К 150-летнему юбилею поволжских немецких колоний появился ряд статей в периодической печати, в которых рассматривался начальный период существования немецких колоний. Следует отметить статьи Конрада Келлера по истории католических колоний на Волге, опубликованные в одесских немецкоязычных изданиях [29], а также серии статей в саратовских русскоязычных газетах [30]. Каждая из этих статей вносила свой, пусть небольшой, вклад в изучение немецких поселений.
В начале 1917 г., незадолго до смерти, Яков Дитц [31] завершил работу над книгой «История поволжских немцев-колонистов», которая долгие годы оставалась неопубликованной. Она вобрала в себя все лучшее, что увидело свет до этого. Будучи юристом по образованию и историком по призванию, он работал с архивом Конторы опекунства, встречался с еще оставшимися в живых работниками Конторы и записывал их воспоминания. Заслуга Дитца в том, что он первым основательно проанализировал все законодательные акты о колонистах. Его книга, в отличие от работ предшественников, оказалась многоплановой. Он первым смог оценить место и роль церкви в жизни поволжских колонистов, показать ее плюсы и минусы. Не остался в стороне этнографический материал. Скрупулезно и точно в рукописи освещены традиции и обычаи поволжских колонистов.
По начальному периоду колонизации Я. Дитц прекрасно обобщил исследования своих предшественников, но остался в плену сложившихся представлений об этом времени. За эмоциональными описаниями терялся автор-историк. Несмотря на определенные недоработки, эту книгу можно рассматривать как самое крупное исследование по истории поволжских немцев в российской историографии как до, так и после 1917 года.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Продолжение

После революционных событий 1917 г. в советской историографии принято говорить о начале нового этапа в изучении тех или иных проблем. На наш взгляд, трудно говорить о каком-то новом этапе в изучении начального периода истории немецкой колонизации Поволжья. Новые документы в научный оборот не вводились. Это было в большей степени не изучение, а новое изложение, новое видение уже написанной истории поволжских немцев, теперь только с классовых позиций. Классовый подход диктовал свои правила в изложении материала.
Этот период был непродолжительным — с середины 20-х до начала 30-х гг. По количеству и качеству изданий по истории немецких колоний он уступает началу XX века. К наиболее известным можно отнести работы П. Зиннера [32] и Д. Шмидта [33].
Главным виновником трудностей первых лет проживания на Волге, по мнению этих авторов, был, естественно, царский режим. Так, П. Зиннер обвинял царское правительство в заключении с вызывателями тайных договоров, по которым колонисты оказались в крепостной зависимости [34]. Д. Шмидт и П. Зиннер настойчиво убеждали читателя в том, что правительство не строило для колонистов домов, и они по 2–3 года жили в землянках, постепенно возводя себе постройки [35], что не соответствовало действительному положению дел. Крестьянская война под предводительством Пугачева, затронувшая треть немецких колоний и принесшая горе и разорение, рассматривалась Д. Шмидтом исключительно с позиции активного участия колонистов в этом восстании [36]. И подобного рода примеров можно приводить много. В этом же направлении шли публикации по раннему периоду истории поволжских колоний в журнале «Unsere Wirtschaft» [37].
Несколько особняком в ряду исторических публикаций послереволюционного периода по истории немцев Поволжья стоит исследование профессора П.Г. Любомирова об экономическом положении колоний в 1791 г. [38]. Основные причины тяжелого экономического положения колоний в первое десятилетие Любомиров видел в неприспособленности поселенцев к поволжскому климату, зоне «рискованного» земледелия. По его мнению, из-за высокой смертности в первые годы после поселения значительно сократилось число колонистов. Этот ошибочный вывод был сделан на основе данных о сокращении численности семей в первые годы и стабилизации их численности в 70–90-е гг. XVIII в. Автор не учитывал, что в первые годы за семью считали одиноких, незамужних и овдовевших поселенцев. Заключение браков, принятие в хозяйство одиноких привели к сокращению числа семей, но не колонистов, а сложное экономическое положение, наличие большого долга не всегда позволяли выделяться молодым семьям в отдельное хозяйство вплоть до конца XVIII в.
Главное внимание П.Г. Любомиров уделяет рассмотрению состояния хозяйства колонистов в конце XVIII в., не прибегая к политическим оценкам советского времени, столь характерным для работ 20-х гг. Он выявляет основные направления сельскохозяйственной деятельности. Но ему все же не удалось дать анализ развития экономической жизни отдельных колоний — в сопоставлении с более ранним периодом.
После политических процессов 30-х годов, осудивших известных в АССР немцев Поволжья историков и этнографов (Шмидта, Дингеса и др.), изучение и публикация материалов по истории колоний прекратились. Такое положение сохранялось и в последующие десятилетия — в связи с выселением поволжских немцев в 1941 г. и нерешенностью вопроса об их судьбах до настоящего времени.
В последнее десятилетие вновь началось изучение истории поволжских немцев. Первые научные конференции 1988 и 1989 гг. в основном поставили проблемы, которые требовалось исследовать. Начался процесс накопления материала. Историки и этнографы объединились в Ассоциацию исследователей истории и культуры российских немцев. Помимо многочисленных региональных конференций в 1995-1997 гг. проводились Анапские международные конференции, рассмотревшие различные вопросы истории немцев в России [39]. В 90-е годы вышел ряд интересных книг по истории российских немцев [40]. Но к начальному периоду колонизации на Волге обращались немногие. В исследованиях Л.В. Малиновского [41] и в методическом пособии И.И. Шлейхера [42] история поволжских немецких колоний давалась схематично, как необходимый элемент в представлении о немцах в России в целом. Недостаточное знание литературы и источников приводило к появлению в эти годы и откровенно слабых изданий с большим количеством фактических ошибок. Только в поволжском регионе к подобного рода публикациям можно отнести брошюры Н.Э. Вашкау и И.А Савченко [43].
Таким образом, изученность в российской историографии первых лет существования немецких колоний на Волге крайне слабая. Стереотипы в освещении, мифологизация жизни колоний в XVIII в. требуют серьезного, всестороннего исследования данного периода.
Не лучше обстоит дело в германской историографии по рассматриваемому периоду истории немцев Поволжья. Она начала формироваться после 1917 г. До этого времени о российских немцах в Германии почти ничего не знали, а отдельные публикации были скорее исключением, чем правилом [44]. После революции 1917 г. немцы России на долгие годы стали разменной монетой во взаимоотношениях СССР и Германии. В Германии появился не только интерес — возникла необходимость в изучении истории и современного положения немцев в России в целом и поволжских немцев в частности.
В германской историографии можно выделить два основных этапа: первый — 20-е — первая половина 40-х гг., второй — 70–90-е гг. XX века.
На первом этапе главное внимание уделялось положению немцев в советской России того времени - 20-40-х гг., анализировались различные стороны экономической и политической жизни этого народа. Что касается начального периода истории немецких колоний, то успехи были незначительны. Неслучайно доктор К. Эзельборн в вводной статье к книге Ф. Вира и А. Шиха отметил в первую очередь работы, изданные о немецких колонистах в России (Бератца, Бауера, Келлера и др.) [45].
У истоков германской историографии поволжских немцев стояли бывшие жители немецких колоний в России, эмигрировавшие в Германию в соответствии с договором по Брестскому миру, — Иоганнес Шленинг [46] и Герхард Бонвеч [47]. В главе о немцах Поволжья начальному периоду истории И. Шленинг отвел лишь несколько страниц, оставаясь в рамках уже сложившегося представления об этом периоде истории колоний.
Более обстоятельна работа Г. Бонвеча. Она вобрала в себя достижения российской дореволюционной историографии. Каждому этапу развития колоний посвящена отдельная глава с параграфами, где рассматривалась экономическая, политическая и духовная жизнь колоний. Целостное представление о жизни поволжских колоний в XVIII—XIX вв., отсутствовавшее у многих авторов, — несомненная заслуга Бонвеча.
Можно с уверенностью сказать, что без глубокого изучения первых лет жизни немецких колонистов на Волге труднее понять происходившее на территории АССР немцев Поволжья в 20–30-е гг. XX века. Недоступность основной источниковой базы и архивов в советской России заставила обратиться к сбору и изучению документов, сохранившихся в Германии. В различных научно-популярных изданиях стали появляться статьи об эмиграции из германских государств в Россию во второй половине XVIII в.
Значительная часть этих материалов носила исключительно информативный характер: отдельные авторы публиковали выявленные в архивах списки колонистов без серьезного научного комментария [48]. В то же время появлялись статьи аналитического характера, где приводимые списки сопровождались анализом социально-экономического положения переселенцев, причин эмиграции в Россию [49].
Источником подобного рода публикаций являлись церковные книги. Хорошо известно, что в городах, где находились сборные пункты переселенцев, заключалось много браков, так как семейные люди получали большие льготы. Списки отъезжавших в Россию, находившиеся в органах местного самоуправления, отличались различной информативной наполненностью: в одних давались имена всех членов семей, выезжавших в Россию, с указанием места рождения, в других — только имена. Проследить их дальнейшую судьбу в России без списков колонистов, составленных на месте поселения, не представляется возможным, хотя подобные попытки и делались.
Полученные в ходе исследований данные утвердили на десятилетия точку зрения, которую наиболее четко оформил К. Штумпп: основная масса колонистов в 1764–1767 гг. на Волгу прибыла с территории современного Гессена [50]. Объясняется это, видимо, тем, что именно здесь, например, в Бюдингене, существовали сборные пункты для переселенцев и заключались браки, отмеченные в церковных книгах. Отъезд с территорий, где не было запретов на эмиграцию, осуществлялся только после получения будущим колонистом разрешения на эмиграцию от местных органов власти города или деревни. Фамилии эмигрантов, таким образом, также частично откладывались в архивах.
По-другому складывалась ситуация на территориях, где эмиграция была запрещена. Там наиболее активно действовали агитаторы вызывателей, и выезд колонистов осуществлялся тайно, что, естественно, не подтверждено документально. Списки первых колонистов говорят о большом числе эмигрантов из Пруссии, Баварии, Трира, Гольштинии и других земель.
Во второй половине 30-х гг. было опубликовано несколько статей доктора К. Крамера по истории немцев Поволжья, которые как бы вобрали в себя основные достижения германской историографии того времени в данном вопросе [51]. Он смог в сжатой форме представить основные этапы жизни немцев на Волге, экономическую и политическую жизнь колонистов.
Последней значительной работой первого периода можно считать диссертацию А. Кронберга [52]. На обширном архивном материале он рассмотрел роль города Любека в отправке колонистов в Россию. Несомненной заслугой автора явилось удачное сочетание архивных документов Любекского магистрата с исследованием Г. Писаревского, основанного на российских архивных фондах. Это позволило автору создать целостную картину мероприятий российских дипломатов по набору колонистов в Европе и показать место Любека не только в транспортировке этих колонистов в Россию, но и в сложных дипломатических отношениях вокруг российских колонизационных мероприятий.
После поражения Германии во второй мировой войне обращение к истории немцев за ее пределами рассматривалось странами-победителями как проявление шовинизма и реваншизма. По существу, единственным изданием 50–60-х гг., публиковавшим материалы по истории российских немцев, был ежегодник «Heimatbuch», издаваемый с 1954 г. землячеством немцев из Рос¬сии.
В 1950-е гг. ежегодник крайне редко обращался к истории поволжских немцев. Из наиболее значительных работ можно назвать переиздание поэмы Платтена [53]. Начиная с 1962 г. в каждом выпуске данного издания стали публиковаться материалы и по колониям на Волге.
Все публикации в «Heimatbuch» о немцах Поволжья можно условно разделить на две категории: первая — воспоминания или написанные на их основе статьи, вторая — научно-популярные статьи. Основное место в них занимают события времени существования АССР НП и депортации [54].
История немецких колонистов в Поволжье в XVIII в. затрагивалась в значительно меньшей степени. Отметим статьи В. Аппеля, который попытался исследовать те места в земле Гессен, откуда выезжали колонисты [55], К. Деккера о Бюдингене и Фауербахе как местах наиболее активной вербовки переселенцев в Россию [56]. С познавательной точки зрения привлекает внимание статья В. Вюрца, где на полулегендарном материале рассказывается об основании колонии Ягодная Поляна [57].
Хотя подобного рода публикации и не вносили нового в изучение истории поволжских немцев, но пробуждали интерес к исследованию этой темы.
Началом второго этапа в изучении в Германии истории немцев России можно считать 70–80-е гг. В это время вышел ряд крупных исследований. По истории немцев Поволжья в XX в. несколько книг опубликовал А. Айсфельд [58], о немцах Украины — Д. Брандес [59]. Но по истории поволжских немцев XVIII–XIX вв. научных работ, заслуживавших внимания, в эти годы выходило очень мало. Причина заключалась в отсутствии доступа к архивам СССР, а также игнорировании российской дореволюционной русскоязычной, а иногда и немецкоязычной историографии. Если в статье З. Бастрома [60], изданной в 1971 г., не допущено серьезных искажений истории (хотя его взгляды оставались в рамках традиционной схемы жизни поволжских колоний в первые десятилетия после поселения), то М. Шиппан, С. Штригниц [61] и И. Фляйшауер [62] излишне вольно трактовали отдельные факты, допуская грубые ошибки. Например, по мнению Фляйшауер, первой немецкой колонией на Волге был Катариненштадт, основанный в 1764 г. [63], хотя хорошо известно, что первой колонией была Добринка, а Катариненштадт был основан только в 1766 г. Трудно понять, на основе чего делались утверждения о том, что первые колонисты «направлялись в Поволжье в рамках административной реформы — в губернаторства Самары и Саратова» [64], об активном участии колонистов в восстании Пугачева [65] и многое другое.
До 1990 г. в ГДР не было специальных исследований по немецким колониям в России. По мнению М. Шиппана, ученые в Восточной Германии были недовольны тем, что российские немцы возлагали свои надежды на ФРГ, и на эту тему было наложено табу [66]. Еще одной причиной отсутствия интереса к этой теме было то, что с территории ГДР практически не было колонистов на Волге в связи с запретами на эмиграцию в Пруссии и Саксонии [67]. Эти выводы спорны. По нашему мнению, отсутствие исследований по истории немцев Поволжья было вызвано в большей степени политическими причинами взаимоотношений ГДР и СССР Архивные документы опровергают и второе утверждение М. Шиппана. С территории, на которой располагалась ГДР, приехало на Волгу несколько тысяч колонистов.
В контексте изучения истории России и ее взаимоотношений с германскими государствами затрагивались и немцы Поволжья. В диссертации Г. Опитца о хозяйственных связях между Ангальтом и Россией в 1760–1871 гг. писалось о колонистском движении и о том, как крестьяне из Ангальта перенесли в Поволжье свои традиции в земледелии [68]. В книге X. Дидриха на основе известной литературы дается краткий обзор начального периода немецких колоний в России и рассматривается баптизм и штундизм в них [69]. Отсутствие собственных исследований в какой-то степени компенсировалось переводом на немецкий язык работ советских историков по этой проблеме [70].
В 90-е годы началось активное сотрудничество ученых Германии и России в исследованиях по различным направлениям истории и культуры российских немцев. Регулярными стали научные конференции в Геттингене в Институте германских и восточноевропейских исследований. Несколько конференций было проведено во Фрайбурге, одна из которых была посвящена истории поволжских немцев [71].
Американская историография истории поволжских немцев рассматриваемого периода стала формироваться со второй половины 60-х гг. Именно в это время наметился всплеск интереса к своим корням у выходцев из немцев Поволжья, большинство которых (более 100 тысяч) эмигрировало в Америку в период с 70-х гг. XIX в. до начала первой мировой войны.
Из материалов американской историографии по проблемам истории поволжских немцев можно отметить крупные исследования Д. Лонга [72], Р. Шейермана и К. Трафцера [73] и Ф. Коха [74]. Монография Д. Лонга охватывает вторую половину XIX — начало XX вв., в книгах Ф. Коха и Р. Шейермана немецким колониям на Волге в XVIII в. посвящены отдельные главы.
Фред Кох одним из первых в США предпринял попытку комплексного исследования истории поволжских немцев: с момента поселения колонистов на Волге и до переселения значительной их части в Северную и Южную Америку. При рассмотрении начального периода жизни колонистов в Поволжье он использовал книги Бауера, Бератца и Бонвича, черпая из них не только фактический материал, но и основные концептуальные положения. Не затронутыми остались причины эмиграции колонистов в Россию, механизм их приглашения, переезд к месту поселения, а также вопросы экономической жизни колоний в первые десятилетия после их основания. Тем не менее своей книгой Ф. Кох обратил внимание американцев волго-немецкого происхождения к истории немцев Поволжья.
На весомой историографической и источниковой основе написана книга Р. Шейермана и К. Трафцера. В американской научной и популярной исторической литературе о немцах Поволжья впервые был проанализирован процесс набора колонистов в Европе и отправка их на Волгу. Со знанием дела представлен быт колонистов, структура хозяйственной деятельности. Что касается первых десятилетий существования немецких колоний, то авторы остались в плену взглядов и фактов, приведенных в работах Г. Бауера, Г. Бератца, Д. Шмидта. В частности, они утверждают, что набеги и грабежи киргизов продолжались на протяжении столетия, отмечают значительное сокращение численности населения колоний к 1775 г. [75]. Иногда встречаются и противоречия. Так, описываются ужасы голода и страшные условия проживания в землянках в первые годы после поселения на Волге [76], а на следующей странице приводятся выдержки из писем колонистов, написанных практически в это же время в Германию, с благодарностью Богу, который «вырвал нас из рук нищеты земной и перенес в места с такими землями и климатом, где нам больше не на что жаловаться» [77]. Учитывая, что главная тема данного исследования — эмиграция поволжских немцев и освоение ими северо-западных территорий США, рассмотрение начального периода их жизни на Волге можно признать вполне удачным.
В 1968 г. была создана Американская историческая ассоциация немцев из России (AHSGR). На страницах ее журнала [78] много места отводилось причинам эмиграции в Америку, механизму переезда и поселению на новом месте, генеалогическим вопросам, современным проблемам.
Уделялось внимание и начальному периоду жизни поволжских немцев в России, но эти статьи носили не столько исторический, сколько публицистический характер. Все материалы журнала можно условно разделить на две группы.
К первой относятся документы, публикуемые в качестве исторических источников. Недоступность в течение длительного периода архивов России подтолкнула американцев к работе с другими документами. Заслуживает внимания статья Адама Гезингера, в которой анализировалось письмо путешественника Форстера, одним из первых посетившею немецкие колонии на Волге в 1765 г. [79]. Автор не ограничился публикацией письма Форстера 1768 г., где о колониях говорилось лишь вскользь, а рассказал о его путешествии на Волгу, о посещении конкретных колоний, используя новый материал.
Безусловную ценность представляет опубликованный в журнале список из 25 фамилий, выехавших из германских земель на Волгу [80]. В нем дана характеристика имущественного положения выезжавших, которое было крайне незавидным: они были вынуждены продавать все свое имущество, чтобы расплатиться с долгами и заплатить налоги. Лишь некоторые оставляли свою собственность на попечение родственников, с правом продажи в случае успешного поселения в России. Э. Хайнес попыталась проследить, в какие колонии на Волге поселились упомянутые в статье семьи.
К этой же группе документов можно отнести перепечатку воспоминаний пастора из Норки Иоганна Баптиста Каттанео, написанных в 1786 г. и опубликованных пастором Эрбесом в 1925 г. [81]. Конечно, эти мемуары, как и любые другие, требуют критического подхода, с учетом достижений современной науки.
На страницах журнала увидела свет фотокопия манифеста Екатерины II на английском языке, найденного в американском архиве [82].
Вторую группу материалов составляют исторические исследования по начальному периоду истории поволжских колоний. Наибольшее их число появилось в конце 80-х — начале 90-х гг., что связано с возросшим интересом к проблеме эмиграции немцев из СССР и России в Германию. Авторы пытались проводить исторические параллели между днем сегодняшним и XVIII веком.
Основное внимание в исследованиях уделялось причинам эмиграции немцев в Россию. Авторы чаще всего рассматривали эмиграцию с точки зрения внутреннего положения германских государств, выделяли причины, побудившие людей покинуть роди¬ну. Так, А. Флегель главными причинами называет Семилетнюю войну, нехватку земли и разорение крестьянства [83], а пастор Бауманн отмечает только одну — перенаселенность германских земель, заставлявшую беднейшие слои населения искать счастья на чужбине [84].
На страницах журнала AHSGR поднимались и проблемы, позволявшие понять, почему немцы уезжали именно в Россию, хотя были и другие европейские государства, стремившиеся привлечь колонистов. Среди причин авторы статей называют: неплохую организацию, большие надежды на улучшение своего материального положения именно в России, религиозную свободу.
Наряду с этими традиционными причинами Верна Горал, чьи предки эмигрировали в США в 1892 г., высказала достаточно спорное мнение о том, что немцы устремились в Россию, узнав, как хорошо устроились их соотечественники, приехавшие сюда в период правления Петра I [85]. Трудно представить, что малограмотные крестьяне были осведомлены о немцах на русской службе. Не менее сомнительно и другое утверждение В. Горал: «Понимание миграции следует искать в немецком характере. Немцы всегда были законопослушными, с хорошо развитым чувством долга служения императору. Возможно, они хотели служить бывшей немецкой принцессе, ставшей русской императрицей» [86].
Для американской историографии в целом характерно стремление к пониманию механизма эмиграции в Россию и поселения колонистов на Волге. Но недостаточная источниковая база и стремление взглянуть на историю народа только через историю отдельных семей тормозят научные исследования.
История немецких колоний на Волге не осталась без внимания и ученых Франции. Наиболее значительной во французской историографии можно считать работу Ж. Буре [87]. Главным предметом его исследования стали проблемы образования поволжских немцев с момента поселения на Волге до депортации в 1941 г. Характеризуя школы в колониях, Ж. Буре утверждает, что «немцы, приезжавшие в Россию, беспокоились о получении образования своими детьми», и школьный вопрос оставался, по его мнению, основным у первых поселенцев [88]. Излишне идеализируя стремление колонистов к получению образования, автор считает, что поселенцы стремились открыть в колониях гражданские школы взамен церковно-приходских, которые навязывали пасторы и русское правительство [89]. В действительности же только по на¬стоянию церкви, в первую очередь лютеранской и реформатской, удавалось давать детям колонистов маломальское образование. Общеисторические проблемы немцев Поволжья второй половины XVIII в. представлены у Ж. Буре в общих чертах.
В большой статье Г. Годжи [90] немецкие колонии у Саратова рассматриваются через призму цивилизационной теории, популярной в настоящее время среди философов и историков в Западной Европе. Главное внимание автор уделил позиции французского правительства в отношении эмиграции французов в Россию, активной кампании в прессе по дискредитации колониальной политики российского правительства. Г. Годжи старался представить деятельность Франции по противодействию переселению в Россию исключительно с точки зрения заботы о своих гражданах, поддавшихся на лживую агитацию из России. Между тем хорошо известно, что интересы Парижа, так же как и Вены, были направлены на поддержку собственной колонизационной политики и недопущение усиления Рос¬сии. Годжи ввел в научный оборот новые материалы из архива Бастилии.
Подводя итог вышесказанному, можно со всей определенностью отметить, что, несмотря на обширную литературу о начальном периоде немецкой колонизации на Волге, многие ее аспекты остались неизученными. Сложившиеся в научной и научно-популярной литературе представления об этом периоде истории немцев в России не всегда соответствуют исторической правде и требуют детального изучения с использованием новых архивных документов.

Примечания

1. Не затронутыми нами, за исключением отдельных сюжетов, остаются вопросы изучения начального периода существования Сарепты — своеобразной, самой южной колонии Поволжья. Это тема специального исследования.
2. Более подробно о путешествии И.Р. Форстера см.: Bartlett Roger P. Human Capital: The Settlement of Foreigners in Russia 1762–1804 Cambridge University Press, 1979. S. 97–102, 106; Его же. J.R. Forster's Stay in Russia 1765-1766: Diplomatic and Official Accounts // Jahrbücher für Geschichte Osteuropas. 1975. Vol. 23, Heft 4. S. 489–495; Gesinger A. Back to the beginning a visit to the Volga colonies in 1765 // Journal of AHSGR. 1993. N 4. S. 15–25; Malinowski, L. Ein Rätsel der wolgadeutschen Geschichte // Heimatliche Weiten. M., 1988. № 2. S. 235–244.
3. Лепехин И. Дневныя записки путешествия доктора академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства, 1768 и 1769 году. СПб., 1795. Ч. 1.
4. Там же. С. 382.
5. Там же. С. 391.
6. Georgi, J.G. Bemerkungen einer Reise im Russischen Reich im Jahr 1772,1773 und 1774. Spb., Leipzig, 1775. Bd. 2. S. 792/793.
7. Pallas, P.S. Reise durch verschiedene Provinzen des Russischen Reiches in den Jahren 1768–1774. Spb., 1776. Teil 3. S. 608–624.
8. Pallas, P.S. Bemerkungen auf einer Reise in die südlichen Statthalterschaften des Russischen Reiches in den Jahren 1793 und 1794. Leipzig, 1799. Band 1. S. 47.
9. Информация дается по: Ljubomirow, P.G. Die wirtschaftliche Lage der deutschen Kolonien des Saratower u. Wolsker Bezirks im Jahre 1791. Pokrowsk, 1925.
10. Богомолов Н.П. Волга от Твери до Астрахани. СПб., 1862. С. 350–354.
11. Там же. С. 352.
12. Dsime, J. Zur Geschichte der deutschen Kolonien an der Wolga // Die deutschen Ansiedlungen in Ruβland. Ihre Geschichte und ihre volkswirtschaftliche Bedeutung für die Vergangenheit und Zukunft. Leipzig, 1866. S. 124–153.
13. Ibid. S. 124.
14. Клаус А.А. Наши колонии: Опыты и материалы по истории и статистике иностранной колонизации в России. СПб., 1869.
15. Там же. С. 34.
16. Велицын А.А. Немцы в России: Очерки исторического развития и настоящего положения немецких колоний на юге и востоке России. СПб., 1893.
17. Там же. С. 260.
18. Там же. С. 260–261.
19. Platten, В. Reisebeschreibung der Kolonisten wie auch Lebensart der Russen von einem Offizier Plahten (1764–1770) // Клаус A.A. Наши колонии. Приложение. С. 1–8.
20. Минх А.Н. Историко-географический словарь Саратовской губернии. Саратов, 1898–1903. Т. 1; Духовников Ф.В. Немцы, др. иностранцы и пришлые люди в Саратове // Саратовский край, Саратов, 1893. Вып. 1. С. 237–264; О немецких колониях // Саратовский листок. 1893. № 22; Поселение немцев-колонистов в Саратовской губернии. Как развилось сарпинское производство // Саратовский дневник. 1898. № 245, 248, 250; Краткое описание селений Илавлинской волости, Камышинского уезда. Мариенфельд, Иосефсталь, Эрленбах, Обердорф, Новая Норка, Александерталь // Саратовские губернские ведомости. 1890. N9 46. С. 356–358.
21. Писаревский Г.Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII веке. М., 1909.
22. Beratz, G. Die deutschen Kolonisten an der unteren Wolga in ihrer Entstehung u. ersten Entwicklung. Saratow, 1915.
23. Bauer, G. Geschichte der deutschen Ansiedler an der Wolga seit ihrer Einwanderung nach Ruβland bis zur Einführung der allgemeinen Wehrpflicht (1766-1874). Nach geschichtlichen Quellen und mündlichen Überlieferungen. Saratow, 1908.
24. Goebel, G. (G. Beratz) und Alexander Hunger. Fest und treu oder der Kirgisen-Michel und die schöne Ammie aus Pfannenstiel. Festspiel zum 150jähr: ln 3 Akten. Saratow, 1914. S.121.
25. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997. С. 102-123.
26. Schaab, Ch. Zur Geschichte der deutschen Kolonisten im Saratowschen und Samaraschen Gouvernement. Aberdeen o. j.
27. Ibid. S. 16.
28. Ibid. S. 46.
29. Keller, C. Die Kolonie Kamenka (Gouvern. Saratow) // Deutscher Volks¬kalender für Stadt und Land auf das Jahr 1911. Odessa, 1910. S. 87–91; Eго же. Materialien zur Geschichte der deutschen Kolonien an der Wolga // Jahrbuch des Landwirts. 1914. Jg. 2. S. 184–198.
30. Файдель А. Как заселялись немецкие колонии. Из воспоминаний колониста // Саратовский листок. 1914. № 151; Эрн А. Немцы в Саратове, (к 150-летию немецких колоний) // Саратовский листок. 1914. № 149; Дитц Я. К 150-летнему юбилею немецких колоний. 1764—1914 // Саратовский листок. 1914. № 140; Его же. Первая немецкая колония на Волге // Саратовский листок. 1914. № 58.
31. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997.
32. Зиннер П. Немцы Нижнего Поволжья: Исторический очерк. Сара¬тов, 1925.
33. Schmidt, D. Studien über die Geschichte der Wolgadeutschen. Teil 1. Seite der Einwanderung bis zum imperialistischen Weltkrieg. Pokrowsk, 1930.
34. Зиннер П. Указ. соч. С. 3.
35. Schmidt, D. Op. cit. S. 57; Зиннер П. Указ. соч. С. 5.
36. Schmidt, D. Op. cit. S. 64.
37. Unsere Wirtschaft. 1924/1925.
38. Ljubomirow, P.G. Die wirtschaftliche Lage der deutschen Kolonien des Saratower u. Wolsker Bezirks im Jahre 1791. Pokrowsk, 1925.
39. Российские немцы на Дону, Кавказе и Волге; Материалы российско-германской научной конференции. Анапа, 22–26 сентября 1994 г. М., 1995; Российские немцы. Проблемы истории, языка и современного положения: Материалы международной научной конференции. Анапа, 20–25 сентября 1995 г. М., 1996; Российские немцы. Историография и источниковедение: Материалы международной научной конференции. Анапа, 4–9 сентября 1996 г. М., 1997.
40. Герман А.А. Немецкая автономия на Волге. 1918–1941. Ч. II. Автономная республика. 1924–1941. Саратов, 1994; Его же. История Республики немцев Поволжья в событиях, фактах, документах. М., 1996; Бруль В.И. Немцы Западной Сибири. Топчиха, 1995. Ч. 1–2; Белковец П.Л. «Большой террор» и судьбы немецкой деревни в Сибири (конец 1920-х — 1930-е годы). М., 1995.
41. Малиновский Л.В. Немцы в России и на Алтае. Барнаул, 1995; Его же. История немцев в России. Барнаул, 1996.
42. Шлейхер И.И. Пособие по истории российских немцев. Славгород, 1992.
43. Вашкау Н.Э. Немцы в России: история и судьбы. Волгоград, 1994; Савченко И.А., Дубинин СИ. Российские немцы в Самарском крае: историко-краеведческие очерки. Самара, 1994.
44. Hermann, R. Deutsche Kolonisten an der Wolga // Beilage zur Allge¬meinen Zeitung (München). 1901. № 105; Ross, W. Zur Geschichte der deut¬schen Wolgakolonien // Heimat und Welt (Berlin), 1910/1911. № 1. S. 145–149.
45. Bier, F., Schich, A. Aus den Leidenstagen der deutschen Wolgakolonien. Hrsg. v. K. Esselborn. Darmstadt, 1922. S. 5/6.
46. Schleuning, J. Die deutschen Kolonien im Wolgagebiet. Stuttgart, 1919.
47. Bonwetsch, 6. Geschichte der deutschen Kolonien an der Wolga. Stuttgart, 1919.
48. Bäcker, W. Ruβlandfahrer in Friedland 1767 // Volk und Scholle. Darm¬stadt, 1831. S. 69–71; Funk, W. Deutsche als russische Kolonisten. Ausgezogen aus dem Woerhder Traubuch 1766/1767 // Blätter für fränkische Familienkunde. 1926. 1 Jg. S. 101–107; Loens, G. Auswanderung aus dem ehemaligen Fürstentum Solms-Braunfels um 1766 ins Wolgagebiet // DPO. 1939. № 11. H. 8/9. S. 32–35; Lippert, A. Die Auswanderer aus Anhalt-Dessau in den Jahren 1764–1768 // DPO. 1937. № 9. H. 10. S. 23–25; Haselbach, H. Einiges von den Ahnen der Ruβlanddeutschen. Verzeichnis der 1765/1766 in Rosslau a. d. Elbe vor der Auswanderung getrauten Kolonisten // Ekkehard. 1937. H. 1/2. S. 18; Hoffmann, H. Auswanderung en nach Ruβland im Jahre 1766 // Mitteilungen der Hessischen familien-geschichtlichen Vereinigung, 1927. 1. H. 4. S. 109–123.
49. Esselborn, K. Die Auswanderung aus dem Gebiet des ehemaligen Großherzogtums Hessen nach Ruβland // Wolgadeutsche Monatshefte. Jg. 2. 1923. Dez., № 23/24. S. 328/329; Jg. 3. 1924. Jan., № 1/2. S. 17–19; Jg. 3 1924. Febr., № 1. S. 42/43; Jg. 3. 1924. März, № 5/6. S. 67/68; Boeckerner-Schlitz, Auswanderung aus dem Schlitzerland und anderen oberhessischen Gebieten nach Ruβland im Jahre 1766 // Heimat und Bild. Giessen 1928. № 27. S. 147–184; Schneider, E. Die Wolgadeutschen // Archiv für hessische Geschichte. Darmstadt, 1942. Bd. 22. S. 270–288.
50. Stumpp, K. Die Auswanderung aus Deutschland nach Ruβland in den Jahren 1763 bis 1862. Stuttgart, 1985. S. 77–84, 117–165a.
51. Cramer, K. Die deutschen Kolonisten an der Wolga // Lutherische Kirche in Bewegung. Festschrift für Friedrich Ulmer. Erlangen, 1937. S. 168–183; Его же. Das Wolgadeutschtum in seiner geschichtlichen Entwicklung bis 1917 // DPO. 1938. № 8. S. 13–15; № 9. S. 14–17; № 10. S. 11–14.
52. Kronberg, A. Lübeck als Sammelplatz deutscher Siedlerzüge nach Ruβland zu Ausgang des 18. Jahrhunderts. Inaugural-Dissertation. Riga, 1944. S. 62.
53. Das erste Geschichtswerk der Wolgadeutschen // Heimatbuch. 1955. S. 52–56.
54. Hagin, M. Die Wolgadeutsche Republik // Heimatbuch. 1964. S. 64-76; Его же. Die Hungersnot in den wolgadeutschen Kolonien von 1920 bis 1924 und die Hilfsleistungen der wolgadeutschen Vereinigungen und anderer Organisationen in Deutschland und Amerika // Heimatbuch. 1973–1981. S. 56–96; P. W. Die Deportation aus Friedenheim, Kanton Lysanderhöh/Wolga // Heimatbuch. 1973–1981. S. 20-23; J. H. Die Deportation aus Bangert, Kan-ton Kukkus/Wolga // Heimatbuch. 1973-1981. S. 37/38; G. B. Die Aussiedlung der Wolgadeutschen // Heimatbuch. 1966. S. 28/29.
55. Appel, W. Versuch einer Feststellung der Gründe für die Ruβlanddeutsche Auswanderung aus Hessen // Heimatbuch. 1962. S. 59–64.
56. Decker, K.P. Buedingen und Fauerbach bei Friedberg als Werberplätze der Ruβlandauswanderung von 1766 // Heimatbuch. 1982–1984. S. 9–22.
57. Wuerz, W. Wie Jagodnaja Poljana gegründet wurde // Heimatbuch. 1962, S. 65–66.
58. Eisfeld, A. Die Deutschen in Ruβland und in der Sowjetunion. Wien, 1986; Ders. Deutsche Kolonien an der Wolga 1917-1919 und das Deutsche Reich. Wiesbaden; Harrasowitz, 1985.
59. Brandes, D. Von den Zaren adoptiert. Die deutschen Kolonisten und die Balkansiedler in Neuruβland und Bessarabien 1751-1914. München: Oldenburg, 1993.
60. Bostroem, S. Die deutschen Kolonien an der Wolga // Baltische Hefte, 18. 1971. S. 153–169.
61. Schippan, M. Striegnitz, S. Wolgadeutsche. Geschichte und Gegenwart. Berlin, 1992.
62. Fleischhauer, I. Die Deutschen im Zarenreich. Zwei Jahrhunderte deutsch-russischer Kulturgemeinschaft. Stuttgart, 1986.
63. Ibid. S. 103.
64. Ibid. S. 102.
65. Ibid. S. 109.
66. Schippan, M. Material zur frühen Geschichte der Wolgadeutschen in der Literatur der DDR // Nordost-Archiv. Zeitschrift für Regionalgeschichte. Lüneburg, 1994. Neue Folge. Band III. Heft 1. S. 187.
67. Ibid. S. 188.
68. Opitz, G. Die wirtschaftlichen und kulturellen Beziehungen zwischen Anhalt und Ruβland in der Zeit von 1760 bis 1871. Halle/Saale, 1969. Phil. Diss.
69. Diedrich, H. Ch. Siedler, Sektierer und Stundisten. Die Entstehung des russischen Freikirchentums. Berlin, 1985.
70. Mavrodin, V. Die Teilnahme deutscher Ansiedler des Wolgagebiets am Pugatschowaufstand // Jahrbuch für Geschichte der UdSSR und der volksdemokratischen Länder Europas. 7(1963). S. 189–199; Kabuzan, V.M. Zahl und Siedlungsgebiete der Deutschen im Russischen Reich (1796–1917) // Zeitschrift für Geschichtswissenschaft. 32. (1984). H. 10. S. 866–874; Malinowski, L. Sozialökonomische Aspekte der deutschen Bauernkolonisation im Süden des Russischen Reiches (18. und 19. Jahrhundert) // Jahrbuch für Geschichte der sozialistischen Länder Europas. 30 (1986). S. 187–200.
71. Zwischen Reform und Revolution. Die Deutschen an der Wolga 1860–1970. Essen, 1994.
72. Long, J. From Privileged to Dispossessed: The Volga Germans, 1860–1917. Lincoln & London, 1988.
73. Scheuerman R., Trafzer C. The Volga German: Pioneers of the Northwest. University Press of Indiano, 1980.
74. Koch F. The Volga Germans. Pennsylvania & London, 1977.
75. Scheuerman R., Trafzer C. Op. cit. S. 49, 50.
76. Ibid. S. 48.
77. Ibid. S. 50.
78. Журнал Американской исторической ассоциации немцев из России (AHSGR) стал издаваться с 1969 г. периодичностью 4 раза в год.
79. Gesinger A. Back to the beginning a visit to the Volga colonies in 1765 // Journal of AHSGR. 1993. №4. S. 15–25.
80. Haynes E. A document of 1766 found in Buedingen, Germany // Journal of AHSGR. 1980. № 3. S. 1–5.
81. Erbes J. Sufferings of the first German colonists during first two decades, 1766–1786 // Journal of AHSGR. 1990. № 2. S. 26.
82. Flegel A. An emigration document // Journal of AHSGR. 1990. № 3, S. 38.
83. Flegel A. A summary of German migrations eastward into Poland, Austria, Hungary, Romania and Russia // Journal of AHSGR. 1991. № 4. S. 35.
84. Baumann. The Reasons for the emigration of our forefathers // Journal of AHSGR. 1989. № 4. S. 44.
85. Goral V. Before they left Germany // Journal of AHSGR. 1991. № 4. S. 17.
86. Ibid. S. 19.
87. Bourret J. F. Les Allemands de la Volga. Histoire culturelle d'une minonete, 1763–1941. Paris, 1986.
88. Ibid. S. 154.
89. Ibid. S. 158.
90. Goggi G. Diderot et l'abbe Baudeau: les colonies de Saratov et la civilisation de la Russie // Recherches sur Diderot et sur l'Encyclopedie. 1993, 14 avril. S. 23–83.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

2. Источниковедческий анализ проблемы

Всестороннее изучение исторических процессов невозможно без использования опубликованных и неопубликованных документов. Только они могут подтвердить или опровергнуть вы¬двигаемые гипотезы, создать предельно объективное представление об исторических событиях, происходивших сотни лет назад.
Документы по истории немецких колоний на Волге во второй половине XVIII в., на первый взгляд, не столь обширны, как хотелось бы исследователю. Но в любом случае, они позволяют проводить исторические исследования и с высокой степенью достоверности представить картины жизни народа 200-230 лет назад.
Опубликованных источников по истории первых тридцати лет проживания иностранных колонистов в районе Саратова немного. Основополагающим является Полное собрание законов Российской империи, где собраны документы, по которым строилась жизнь колонистов. Большинство их относится к периоду между принятием манифеста от 4 декабря 1762 г. и до завершения поселения колонистов в 1767 г. В это пятилетие на высшем государственном уровне решались различные проблемы по спорным земельным вопросам. Значение правительственных решений как документов эпохи в том, что там представлен не только текст закона, как в Своде законов, но и основания, мотивы и исторический материал, побудившие к принятию того или иного закона, что, несомненно, увеличивает его ценность и достоверность.
В особую группу опубликованных источников можно выделить воспоминания первых колонистов. К наиболее известным относятся мемуары колониста Кристьяна Готтлиба Цуге [1], бежавшего из России в 1773 г. и издавшего в Германии в 1802 г. свои воспоминания. Это, безусловно, интересная и ценная книга для любого историка, изучающего немцев Поволжья. В ней содержится материал, которого нет и не может быть в архивных документах: о процессе вербовки, взаимоотношениях между колонистами на сборных пунктах и в дороге, авторские впечатления о России и Поволжье и многое другое. Но относиться к книге Цуге как источнику следует критически. Первый вариант рукописи, подготовленной Цуге после возвращения в Германию, сгорел. Новый вариант был написан почти через двадцать лет, что не могло не сказаться на достоверности приводимых им фактов. В своих воспоминаниях автор откровенно пишет, что стремился в Россию не как колонист, а как искатель приключений [3]. А это, естественно, накладывало отпечаток и на характер книги.
Если книга К. Цуге была мало известна в России, то поэма колониста Бернгарда фон Платтена [2], опубликованная А. Клаусом в приложении к книге «Наши колонии», стала после 1917 г. своеобразным учебным пособием для интересовавшихся ранней историей поволжских немцев. Многие авторы трудов по истории немцев Поволжья к этому произведению относились с большим доверием. Надо согласиться, что это художественное, глубоко прочувствованное сочинение, отразившее субъективное настроение автора, который вопреки своей воле ехал колонистом на Волгу. В списках И. Кульберга у Платтена, единственного из прибывших колонистов, напротив фамилии была сделана запись: «Не высказал желания где-либо жить в России» [4].
К исторической достоверности произведений К. Цуге и Б. фон Платтена надо относиться осторожно еще и потому, что их авторы ехали в Россию колонистами вызывателя Боффе. Изначально сложные отношения колонистов и вызывателей наложили отпечаток и на произведения. Личное, критическое восприятие авторами отправки колонистов, их состава и поселения на Волге не может в полной степени отражать истинной картины происходившего.
Основными источниками изучения начального периода истории немцев Поволжья стали опубликованные в 1900 и 1901 гг. в протестантском органе поволжских немцев «Friedensbote» интереснейшие, но остававшиеся долгие годы невостребованными материалы — воспоминания первых колонистов [5].
В 1830 г. катариненштадтский колонист Петр Липперт обратился к еще жившим тогда первым колонистам с просьбой изложить свои воспоминания о выезде из Германии и поселении в поволжских колониях, а также прислать сохранившиеся записки уже умерших колонистов об этом времени [6]. На призыв отозвалось несколько человек: Филипп Вильгельм Асмус, Георг Меринг, Генрих Эрфурт, Август Штальбаум. И по прошествии 70 лет были опубликованы воспоминания о приезде в Россию и первых годах проживания колонистов на Волге.
Названные выше колонисты писали свои воспоминания уже на склоне лет, когда человеческая память допускает определенные провалы, имея тенденцию к приукрашиванию прошлого или, наоборот, рисуя его только в черных тонах. Исключение составляют дневниковые записи бывшего студента из Тюбинга Георга Меринга, в которых зафиксированы непосредственно события по свежим следам. К тому же нельзя не учитывать и то, что все авторы мемуаров были вызывательскими колонистами, испытавшими трудности и с жильем, и с продовольствием, и многое другое, в то время как казенные колонисты, а это половина из всех прибывших на Волгу, были вовремя обеспечены жильем, необходимым сельскохозяйственным инвентарем.
К мемуарам примыкают эпистолярные источники — опубликованные в 1770 г. в Саксонии письма, отправленные своим родственникам колонистами Таловки [7]. В них описывались хорошие условия жизни на новом месте. Заподозрить в агитации авторов писем очень сложно, Так как к этому времени прием колонистов был прекращен. Но письма практически не использовались авторами работ по истории немцев Поволжья, так как изложенное в них не соответствовало уже сложившимся представлениям о том периоде.
В выявлении источников по истории немцев Поволжья большую помощь оказывала СУАК, созданная в 1886 г. Из 12 членов-учредителей Комиссии трое были немцами [8]. Часть собранных документов, отражавших земельные отношения в колониях в конце XVIII века, была опубликована в Трудах СУАК [9], а часть отложилась в фондах этой организации и была доступна для исследователей. В эти же годы орган саратовских колонистов «Дойче фольксцайтунг» опубликовал документы из жизни колоний конца XVIII века, извлеченные из архивов Министерства государственных имуществ.
Большую подборку из 38 документов из фондов Министерства иностранных дел опубликовал в приложении к своему исследованию Г.Г. Писаревский [10]. Их можно разделить на две группы. Пер¬вая представляла собой переписку дипломатических представи¬телей России в Европе, в основном Смолина и Мусина-Пушкина, по проблемам набора колонистов в германских землях в самый сложный период: в первой половине 1766 г. Наиболее ярко отражены в документах нарастание антиколонистских, антирусских тенденций в руководстве европейских государств и меры русских дипломатов по их сдерживанию. Во вторую группу документов вошли следственные дела по поводу деятельности вызывателей. Здесь прилагались письма отдельных колонистских обществ, не желавших оставаться под вызывательской властью. К сожалению, эти документы остались без должного внимания авторов, писавших историю поволжских колоний в советское время.
После 1917 г. документы по истории немцев Поволжья перестали публиковаться. Вышедшие в последнее время сборники документов [11] охватывали более поздние периоды истории поволжских немцев, оставляя без внимания документы XVIII века. В этой связи следует отметить публикацию первого тома Журналов заседаний общего присутствия Конторы опекунства иностранных в Саратове за сентябрь — декабрь 1774 г. [12].
Неопубликованные документы по данной проблеме в основном отложились в Российском государственном архиве древних актов (РГАДА) в Москве, в Российском государственном историческом архиве (РГИА), Государственном архиве Саратовской области (ГАСО) и его филиале в г. Энгельсе (ЭФ ГАСО). Отдельные материалы по истории поволжских немцев во второй половине XVIII в. находятся в Российском государственном военно-историческом архиве (РГВИА) и некоторых других.
Документы в РГАДА условно можно разделить на два блока — документы Сената (фонд 248) и документы непосредственно Канцелярии опекунства иностранных (фонд 283).
В сенатском фонде нашел отражение весь спектр подготовительной работы к изданию манифестов 4 декабря 1762 и 22 июля 1763 гг. Ознакомление с архивными материалами наглядно показывает, что эти основополагающие документы не являлись результатом сиюминутного решения отдельных должностных лиц государства, а стали результатом многолетних проработок различных форм и методов осуществления колонизационных мероприятий.
В фонде Канцелярии из более чем 200 сохранившихся дел большинство отражает ее начальный период деятельности по приглашению и поселению колонистов. Достаточно полно представлены материалы по разработке планов колоний, их привязки к местности, по заготовке строительных материалов и строительству домов и хозяйственных построек для прибывавших колонистов, закупке необходимого для поселенцев сельскохозяйственного инвентаря.
Переписка Канцелярии с русскими дипломатами в Европе — фонд 283 РГАДА — позволяет с высокой степенью достоверности изучить колонизационные мероприятия на разных этапах, показать сложности и проблемы в их осуществлении. В материалах фонда отражены деятельность Канцелярии и ее Конторы в Саратове по отправке колонистов на поселение, взаимоотношения с вызывателями. В то же время в фонде отсутствуют документы экономического характера первых десятилетий существования колоний после 1768 г., материалы о системе управления, взаимоотношениях Канцелярии и Конторы.
В РГИА сосредоточены документы по поволжским колониям более позднего периода, т.е. с конца XVIII в., когда воссозданная в 1797 г. Канцелярия опекунства иностранных и все подотчетные ей Конторы оказались в ведении Министерства государственных имуществ. Но по неизвестным причинам в фонде 398 оказались дела, в которых нашло отражение экономическое положение колоний в середине 70-х гг. XVIII в. и дан подробный анализ деятельности вызывателей.
Документы фонда 383 этого архива содержат описание саратовских колоний, произведенное в 1797 г. Их ценность заключается в подробнейшем описании хозяйственного состояния не только отдельного поселения, но и отдельной семьи. Документы позволяют определить урожайность культур, возделываемых колонистами, в сопоставлении с более ранними данными, проследить демографические изменения у поволжских немцев в XVIII веке.
В целом фрагментарность документов, сохранившихся в РГИА, не дает возможности создать целостную картину развития колоний. Их ценность несомненна в комплексном использовании с материалами других архивов.
Документы Конторы опекунства иностранных в Саратове с 1766 по 1774 гг. не сохранились. Большая их часть была уничтожена в 1774 г. Отходя под напором правительственных войск на юг, отряды крестьянской армии Пугачева заняли Саратов и уничтожили все документы Конторы опекунства иностранных, а часть документов, ранее отправленных водным путем в Астрахань, после разграбления конторской казны была потоплена в Волге [13].
Таким образом, первые десять лет проживания колонистов на Волге фактически не нашли отражения в архивных фондах, за исключением двухсот дел, сохранившихся в фонде Канцелярии опекунства иностранных (РГАДА, фонд 283) и небольшой группы дел в некоторых других архивах.
Необустроенность первых лет проживания на новом месте, грабежи пугачевцев и кочевников, пожары привели к тому, что документы в сельских управлениях колоний, за исключением Катариненштадта, тоже не сохранились.
В связи с этим возрастает значение «Журналов заседаний общего присутствия Конторы опекунства иностранных в Саратове» (далее — Журналы) за 1774-1780 гг. (ГАСО, фонд 180). Они позволяют увидеть ежедневную работу Конторы, проследить на ее примере нормальную жизнь государственного учреждения того времени. Сюда поступали указы Сената и распоряжения Канцелярии из Петербурга по различным вопросам жизни колоний. После рассмотрения они принимались к руководству, а некоторые передавались окружным комиссарам для перевода на немецкий язык и передачи форштегерам в колонии. Здесь же обсуждались практически все стороны жизни колоний: от взаимоотношений Конторы и колонистов до выдачи разрешения на брак жителей колоний.
Социально-экономическая жизнь колоний, продовольственная помощь напрямую и через организацию общественных работ для отдельных категорий населения также нашли отражение в этих документах.
В то же время в Журналах очень мало статистических материалов, документов, благодаря которым можно было бы проследить те или иные процессы в динамике. Они очень перегружены рутинной информацией, в которой тонут важные документы.
Одним из интересных и ценных источников в изучении истории поволжских немцев, и особенно первых лет их проживания в России, являются списки иностранных колонистов, прибывших на Волгу в 1764-1767 гг. Они позволяют обнаружить ту невидимую историческую нить, которая связывает нынешних потомков немцев Поволжья с европейскими государствами и в первую очередь с Германией.
До последнего времени была опубликована небольшая часть списков немецких семей, прибывших в Россию в 60-е гг. XVIII в. Наиболее полно списки первых поселенцев четырех из более чем ста колоний представлены в книге К. Штумппа [14]. В этих материалах даны имена всех членов семей, выезжавших в Россию, с указанием места рождения. Какая-либо другая информация отсутствовала.
В России списки первых колонистов до последнего времени не публиковались. Исключением может служить список из 78 колонистов, прибывших из Данцига в 1764 г., опубликованный в сборнике документов «Под стягом России» [15].
Списки были разные, их можно разделить на группы. В первую группу входят списки колонистов, которые составлялись титулярным советником Иваном Кульбергом по мере прибытия переселенцев в Россию и временного их размещения в Ораниенбауме (так называемые «списки Кульберга») [16]. Общая численность колонистов, отраженных в списках Кульберга, — более 20 тыс. человек, или 6,5 тыс. фамилий.
Они составлялись по кораблям, с указанием точной даты прибытия в Россию, порта отправки, названия корабля и фамилии шкипера. В некоторых случаях указывалась только фамилия шкипера. В списках фиксировались лица, пригласившие колонистов в Россию: государственные чиновники или вызыватели (указывалось имя вызывателя). Записывали имя и фамилию колониста, состав семьи (у детей указывался возраст), место, откуда он прибыл, вероисповедание, профессию и место, где он желает поселиться. Эти документы позволяют проанализировать качественный состав колонистов, их конфессиональные особенности и некоторые другие сюжеты.
Вторая группа списков колонистов составлялась офицера¬ми русской армии, сопровождавшими транспорты колонистов из Петербурга до места поселения. Помимо имен всех членов семьи и возраста детей, в них фиксировались рожденные и умершие в дороге. Эти списки сохранились не полностью и охватывают 7560 колонистов, отправленных из столицы на Волгу в 1767 г. [17].
Самым ценным источником из подобного рода документов стала третья группа списков — это списки первых колонистов, составленные уже после образования большинства колоний. По распоряжению Канцелярии опекунства иностранных в Петербурге Саратовской Конторой опекунства иностранных в течение ноября и декабря 1767 г. была проведена перепись, или, как тогда говорили, ревизия всех поселенных по берегам Волги колонистов [18].
У этих списков оказалась сложная, нередко трагическая судьба [19]. Списки первых колонистов (декабрь 1767 г.), совместно с Приложением к исследованию Г.Г. Писаревского (февраль 1769) [20] и «Путешествием...» Палласа [21], позволяют проследить демографические процессы в колониях в первые годы их существования на Волге. Дело в том, что в разных исследованиях приводятся различные данные о численности населения в колониях в первые годы их существования. К. Штумпп приводит, без ссылки на источник, данные на 1772 г. [22]. При их сопоставлении со списками первых колонистов мы пришли к выводу, что часть данных, преимущественно по колониям вызывателя Борегарда, относится к концу 1767 г., а часть — к данным, приведенным Палласом на 1773 г. Таким же образом представлена численность колонистов в приложении к переизданной в США книге Готтлиба Бератца [23].
Вышеназванные статистические данные выявляют динамику численности населения колоний в первые годы их существования. Анализ численности колонистов по отдельным колониям за 1767 и 1772 гг. позволяет усомниться в достаточно распространенном утверждении о том, что в первые годы проживания в районе Саратова смертность среди колонистов была столь высока, что привела даже к сокращению населения. В действительности же по всем колониям можно отметить естественный, хотя не везде равномерный, прирост населения, за исключением только колонии Россоши. Она изначально была заселена колонистами, не способными к крестьянскому труду, и часть их получила разрешение на проживание в городах, а другие просто бежали из колонии.
В первой графе списков вместе с фамилиями и именами делались записи о том, кто из колонистов на конец 1767 г. был старостой (форштегером), кто являлся его помощниками (бейзицерами). В абсолютном большинстве колоний был один форштегер и один или несколько бейзицеров — в зависимости от численности населения колонии. В колонии Привальная было два форштегера: один лютеранской части колонии, другой — реформатской. В колонии Катариненштадт было три форштегера — для католиов, лютеран и реформатов.
Благодаря спискам первых колонистов частично восстановлены имена российских младших офицеров, сопровождавших колонистов до мест поселения.
Списки свидетельствуют о тяжелых первых месяцах в вызывательских колониях, не всегда хорошо подготовленных к приему большого числа переселенцев. В отдельных колониях левобережья у Руа только за осень 1767 г. овдовело в среднем 5-8 муж¬чин и женщин, без учета умерших детей.
Списки позволили проанализировать численность различных конфессиональных групп колонистов, специфику их расселения в регионе.
По этим документам можно установить широкий географический спектр территорий европейского континента, откуда ехали переселенцы в Россию. В большинстве списков делалось указание на название государства и населенного пункта (города, деревни, местечка), откуда прибыл колонист. Но в значительной части списков, и особенно в материалах по колониям вызывателя Борегарда, делалась запись только названия населенного пункта. В списках государственных колоний нередко записывалось только название государства.
Профессиональный состав прибывших в Поволжье колонистов также нашел отражение в списках. На Волгу прибыли колонисты около 150 различных профессий, от таких достаточно распространенных, как земледелец, ткач, сапожник, мельник, до таких, как химик, аптекарь, мастер по производству перца, музыкант, художник.
Наличие этого раздела позволяет утверждать, что несколько колоний изначально формировались как небольшие города, ремесленные и культурные центры. К ним можно отнести в большей степени Катариненштадт, где из более чем 200 фамилий только 6 семей были хлебопашцами, и колонию Привальная, где около 60% населения не были земледельцами.
Списки фиксировали дату прибытия поселенца в колонию, что позволило установить точную дату ее основания.
Богатый источниковый материал несет в себе раздел, фиксировавший материальные и денежные ссуды семьям. Изучение этого раздела дает возможность проследить: из чего стали формироваться долги колонистов государству, с которыми они смогли окончательно рассчитаться только в первой половине XIX в.; как изменялась финансовая политика государства по отношению к колонистам.
Состояние хозяйства колонистов на конец 1767 г. представлено в последней части списков первых колонистов. Наибольший интерес представляют данные по колониям, образованным в 1764-1765 гг. К моменту составления списков способные к земледелию колонисты смогли за один-два года обзавестись 3-4 лошадьми и несколькими коровами, распахать и засеять от 4 до 10 га земельных угодий. В то же время, анализируя этот раздел, можно выделить те семьи, которым освоение крестьянской профессии давалось с большим трудом. По ряду колоний, образованных в 1767 г., данных о состоянии хозяйств вообще нет.
Таким образом, источники по истории немецких колоний второй половины XVIII века позволяют достаточно глубоко изучить различные процессы, происходившие в них.

Примечания

1. Züge, Ch. G. Der russische Kolonist oder Christian Gottlob Züge s Le¬ben in Ruβland. Bremen, 1992.
2. Platten, B. Reisebeschreibung der Kolonisten, wie auch Lebensart der Russen von einem Offizier Plahten (1764-1770) // Клаус А.А. Наши колонии. Приложение. С. 1-8.
3. Züge, Ch. G. Op. cit. S. 25
4. ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 1. № 2536.
5. Assmuss, Ph. W. Bemerkungen über die Anwerbung und den Transport der Beauregardischen Kolonisten aus Deutschland bis die Steppe bei Saratow und ihren Anfang // Friedensbote. 1900. H. 11. S. 742-746; Erfurth, H. Beschreibung der kurzen Geschichte der Saratowschen Kolonien an der Wolga seit ihrer Ansiedlung, soviel ich mich erinnern kann // Ibid. S. 628-683.
6. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997. С. 11.
7. Briefe über die Auswanderung der Untertanen, bes. nach Ruβland. Frankf. u. Leipzig, 1768; Gotha, 1770.
8. Миронов В.Г. Немцы-краеведы // Сообщения Энгельсского краеведческого музея. Вып. 5. Немцы в Саратовском Поволжье. Саратов, 1997. С. 120-128.
9. Хованский И.Ф. К истории имперских колоний в Саратовской губернии (извлечение из Сенатских архивов) // Труды СУАК. 1914. Вып. 31. С. 51-58 и др.
10. Писаревский Г.Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII веке. М., 1909. Приложения.
11. История российских немцев в документах (1763-1992) / Сост. В.А. Ауман и В.Г. Чеботарева. М., 1993. Т. I; 1994. Т. II; Сарепта: Сб. документов / Сост. И.Р. Плеве. Саратов, 1995; Депортация народов СССР (1930-е — 1950-е годы). Ч. 2. Депортация немцев (сентябрь 1941 —февраль 1942 гг.). М., 1995.
12. Журнал Саратовской Конторы опекунства иностранных. Т. I. 1774 / Под научной ред. И.Р. Плеве. Саратов, 1996.
13. Более подробно см.: Плеве И.Р. Немецкие колонисты Поволжья и Пугачев // Культура русских и немцев в Поволжском регионе. Саратов, 1993. Вып. 1. С. 12-29.
14. Stumpp К. Op. cit. S. 77-84, 117-165а.
15. Под стягом России: Сб. архивных документов / Сост., примеч. А.А. Сазонова и др. М., 1992. С. 418-421.
16. ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 1, 1а.7
17. Подсчитано по: РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 117. Л. 346-578.
18. Подлинники эти списков хранятся в фондах ГАСО, ЭФ ГАСО и в личном архиве автора.
19. Более подробно об истории поиска списков первых колонистов см.: Pleve, I. Die Listen der ersten ausländischen Kolonisten an der Wolga als historische Quelle // Der Beitrag der Deutschbalten und der städtischen Ruβlanddeutschen zur Modernisierung und Europäisierung des Russischen Reichs. Köln, 1996. S. 367-374.
20. Писаревский Г.Г. Указ соч. Приложения. С. 74-83.
21. Паллас П.С. Путешествие по разным провинциям Российского государства. 1772-1773. СПб., 178В. С. 227-256.
22. Stumpp, К. Op. cit. S. 67-77.
23. Beratz G. The German Colonies on the Lower Volga. Their Origin and Early Development. Lincoln, 1991. S. 348-353.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Глава II

ОРГАНИЗАЦИЯ ПРИГЛАШЕНИЯ
И ПОСЕЛЕНИЕ
ИНОСТРАННЫХ КОЛОНИСТОВ
НА ВОЛГЕ В 60-Е ГОДЫ XVIII ВЕКА

1. Разработка правовой базы
колонизационной политики России
в середине XVIII века

Территориальное расширение русского государства, которое стало активно происходить начиная с XVI в., шло вместе с колонизационными мероприятиями. Руководство страны прекрасно понимало, что без освоения новых земель потерять их будет легче, чем приобрести. Но к идее заселения окраин России выходцами из других государств правящие круги России пришли не сразу.
К середине XVIII в. Россия уже накопила многолетний опыт освоения как поволжских, так и сибирских земель за счет внутренних людских ресурсов. И само собою разумеющимся считалось, что с этой задачей могут справиться только свободные люди.
Для использования внутреннего колонизационного потенциала России в лице крепостного крестьянства достаточно было главной льготы: фактический отказ от поиска и возвращения к прежним владельцам беглых, осевших на новых, отдаленных от центра землях, и полное их освобождение от налогов. Сроки налоговых освобождений не оговаривались, а зависели от скорости продвижения на новые земли русских государственных структур.
Таким образом, правительство знало, что необходимо сделать для активной колонизации регионов. Но колонизационный потенциал государства, где крепостное право было возведено в ранг государственной политики, был крайне ограничен. Несмотря на то, что на новой территории возникали города-крепости, хозяйственное освоение шло крайне медленно. Например, когда в 1731 г. правительство разрешило селиться по берегам Волги всем желавшим, давая на обзаведение хозяйством деньги и хлеб, таковых почти не оказалось. К тому же стало известно, что охранявшие берега Волги три батальона солдат были вырезаны кочевниками.
В 1732 г. правительство Анны Иоанновны предприняло попытку принудительного заселения поволжского региона. Под предлогом сооружения новой сторожевой линии на Волгу были переселены 1057 семей донских казаков [1]. Однако они оказались нерадивыми колонистами. Как солдаты они успешно охраняли территории, но плохо их осваивали. Нередко казаки сами участвовали в грабежах на торговых путях.
В 40-х годах XVIII в. астраханский губернатор В.Н. Татищев, а несколько позже симбирский заводчик А. Духов выступили с планами заселения и хозяйственного освоения Нижнего Поволжья [2]. Но эти проекты натолкнулись на препятствие – нехватку людей для осуществления колонизации. Существовавшая в России крепостническая система препятствовала свободному перемещению основной массы населения. Помещики со своей стороны крайне неохотно шли на создание новых хозяйств в неспокойном пока регионе. Об ослаблении же системы крепостного права в то время не могло быть и речи.
Не отказываясь от использования коренного населения страны в освоении новых земель, царское правительство обратило свои взоры на Запад. Одним из направлений в данной политике стало привлечение иностранных колонистов, благодаря которым на протяжении второй половины XVIII – начала XIX вв. были освоены юго-восточные и южные территории Европейской части России.
Еще при Петре I ряд законодательных актов 1702 и 1719–1721 гг. стимулировал приглашение иностранцев на русскую военную службу и на развитие различных ремесленных производств, но заселение значительных свободных территорий предполагалось пока осуществлять за счет собственных граждан.
Следующая попытка в этом направлении была сделана Ан¬ной Иоанновной, которая указом 4 июля 1738 года повелела участвовавших в русско-персидских войнах грузин и армян, пожелавших поселиться в России, разместить на южных границах и оказать им помощь в обустройстве на новом месте. Однако главная задача, возлагавшаяся на них, была не в хозяйственном освоении этих мест, а в том, что «они тамо могут служить для охранения границ от набегов горских народов» [3]. Впрочем, создать военные поселения на южных границах России так и не удалось. Не был разработан механизм поселения, не хватало финансов, да и желавших обосноваться в этих неспокойных местах оказалось очень мало.
Приглашала в страну иностранцев и императрица Елизавета Петровна. Следствием этого послужило прибытие в Киев из Австрийской империи летом 1751 г. около 500 сербов. Их приняли в русское подданство, а организатору переселения австрийскому генерал-майору Хорвату была выдана 29 декабря 1751 г. жалованная грамота на вербовку за границей и создание на отведенных землях под названием «Новая Сербия» крепости святой Елизаветы и ряда других военных поселений [4]. Вскоре два полка из сербов, греков, венгров, черногорцев, болгар, молдаван и валахов были поселены на Украине за Днепром, вдоль бывшей польской границы. К концу 1754 г. на территории Новой Сербии проживало около 4 тыс. человек. Являясь военными поселениями, они в основном выполняли военные функции, а хозяйственным освоением земель занимались мало.
25 сентября 1752 г. поступило еще одно предложение по колонизации отдельных регионов России от представителя французских протестантов бригадира де ля Фонта. В своем обращении к императрице он изложил суть проекта. Учитывая, что жители Лангедокской провинции и ряда французских городов, таких, как Нимесса, Алле, Монпелье, Каркассон, испытывали религиозные притеснения, а также то, что они являлись хорошими ремесленниками, было бы большой пользой для России, по мнению де ля Фонта, если бы руководство страны могло изыскать способ привезти их на обширные территории страны [5]. Де ля Фонт обратил внимание на опыт Прусского королевства, опубликовавшего в голландских газетах приглашение с целым рядом льгот и привилегий. И вскоре несколько французских семей прибыли в Берлин, где были хорошо приняты.
В качестве места для поселения де ля Фонт предложил плодородные украинские земли южнее Киева, которые, по его мнению, удобнее болотистых прусских. Здесь можно было бы построить несколько городов и развивать шелководство.
Для привлечения в Россию французов представитель протестантов посоветовал опубликовать в голландских газетах информацию о том, что якобы в Киев уже прибыло несколько семей и императрица велела их хорошо принять, выделив достаточное количество земли. В рамках свободы вероисповедания она позволила иметь собственную церковь и прислать французского священника для организации службы. За короткое время переселенцы могли бы сделать Украину, по мнению де ля Фонта, центром мануфактурного производства страны [6].
Публиковать за границей заведомо ложную информацию русское правительство отказалось и предложило начать разработку специального манифеста для приглашения французских протестантов. Коллегии иностранных дел было поручено через руководителей дипломатических миссий: в Гааге — графа Головина, в Лондоне — графа Чернышева, в Дрездене — Гросса, в Копенгагене — барона Корфа, в Гамбурге — князя Голицына и в Данциге — Шерера осуществить сбор информации и выяснить, на каких основаниях принимались переселенцы, сколько их уже принято, какие им даны привилегии, какие земли и места в городах им отведены, какие средства выделялись на обустройство на новом месте, на сколько лет они освобождены от налогов и податей. Предлагалось прислать копии документов, фиксировавших объемы льгот для поселенцев [7].
После дополнительных обсуждений 28 ноября 1752 г. был подготовлен проект манифеста, в котором определялись привилегии для приглашаемых иностранцев. Они сводились к следующему: разрешение строить свои церкви, освобождение от налогов на 15 лет, управление через комиссаров, половина которых — французы и половина — русские, оказание содействия в постройке на отводимых землях городов и поселков, выделение средств на проезд в Россию и до мест поселения, обеспечение переселенцев инструментом и питанием до тех пор, пока их работа не начнет приносить доход (но не более 6 лет). Если переселенцев не устроят условия и климат, они смогут вернуться на родину [8]. Следует отметить, что такой широкий спектр привилегий в разработанном проекте манифеста не предоставлялся ни одним государством Европы.
Но проблема возникла там, где ее не ожидали. Русское правительство предложило для заселения не земли Украины, а район вдоль рек Волги и Терека. На Волге предлагалось выбирать любые свободные места от Сызрани до устья реки Сарпы (в 17 верстах южнее Царицына). Здесь было много свободных земель, пригодных для заселения. С подписанием манифеста предполагалось срочно направить в те места инженеров, офицеров и геодезистов. Они должны были провести описание свободных земель, сделать географические карты и выявить земли, заселенные незаконно.
Де ля Фонт со своей стороны продолжал настаивать на создании поселений на Украине. Пойти на этот шаг в то время русское правительство не могло по политическим и военным соображениям. Земли так называемого Дикого поля продолжали еще оставаться, по мнению Турции, спорными территориями. Заселение их неминуемо вызвало бы противодействие с ее стороны, к чему Россия пока была не готова, решая свои проблемы на западных границах. Активная колонизация южной Украины стала возможна только после победоносных русско-турецких войн 1768–1774 гг. и 1787–1791 гг.
Не достигнув соглашения с де ля Фонтом, русское правительство не только не отказалось от возможного приглашения иностранцев, а посчитало эту идею очень нужной и выгодной для России. 27 апреля 1754 г. Елизавета Петровна поручила Сенату рассмотреть возможность приглашения в Россию не только французских протестантов, но и «всех других вольных людей, по Европе рассеянных» [9]. К тому же предполагалось приглашать переселенцев как ремесленных специальностей, так и земледельцев различного христианского вероисповедания.
Правительствующему Сенату предлагалось определить земли, предоставляемые иностранцам под поселение. Среди них одно из главных мест, где надо было производить геодезические работы, отводилось все тем же свободным землям по течению реки Волги.
В деле привлечения иностранцев требовался учет как своего, так и европейского опыта. Это необходимо было в первую очередь для того, чтобы создать такой документ, который превосходил бы по своей привлекательности уже известные манифесты и стимулировал переселение именно в Россию.
Коллегия иностранных дел должна была начать подготовку основного текста будущего манифеста. Вот здесь должен был пригодиться разработанный проект манифеста 1752 г. и информация, полученная от русских послов в конце 1752 — начале 1753 гг. Особое внимание было обращено на опыт приглашения французов в Голландию, льготы для колонистов, предоставляемые Пруссией, и манифест датского короля Фридриха V.
В Голландию французы принимались с 1686 г. В течение нескольких лет голландское правительство выделило на обустройство переселенцев 312 тыс. гульденов. Из-за отсутствия свободных земель французы селились в городах среди местного населения. В некоторых городах для французов разрешили открыть свои школы. Каких-либо особых льгот и привилегий, кроме финансовых, для переселенцев в Голландию не предусматривалось. К середине XVIII в. приезд французов в эту страну практически прекратился.
Более широкие привилегии были закреплены в манифесте 1748 г. датского короля Фридриха V. В 15 пунктах этого документа определялись различные льготы для переселенцев исключительно ремесленных специальностей. Но большая часть положений манифеста во многом повторяла русские законодательные акты в отношении иностранных специалистов в Петровскую эпоху. Ключевыми привилегиями являлись освобождение поселенцев на 20 лет от податей и свобода вероисповедания для реформатов,
В манифесте Прусского королевства освобождение от податей предусматривалось на 10 лет, но помимо ремесленников предполагалось поселение и земледельцев. Они могли занимать пустующие дома, а тем, кто желал строить свои дома, выдавалась ссуда. Но селились иностранцы в Пруссии не отдельными колониями, а среди местного населения, где имелись свободные земли. И, конечно же, гарантировалась свобода вероисповедания [10].
После завершения работы над манифестом его предполагалось опубликовать в европейских газетах. Семилетняя война ото¬двинула начало массовой колонизации в России почти на 10 лет.
Во время войны русскому правительству было предложено еще два проекта, связанных с колонизацией. Первый проект поступил от саксонского генерала Вейсбаха. Тяжелый налоговый гнет, постоянные рекрутские наборы привели к массовому бегству населения из ряда прусских провинций в Польшу. Но там они оказались г не менее сложной экономической ситуации, к которой добавились еще и религиозные преследования протестантов со стороны католической церкви.
Вейсбах, рассчитывая нанести прусскому королю значительный ущерб, предложил проект переселения прусских подданных на южные окраины России. В проекте предлагалось русскому правительству предоставить эмигрантам право собственной внутренней юрисдикции через выбираемых ими старшин и судей, свободу от всех рекрутских и лошадиных наборов, право беспошлинной торговли и ряд других льгот. Выгоды от подобной колонизации для России были представлены в проекте достаточно аргументированно. Свой проект Вейсбах передал через русского посланника при польско-саксонском дворе Гроссу. Но в Петербурге, по непонятным причинам, на эти предложения не ответили.
Несколько лет оставались без ответа предложения де ля Вивьера. Отправленный в 1756-1757 гг. в Германию для закупки лошадей, он столкнулся с желанием тысяч немецких семей селиться колониями в России. Об этом он сообщил русскому послу в Вене Кейзерлингу, а тот соответственно отправил документ в Петербург.
Долгое молчание заставило де ля Вивьера неоднократно обращаться непосредственно к руководству страны. Только 2 мая 1759 г. на его предложения была сделана правительственная резолюция к русским послам за границей, в которой желающим поселиться в России предоставлялись следующие льготы: «... все иностранцы в исповедании каждой своей религии имеют полную свободу и во всем прочем фаворизуются, то, конечно, и ныне, со всякой благосклонностью все приняты будут, кои усердие возымеют сюда приехать, поселитца и жить, причем ремесленники тотчас в цехи примутся, а хлебопашцы обильные и довольные земли получат, с увольнением на несколько лет от всех податей и налогов, и особливое в том вспоможение, дабы скорее всем завести и обзаводитця могли, но что для нынешней тяжелой войны не могут на перевоз их сюда из отечества никакия иждивения употреблены быть» [11].
Таким образом, вопрос о приглашении иностранцев в Россию был решен Елизаветой Петровной. В период ее царствования основные правовые и экономические наработки также были практически готовы. Осталось только дождаться окончания войны.
Пока на западных границах массовая колонизация не представлялась возможной, русское правительство предприняло, начиная с осени 1759 г., не совсем удачную попытку колонизации на Востоке.
С учетом того, что из киргиз-кайсакского плена в приграничные губернии бежали представители различных азиатских на¬родов, по преимуществу калмыков, было решено использовать этих людей для увеличения земледельческого населения страны. Оренбургскому и сибирскому губернаторам было поручено принимать бежавших из плена, склонять их к принятию христианства и пожелавших принять православную веру отправлять в Москву. Оттуда они направлялись на поселение в Московскую, Казанскую и другие губернии.
Предусматривалось, что в случае, если ханы киргиз-кайсаков будут требовать выдачи отдельных беженцев, выплачивать им до 25 рублей [12]. С октября 1759 по июнь 1761 гг. были отправлены на поселение в центральные районы страны 521 человек [13].
Превратить калмыков в прилежных крестьян не удалось. Часть из них бежала с новых мест поселения. От остальных стали поступать жалобы на то, что они не способны выполнять крестьянскую работу и не могут жить в крестьянских домах. Большинство просило отправить их в ставропольские степи, где были поселены их новокрещеные братья. Правительство было вынуждено эту просьбу удовлетворить [14].
Использование кочевников для колонизации отдельных районов центра России было признано неудачным и прекращена в 1765 г. [15].
Екатерина II, пришедшая к власти в июне 1762 г., начала свою колонизационную политику с указа Сенату от 14 октября 1762 г., в котором она сообщила, что разрешает Сенату вместе с Коллегией иностранных дел начать прием всех желающих поселиться в России, кроме евреев, и надеется, что это со временем умножит благополучие империи [16].
4 декабря 1762 г. она подписала Манифест «О позволении иностранцам, кроме жидов, выходить и селиться в России и о свободном возвращении в свое отечество русских людей, бежавших за границу» [17]. В этом документе декларировались основные принципы политики нового руководства России: материнская забота о спокойствии в стране и увеличении численности населения.
Новый подход к управлению страной, по мнению Екатерины, совпал с тем, что «многие иностранные, равным образом и отлучившиеся из России Наши подданные бьют челом, чтобы Мы им позволили в Империи нашей поселиться». Данным манифестом императрица провозглашала, что иностранцам разных наций, кроме евреев, пожелавшим поселиться в России, «Наша монаршая милость и благоволение оказывана будет». Этот документ разрешал возвращение в Россию бежавшим по разным причинам из страны при прежнем руководстве.
Декабрьским манифестом 1762 г. Екатерина II, по нашему мнению, не рассчитывала сразу обеспечить лоток колонистов в Россию. В 50-е гг. были сделаны только наработки по колонизационной политике на основе европейского опыта, но еще не была определена государственная структура, которая занималась бы приемом иностранцев, не были законодательно закреплены места под их поселение. А без этого приступать к широкомасштабному приглашению иностранцев не имело никакого смысла.
Данным манифестом Екатерина ставила две основные задачи: первая — декларация о присоединении России к популярной в то время в Европе политике увеличения численности населения страны за счет привлечения иностранцев; вторая — амнистия для подданных России, покинувших родину при прежнем руководстве.
Манифест от 4 декабря 1762 г. был отпечатан сотнями экземпляров не только на русском, немецком, французском и английском языках, как об этом хорошо известно в исторической литературе, но и на польском, чешском и арабском языках [18]. Кстати, в подготовке перевода манифеста на арабский язык принимали участие профессора Московского университета.
В циркулярном письме от 7 января 1763 г. Коллегия иностранных дел поручала российским дипломатам за границей опубликовать манифест в местных газетах и приложить усилия к тому, чтобы этот документ стал известен в Европе [19].
Россия заявила о своих намерениях, и это уже можно было считать успехом манифеста. Рекомендации российских дипломатов, таких, как граф Воронцов в Лондона и Смолин в Регенсбурге, были рассчитаны на готовившийся в Петербурге комплекс документов по осуществлению колонизационных мероприятий.
Разработкой документов в Сенате о предоставляемых колонистам льготах руководил генерал-прокурор Глебов. В то же время в окружении Екатерины, где не последнюю роль играл Григорий Орлов, возникла идея об учреждении особенного «опекунственного места», которое заведовало бы иностранной колонизацией в России. Здесь же «будущими опекунства», как выразилась императрица, был рассмотрен присланный Глебовым проект, в который были внесены некоторые изменения и дополнения [20]. После новых совещаний с Глебовым и канцлером М.И. Воронцовым, 22 июля 1763 г. были обнародованы два законодательных акта, послуживших краеугольным камнем, фундаментом колонизации в России. Это указ «Об учреждении Канцелярии опекунства иностранных колонистов» [21] и манифест «О дозволении всем иностранцам, в Россию въезжающим, поселяться в которых губерниях они пожелают и о дарованных им правах» [22].
Манифест о привилегиях от 22 июля 1763 г. стал органичным продолжением манифеста от 4 декабря 1762 г. В начале объяснялись причины, побудившие издать предыдущий манифест. Главная из них — наличие в стране «наивыгоднейших к населению и обитанию рода человеческого полезнейших мест, до сего еще праздно остающихся не малое число» [23], и чтобы эти земли приносили пользу русскому государству и его гражданам, приглашали иностранцев селиться в империи. В декабрьском манифесте об этом говорилось вкратце, а в июльском уже был предложен механизм приезда в Россию.
Документ условно можно разделить на две части: в первой (параграфы 1–5) объяснялся механизм приезда в Россию, а во второй (параграфы 6–10) — льготы и привилегии колонистам, даруемые императрицей. Прилагаемый реестр свободных земель показывал, в каких местах могли селиться иностранцы.
Первый, очень лаконичный параграф провозглашал возможность всем иностранцам в Россию въезжать и селиться кто где пожелает [24]. В двух строчках документа мы не видим ориентации на колонистов конкретных государств или национальностей. Заявления русофильски настроенных историков и журналистов в конце XIX в. о том, что Екатерина стремилась обеспечить «райские кущи» в России своим бывшим соотечественникам, немцам, не подтверждаются основой основ колонизационных мероприятий — манифестом. А то, что в германских землях этот документ нашел наибольший отклик, объясняется особенно тяжелым, по сравнению с другими европейскими государствами, социально-экономическим положением и отсутствием законодательных запретов на выезд населения за границу.
Желавшим приехать в Россию в качестве колонистов необязательно было самим добираться до Петербурга, а достаточно было, по условиям манифеста, доехать до первого пограничного города и явиться к губернатору или к городскому начальнику.
В случае отсутствия у колонистов денег на проезд им следовало обращаться к русским дипломатам или их резидентам, которые обязывались обеспечить отправку колонистов с предоставлением им денег на путевые расходы [25].
Четвертый параграф документа, в отличие от предыдущих трех, носил скорее агитационный характер. С цепью привлечь в страну как можно больше иностранцев манифест обещал выполнить их желание поселиться в любом городе, записавшись в купечество, цехи, или став мещанином [26].
Фактически это обещание не выполнялось. В цехи Москвы, Петербурга и Ревеля было записано только 337 человек из более чем 30 тысяч прибывших колонистов [27].
Разрешалось селиться, кроме городов, в колониях «на свободных и выгодных землях для хлебопашества и других многих выгодностей» [28]. Свободные земли были зафиксированы в специальном реестре-приложении к манифесту [29]. Колонистам предлагались для поселения колониями земли в Сибири, Оренбургской, Воронежской и Астраханской губерниях. Если о поселении в других губерниях говорилось абстрактно, то по Астраханской губернии давалась достаточно полная информация об условиях и местах планируемого расположения колоний. Указание с точностью до десятины на количество пригодной земли под пашню, сенокосы, лесные угодья свидетельствует о большой подготовительной работе правительственных чиновников. Впоследствии именно на этой территории левобережья Волги будут поселены вызывательские колонисты.
Далее в манифесте лишь декларировалась, а не выполнялась в дальнейшем возможность поселения в других местах империи, не вошедших в реестр-приложение.
После прибытия в Россию каждый колонист обязывался принять присягу на верность новой родине и Её Императорскому величеству и начинал пользоваться теми льготами, которые были определены в шестом пункте манифеста.
Главной среди всех льгот и привилегий была свобода вероисповедания. Но она была предоставлена колонистам в ограниченном виде, чтобы не ущемлять интересы православной церкви. Строительство храмов и содержание необходимого количества патеров и пасторов разрешались только в тех местах, где иностранцы селились колониями, т. е. были преимущественно одной веры. На поселенных в российские города такие привилегии не распространялись [30].
Запрещалось колонистам «под страхом всей строгости Наших законов» [31] склонять к принятию своей веры христианское население России. Между тем представителей мусульманства разрешалась склонять к принятию христианства и даже брать в крепостные.
Прибывшие в Россию переселенцы освобождались от «всяких налогов и тягостей» на разные сроки. На 30 лет — иностранцы, селившиеся колониями на землях, обозначенных в реестре как свободные для поселения. На 10 лет получали налоговые и другие льготы колонисты, поселившиеся в губернских и провинциальных городах, с предоставлением им на полгода бесплатных квартир. И только на 5 лет — иностранцы, пожелавшие остаться в Петербурге, Москве и в близлежащих к ним городах Лифляндии, Эстляндии и Финляндии [32].
Правительство обещала колонистам всестороннюю помощь. Особое внимание уделялось тем, кто предлагал строить в России фабрики и заводы с неизвестными до того производствами. Из ремесел наиболее полезными признавались те, которые имели прямое отношение к земледелию и вообще к сельскому хозяйству. Так, на сообщение русского посла в Лондоне Генриха Гросса об отправке в Россию на поселение искусного кузнеца в Коллегии иностранных дел сделали пометку: «Такого ремесла люди гораздо России полезнее, нежели шелковые или серебряные фабриканты». Желавшие приехать фабриканты информировались о том, что свои фабрики они должны учреждать не в столицах, а на расстоянии от них до 60 верст [33].
Манифест обещал беспроцентную ссуду на десять лет на строительство домов, закупку продовольствия до первого урожая, скота, сельскохозяйственного инвентаря и инструментов для ремесленников. По истечении отведенного срока выплата должна была осуществляться в течение трех лет равными частями.
Еще одной определенной манифестом привилегией было полное самоуправление в колониях, без вмешательства в организацию внутренней жизни поселений со стороны государственных чиновников. В этом же пункте документа делалась оговорка: если колонисты «сами пожелают от Нас иметь особую персону для опекунства», то им она будет предоставлена [34]. Эта оговорка фактически оправдывала введение в 1768 г. института окружных комиссаров, которые строго следили за жизнью колонистов, нередко сводя до минимума обещанное внутреннее самоуправление. Для охраны колоний, в случае необходимости, предполагалось выделять воинские подразделения.
Манифест определял большие таможенные льготы для колонистов.
Любой приезжавший на постоянное жительство в Россию иностранец мог ввозить беспошлинно любое количество товара для собственного пользования. Для продажи на российском рынке колонисты могли провезти беспошлинно различного товара на большую по тем временам сумму в 300 руб., при условии, что они проживут в России не менее десяти лет. Если менее обозначенного срока, то с них предписывалось взыскивать ввозные и вывозные пошлины в полном объеме.
К этому разделу манифеста пришлось принять 28 сентября 1764 г. дополнительные пояснения, так как главная над таможенными сборами Канцелярия требовала, чтобы за ввозимые товары платила Канцелярия опекунства иностранных. По предложению Орлова, таможенные сборщики за требуемые на ввозимые товары деньги стали выставлять на казенный счет или счет Канцелярии опекунства с приложением описи товара и цены. Но пока колонисты не будут возвращать в казну ссудных денег, об оплате пошлин Канцелярией опекунства не могло быть и речи [35].
Манифест разрешал организацию при колониях торгов и ярмарок без сборов пошлин с объема продаж в государственную казну [36].
Освобождая навечно колонистов от несения военной и гражданской службы, кроме земской повинности, по истечении льготных лет, закон разрешал в случае желания самих колонистов вступление на военную службу в солдаты. Но и здесь они имели льготы. Так, при определении в полк бывший колонист сверх обыкновенного жалованья получал еще 30 рублей [37].
Прибывавшие в Россию колонисты, в соответствии с манифестом, бесплатно доставлялись до места поселения. На время этого путешествия выдавались кормовые деньги за счет казны.
Иностранцы, поселившиеся в России и построившие фабрики, мануфактуры и заводы, на которых производились товары, «каких доныне в России не было», на 10 лет освобождались от платежа внутренней, портовой и пограничной пошлин при продаже этих товаров за границу. Остальным иностранным капиталистам, которые на свои средства построят в России фабрики и заводы, разрешалось, как и русским предпринимателям, покупать необходимое для успешной работы количество крепостных людей и крестьян [38]. Следует отметить, что это право распространялось лишь на очень незначительную группу иностранных колонистов.
Вышеперечисленные льготы получали не только прибывшие колонисты, но и их потомки, рожденные уже в России. По истечении льготных лет поселившиеся в России иностранцы должны были, по манифесту, платить налоги и нести различные земские службы, как и прочие подданные.
В заключение манифеста разъяснялся механизм возможного возвращения поселившихся в России иностранцев на родину. Каждому предоставлялось право свободного выезда из Российской империи при условии возврата в казну половины нажитого, если прожил здесь от одного до пяти лет. Для проживших более пяти лет надо было оставить десятую часть.
Одновременно с изданием манифеста в Петербурге была создана Канцелярия опекунства иностранных, которой «даны власть и преимущества против прочих государственных коллегиев» [39]. Президентом Канцелярии был назначен генерал-адъютант и камергер граф Григорий Орлов, а вице-президентом — Василий Баскаков. Обязанности Канцелярии были определены специальной инструкцией [40].
Главная задача Канцелярии заключалась в том, чтобы всесторонне заботиться о приезжавших на основе манифеста от 22 июля 1763 г. иностранцах, способствовать своими действиями созданию благоприятного мнения о России, что привело бы, в свою очередь, к увеличению притока колонистов.
Прибывавших колонистов Канцелярия должна была размещать в квартирах — в одной или нескольких комнатах, в зависимости от численности семей, до определения места их поселения. Инструкция требовала от Канцелярии заниматься уговорами иностранцев, «но без принуждения», к поселению на свободных землях, определенных в реестре [41]. К ведомству Канцелярии относились только те, кто изъявлял желание селиться в России навсегда, а не временно.
На первое время определялся инструкцией и бюджет Канцелярии опекунства иностранных — 200 тыс. рублей в год. Эта сумма могла возрасти в зависимости от увеличения притока в страну переселенцев [42].
Следующим пунктом документа Канцелярия обязывалась давать указания руководителям пограничных городов и губернаторам, чтобы они оказывали помощь колонистам в проезде до Петербурга,
В задачу органа управления иностранными переселенцами входило составление подробных планов с описанием удобных к поселению свободных земель и на основе этих планов определение мест под организацию колоний по числу семей, а также учет привезенных иностранцами товаров [43].
За Канцелярией закреплялось право ведения прямых переговоров с иностранными государствами по вопросам колонизационной политики. Она напрямую была подотчетна в своих действиях самой Екатерине II. Только отчеты по финансовой деятельности должны были направляться в Ревизион-Коллегию [44].
Если требовались дополнения к инструкции или какая-либо другая помощь, Канцелярия должна была свои предложения направлять в Сенат, а он эти дополнения как можно быстрее должен был утверждать. Если же возникали проблемы в отношениях с Сенатом, президент мог напрямую обращаться к императрице и ожидать ее решения. Предоставляя столь широкие права Канцелярии и ее президенту, Екатерина стремилась защитить начинавшиеся колонизационные мероприятия от бюрократических проволочек.
Таким образом, основные положения колонизационной политики, разработанные в 50-е гг. XVIII в., при Екатерине II получили полное юридическое оформление. В дальнейшем потребовались только дополнения и уточнения к принятому в 1763 г. манифесту.

Примечания

1. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997. С. 31.
2. Очерки истории Саратовского Поволжья. Саратов, 1993. Т. 1. С. 82.
3. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 32.
4. Полное собрание законов Российской империи (далее — ПСЗРИ). Т. 13, № 9919. С. 552–558; № 9924. С. 581-585.
5. Российский государственный архив древних актов (РГАДА). Ф. 16. Оп. 1.Д. 344. Л. 4.
6. Там же. Л. 6.
7. Там же. Ф. 248. Оп. 1. Д. 3398. Л. 14.
8. Там же. Ф. 16. Оп. 1. Д. 344. Л. 1011.
9. Там же. Ф. 248. Оп. 1. Д. 3398. Л. 8.
10. Там же. Л. 10-13 об., 16-24 об.
11. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 33.
12. РГАДА. Ф. 248. Оп. 1. Д. 3398. Л. 119.
13. Там же. Л. 120.
14. Там же. Л. 175 об.
15. Там же. Л. 6 об.
16. Там же. Л. 175.
17. ПСЗРИ. Т. 16. № 11720. С. 126–127.
18. РГАДА. Ф.248. Оп. 1. Д. 3398. Л. 163.
19. Писаревский Г.Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII веке. М., 1909. С. 50.
20. Там же. С. 50–51.
21. ПСЗРИ. Т. 16. № 11879. С. 312–313.
22. Там же. № 11880. С. 313–315.
23. Там же. С. 313.
24. Там же.
25. Там же.
26. Там же.
27. Российский государственный исторический архив (РГИА). Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 51.
28. ПСЗРИ. Т. 16. № 11880. С. 313.
29. Там же. С. 315–316.
30. Там же. С. 314.
31. Там же.
32. Там же.
33. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 47–48.
34. ПСЗРИ. Т. 16. № 11880. С. 314.
35. Там же. № 12248. С. 916.
36. Там же. № 11880. С. 314.
37. Там же.
38. Там же. С. 315.
39. Там же. № 11879. С. 312-313.
40. Там же. № 11881. С. 316-318.
41. Там же. С. 317.
42. Там же.
43. Там же. С. 318.
44. Там же. С. 319.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Уважаемый, Рудольф!
Спасибо за возможность ознакомится с монографией. В ходе изучения работы появилось много вопросов, на которые Вы наверняка дадите пояснения.
Прежде всего это касается тезиса о том, что немцы в России никогда не представляли единого народа. Оставляя за скобками возможную дискуссию о связи данного положения с предметом и объектом представленного исследования, хотел просить о более развернутом его изложении с научной точки зрения. В особенности исходя из Вашего положения о том, что появление термина «российские (советские) немцы» оправдано только в плане осмысления послевоенной истории на фоне объединяющего влияния депортации, утраты языка, традиций, культуры.
Получается некий парадокс, научное признание немцев в России единым народом стало возможным лишь после их ассимиляции. Это, как мне думается, просто невозможно.
Георгий Раушенбах
Постоянный участник
Сообщения: 900
Зарегистрирован: 09 фев 2012, 11:09
Благодарил (а): 802 раза
Поблагодарили: 3158 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Георгий Раушенбах »

Рудольф писал(а): 27 авг 2019, 13:54Сегодня я начинаю размещать свою монографию на форуме. Кто-то уже с ней знаком, а для кого-то сюжеты книги будут новыми и интересными. Не стал ее просто передавать в библиотеку сайта. Думаю, что Александр Александрович меня правильно поймет. Не все сразу "идут" в библиотеку. По небольшим разделам, главам и параграфам легче читать.
Появление монографии профессора И.Р. Плеве на форуме WD можно только приветствовать. Начинающему читателю, возможно, легче будет читать ее порциями, хотя при такой подаче материала читатель лишается некоторых возможностей, например, полнотекстового поиска. Насколько это удобно, каждый может убедиться, заглянув в библиотеку портала RusDeutsch: https://bibliothek.rusdeutsch.ru/catalog/543. Там можно не только читать книгу онлайн, но и скачать ее в формате pdf.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

В монографии встречается термин «русское правительство» и это несколько сбивает с толку, поскольку такой орган в структуре власти 18 века, не знавшей разделения на исполнительную, законодательную, судебную ещё не существовал. Да и вряд ли мог существовать при абсолютной монархии.
Скорее всего имеется в виду либо Правительствующий Сенат, либо кабинет-министры, либо иностранная коллегия, либо сама императрица. Это конечно не столь важно, но в отдельных моментах хочется уточнений. К примеру когда речь идёт об инициативе де ла Фонта привлечь французских протестантов в качестве колонистов в район Киева и о том, что публиковать об этом «за границей заведомо ложную информацию русское правительство отказалось».

Как известно практика массового привлечения иностранных колонистов была отработана в Европе 17 столетия достаточно широко. К примеру будущий прусский король в 1685 году смог привлечь в свою страну около 20 тыс. протестантов из Франции. Это отвечало набиравшему силу учению меркантелизма и обеспечило Пруссии серьёзные экономические преимущества. Для переноса такой практики на российскую почву не требовалось особой изобретательности. Нужно было лишь воспользоваться готовыми образцами в которых не было недостатка. Наглядным примером может служить поданный на высочайшее имя «Проект А. Борриса о переселении в Россию гугенотов и меннонитов. 1729 г.»

В этом документе предусмотрены многие стороны процедуры привлечения к переезду потенциальных колонистов, и даже тактические приёмы и психологические нюансы их вербовки. Легко заметить, что по эти «лекалам» через 30 лет строилась и работа по агитации на выезд будущих поволжских колонистов.

Так, например, А.Боррис отмечал:

Публикаций специального манифеста в газетах для этого будет, по-видимому, недостаточно. Для агитации среди них можно было бы послать специально подготовленных лиц (чему известны примеры), и это ничего не будет стоить Вашему Императорскому Величеству, поскольку они должны не только читать манифест, но и говорить об этом с людьми на местах.

1. Когда они прибудут на указанное место, они должны войти в доверие к хозяину гостиницы и его родственникам. Затем потихоньку начать говорить с людьми, обращая особое внимание на адвокатов, обиженных вдов, холостяков и на тех людей, которые по природе упрямы, своевольны и жалуются на местное правление; а также на других людей, о которых слышно, что они являются художниками, ремесленниками и капиталистами и хотят уехать из города или из страны.

2. Явившись к таким людям, наш представитель, поначалу не сближаясь с ними, но чтобы войти в доверие, предлагает совместно распить бутылку вина.

3. Когда доверие завоевано, он предлагает почитать бумагу с перечнем привилегий.

4. Если они притворяются равнодушными, то надо войти в их положение и не пытаться сразу же их убедить. Достаточно того, что они ознакомятся с привилегиями, указанными мной в следующей главе, после чего сами, явятся для продолжения разговора.

5. С ними не надо спорить или обращаться невежливо.

6. Самостоятельно и отдельно живущим людям можно дать для чтения бумагу с привилегиями, или оставить эту бумагу на столе, где любопытные смогут прочитать ее. Можно также, как будто случайно, послать в ней фрукты и прочие припасы, а когда потом люди спросят, пояснить им суть дела и, в зависимости от их настроений, быть с ними более откровенным.

7. Иногда можно устроить обед для этих людей, что может их успокоить и способствовать их доброй воле.

13. Французских гугенотов из лангедокского округа в земле Оранж и в долине Севенн можно было бы легко вывозить через канал в провинции Лангедок и далее отправлять по реке Гаронне.

14. Во Франции можно создать некие представительства, которые принимали бы желающих выехать в Россию гугенотов и сажали бы их на корабли.

15. Следовало бы отпускать за их труды и заботы на каждого человека, взрослого или ребенка, всего только по одному рублю. Чтобы не было тех, кто может сбежать по дороге, корабельщику надо дать с собой документ со списком всех, кого надо потом передать дальше. Этим людям корабельщик привез бы договоренные деньги при возвращении.

16. Другим людям, которые сначала отправятся сухим путем, можно было бы также выдавать документ, по которому они потом могли бы ехать дальше по морю.

17. Как только эти люди прибудут в Россию, им должны быть предоставлены перечисленные в следующей главе и полезные для них условия.


Следовательно когда в 1752 году
Не достигнув соглашения с де ля Фонтом, русское правительство не только не отказалось от возможного приглашения иностранцев, а посчитало эту идею очень нужной и выгодной для России
этому самому «правительству» ничто не мешало приниматься за дело, взяв руководством к действию уже изрядно устаревший проект А.Борриса.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

2. Деятельность русских
дипломатических
представительств в Европе
по вербовке колонистов в Россию

После издания манифестов 1762 и 1763 гг. русским дипломатам было дано задание распространить как можно шире эти документы по Европе. Предусматривалось напечатать их и в местных газетах, и отдельными экземплярами. По сообщениям дипломатов, оба манифеста удалось опубликовать в периодических изданиях на немецком, английском и французском языках в Голландии, в вольных городах Германии, в Дании, Англии и некоторых других государствах.
Но если манифест от 4 декабря 1762 г. почти беспрепятственно был распространен по всей Европе, то с публикацией манифеста от 22 июля 1763 г. в некоторых государствах возникли трудности. Так, правительство Швеции, предполагая возможность массового отъезда в Россию, всячески препятствовало опубликованию второго манифеста.
Подобная ситуация сложилась и в Австрии, где еще помнили массовое переселение в Россию сербов во время царствования Елизаветы Петровны. Габсбурги сами активно поощряли иммиграцию в свои земли и поэтому не только запретили распространение российских документов, но и издали особый манифест, по которому виновным в нарушении запрета на эмиграцию грозили 5 лет тюрьмы и каторжные работы. Русский посол в Вене вышел из положения, опубликовав манифест в заграничных газетах, распространяемых в Австрии [1].
Кроме Австрии, эмиграция формально была запрещена в Пруссии, Саксонии, Баварии, Гессен-Касселе, Пфальце и некоторых других германских государствах. Тем не менее манифесты здесь все же были опубликованы, и население этих территорий вплоть до 1766 г. выезжало в Россию беспрепятственно.
Решительно выступили против призыва колонистов в Россию Испания и Франция. Из этих государств был массовый отток населения в колонии, кроме того, Францию покидало население и по религиозным мотивам. Еще до 1762 г. здесь был издан ряд суровых законов, по которым наказывались и эмиграция, и агитация за нее. Поэтому русское правительство не требовало в обязательном порядке от дипломатов размещения текста манифеста от 4 декабря 1762 г. в газетах этих двух государств. Но в сопроводительном документе к манифесту от 22 июля, который направлялся русским дипломатам в других странах, эта оговорка не делалась, что создало для князя Голицына в Париже дополнительные трудности. Не имея никаких шансов напечатать манифест во французских газетах, он стал его распространять отдельными экземплярами, что вызвало усиленную бдительность со стороны французской полиции [2].
Турция с большой озабоченностью смотрела на активное стремление России заселять южные территории, проявленное ею ранее при создании сербских поселений. Раздражать Турцию новыми шагами в этом направлении не входило в расчеты России, и поэтому русскому послу в Константинополе не советовали публиковать манифест от 4 декабря 1762 г., и тем более следующий манифест, так как в 6-м пункте его закреплялось право обращать в христианство мусульман, что, по мнению посла в Константинополе Обрезкова, могло оскорбить турок [3].
Едва ли могла рассчитывать на успех агитационная деятельность в Англии и Голландии, государствах с достаточно высоким уровнем экономического развития. Переселенцами из этих государств могли стать в основном иностранцы, там проживавшие, а также местный люмпенизированный элемент. Русский посол в Голландии Генрих Гросс в ноябре 1763 г. сообщал в Петербург, что к нему было мало обращений желающих переехать в Россию, кроме «некоторых ветреных и негодных французов» [4]. По мнению Г. Писаревского, в этой осторожности Гросса немаловажную роль играла национальная принадлежность желавших стать колонистами и то, что он, немец по национальности и вюртембергский подданный, вообще был против переселения в Россию французов [5].
Для русских дипломатов колонизационные мероприятия оказались дополнительным грузом к их основной работе, но неразборчивость в подборе будущих граждан России была не характерна. Ошибки в вербовке колонистов, допущенные летом и осенью 1763 г., объясняются в большей степени неопытностью в данном вопросе. Так, А.С. Мусин-Пушкин в своих письмах в Петербург отмечал, что часть набранных колонистов скрылась перед самой посадкой на корабль [6]. Это можно объяснить тем, что некоторые колонисты и не думали переселяться в Россию, а воспользовались возможностью получить без труда кормовые деньги. И в дальнейшем при вербовке колонистов русскими дипломатическими миссиями большое внимание уделялось качественному составу эмигрантов в Россию, а потому дипломаты дружно осуждали беспринципные действия вызывателей по набору колонистов.
Манифест, распространенный по Европе, произвел, по мнению Я. Дитца, ошеломляющее воздействие на местное население. Публицист Шлецер называл стремление в Россию истинным бегством [7].
Подготовив манифест для приглашения иностранцев в Россию, правительство однако еще не разработало механизма агитации, сбора и отправки желающих ехать в Россию. На начальном этапе был определен только один путь — вербовка должна осуществляться русскими дипломатами в столицах крупнейших государств Европы, а решившие стать колонистами должны сами обращаться в русские миссии. Эта работа была поручена послам князю Долгорукову в Берлине, графу Остерманну в Стокгольме, графу Воронцову в Лондоне, Гроссу в Гааге.
Наибольшие надежды возлагались на послов Смолина в Регенсбурге и Мусина-Пушкина в Гамбурге. Объяснялось это тем, что, во-первых, они являлись активными сторонниками колонизации России иностранцами, а во-вторых, обязанность открыто оказывать содействие вербовке и отправке переселенцев в Россию правительство возлагало лишь на тех российских дипломатов, которые были аккредитованы при правительствах стран, откуда эмиграция не запрещалась местными законами, «инако н¬пристойно аккредитованному министру явным образом сделаться вербовщиком людей той земли подданных, где он пребывает, подговаривать и под своей протекцией партиями и фамилиями высылать». Там, где эмиграция воспрещена, нужно было поступать с осторожностью, «чтобы ни малейшей не могло быть причины к неудовольствию и нареканию от того двора», при котором аккредитован русский министр или резидент [8]. В вольных городах на севере германских земель и в городе Регенсбурге, где в те годы постоянно собирались представители германских государств, входивших в состав Священной Римской империи, проблем с набором колонистов не было.
Столь упрощенный подход к набору колонистов не мог дать большой поток эмигрантов. К тому же главным и единственным средством русских дипломатов в агитационной работе с населением государств, где они были аккредитованы, оставалось опубликование манифестов в газетах. Но обращение в печати могло быть эффективным только по отношению к городским жителям. По деревням газеты почти не распространялись. Да и грамотность среди сельского населения, особенно католиков, была не велика.
Еще в 1763 г. Мусин-Пушкин высказал мысль, что для привлечения возможно большего числа переселенцев следует обратиться к содействию вербовщиков. «Не бесполезно было бы разослать разных благонамеренных, — писал он в Петербург, — кои бы не только письменно, но и лучше словестно и разговорами своими могли робких и к сумнениям склонных мужиков уговаривать» [9].
Необходима была серьезная разъяснительная работа с людьми, чтобы каждый, решивший ехать в русские земли, хорошо представлял, зачем он туда отправляется и в каком статусе там будет жить. Недостаточная разъяснительная работа вначале приводила к недоразумениям. Так, первые две небольшие группы колонистов (26 и 15 человек), прибывшие за казенный счет 7 и 9 июля 1763 г. из Данцига от российского посланника Ребиндера, отказались принимать присягу на верность новой родине [10]. Только две из пятнадцати семей согласились стать русскими подданными. Остальные, ссылаясь на обещания Ребиндера, заявили, что приехали в Россию не как колонисты, а только для работы на фабриках [11].
Этот случай заставил русское правительство потребовать от своих дипломатов за границей строго действовать в рамках закона и отправлять в Россию только тех, кто готов стать колонистами, и не обещать им больше, чем зафиксировано в манифестах.
Опыт набора и отправки нескольких групп колонистов в июле — октябре 1763 г. оказался очень важным и дал много информации для совершенствования этого процесса. Стало ясно, что манифест и его идеи нашли отклик в Европе. По сообщениям российских дипломатов, особенно охотно в колонисты записывались ремесленники, потому что текст манифеста распространялся преимущественно в крупных городах и еще не дошел до сельской местности.
Циркулярным письмом от 28 октября 1763 г. Канцелярия вынуждена была обратить внимание русских дипломатов на то, что России «особливо нужны земледельцы и пахотные люди, которых, сколь много б не являлось охотников» к переселению, следует отправлять «без всяких затруднений» к русским границам на основании опубликованных манифестов [12].
По предложению И. Смолина осенью и зимой 1763–64 гг. манифест был напечатан дополнительным тиражом в несколько тысяч экземпляров в некоторых газетах и отдельными брошюрами.
Было решено использовать ранее высказанную А.С. Мусиным-Пушкиным идею об организации устной агитации в первую очередь среди крестьянства. Было принято решение отправлять в разоренные войной сельские местности специально нанятых агитаторов для разъяснения положений манифеста императрицы. К Мусину-Пушкину в течение осени-зимы 1763 г. приходили крестьяне, отставные обер- и унтер-офицеры, и каждый высказывал желание не только обнародовать манифест, но и земляков своих склонить к эмиграции [13]. С такими же предложениями обращались и к Смолину.
Работа с агитаторами явно выходила за пределы деятельности русского дипломатического корпуса и могла рассматриваться как вмешательство во внутренние дела отдельных государств. Поэтому в мае 1765 г. И. Смолин предложил учредить в Швабском и Верхнерейнском округах, а именно в Ульме и Франкфурте-на-Майне, должности комиссаров, которые под его контролем осуществляли бы набор и отправку в Любек колонистов. Канцелярия поддержала предложение Смолина. Комиссаром в Ульме был назначен житель города Аугсбурга Карл Фридрих Мейкснер с окладом в 500 руб. в год, а во Франкфурте-на-Майне, с окладом в 400 руб. в год, — Иоганн Фациус, до этого более десяти лет со-стоявший на службе у английских дипломатических агентов в Мюнхене и Регенсбурге [14].
И. Смолин разработал специальную инструкцию, определявшую обязанности комиссаров и правила их поведения. Они должны были как можно шире обнародовать манифест от 22 июля 1763 г.; в наборе колонистов соблюдать осторожность и не давать повода к жалобам со стороны городских и имперских властей; имена навербованных колонистов вносить в особые книги; не принимать в колонисты людей престарелых и не способных к крестьянскому или ремесленному труду; колонистов, переселявшихся за казенный счет, отправлять транспортами по 80-100 человек в каждом; время отправки колонистов определялось между серединой марта и серединой сентября, а затраты не должны превышать 40 рублей; все колонистские расписки должны представляться Смолину [15].
В полученной комиссарами инструкции одним из главных требований было не обещать больше, чем определено в манифесте. Документы опровергают утвердившуюся в литературе точку зрения, будто бы набор по государственной линии шел тайно и без особого разбора. На самом деле колонистом мог стать только тот крестьянин, кто получал от сельского общества отпускные документы. Это касалось и горожан.
Имели место даже случаи, когда за будущего колониста русскими представителями выплачивались долги для получения разрешения на эмиграцию. Так, русский комиссар в Данциге Ребиндер погасил долги нескольких завербованных лиц: Фридриха Шварца, Франца Губера, Георга Петерса, Михаеля Цильке и др. [16].
Оплата деятельности комиссаров не ставилась в зависимость от числа навербованных колонистов, что позволило им быть разборчивыми в подборе людей, отправлявшихся в Россию, поэтому общий уровень коронных колонистов был значительно выше вызывательских, среди которых встречались представители городского пролетариата, давно не работавшие пьяницы и бродяги.
Сборные пункты для колонистов были определены на пересечении основных дорог. Такие пункты появились в Регенсбурге, Ульме, во Франкфурте-на-Майне, в Фюрте под Нюренбергом, Фридберге, Бюдингене, Фрайбурге у Брайсгау, Грюнсбурге под Ульмом, Люнебурге, Росслау, Гамбурге, Данциге и некоторых других местах [17]. Но они существовали не постоянно и не все одновременно. По мере нарастания противодействия набору колонистов в отдельных государствах их деятельность сворачивалась или переносилась в другие города.
Подписанные комиссарами с колонистами контракты в обязательном порядке утверждались в русских дипломатических представительствах одновременно с финансовым отчетом по каждому человеку. Заключение контрактов колонистов с простыми агитаторами запрещалось, что позволяло контролировать ситуацию с набором колонистов, не допуская конфликтов с местными властями.
Помимо комиссаров, вербовкой занимались и добровольцы из уже завербованных колонистов, предлагавшие свои услуги по привлечению в Россию своих родственников и знакомых. Например, с таким предложением к представителю Канцелярии опекунства в Саратове И. Райсу 25 апреля 1765 г. обратился колонист Конрад Франк [18]. Он был готов привезти 16 семей родственников. 6 мая ему оформили паспорт, а осенью из Мекленбурга поступили сообщения об активной работе Франка по набору новых колонистов [19]. Он сумел уговорить несколько десятков хлебопашцев и ремесленников следующей весной ехать в Россию, а в течение зимы занимался агитацией на территории Шлезвига [20].
В мае 1765 г. из Германии в Россию на собственные средства прибыли Андреас и Адам Фирироры и Вильгельм Эммануель Цах. Они предложили свои услуги по участию в колонизационных мероприятиях страны и в том же году были направлены для набора колонистов [21]. Уже к началу августа 1765 г. они привезли из Лейпцига первых колонистов, а всего им удалось завербовать и доставить в Россию 97 человек [22].
Русским дипломатическим представителям приходилось решать непростые финансовые проблемы колонизационных мероприятий. А.С. Мусин-Пушкин и И. Смолин брали ссуды под гарантии русского правительства. Лучше всего это получалось в работе с европейскими купцами, которые активно работали в России. Например, в апреле 1765 г. английский купец Вильям Гом (по другим документам — Гам) и гамбургский купец Якоб Поль предоставили Мусину-Пушкину ссуду в размере 25 тыс. рублей [23]. Чуть позже английский купец Лоренц Риттер выдал два векселя на 10 тыс. гульденов на содержание и отправку из Гамбурга колонистов [24]. В России он получил рублями. В Гамбурге отправкой колонистов заведовал купец Георг Генрих Эймк. Смолину и Воронцову помогал деньгами еще один английский купец, Георг Клифорд [25].
Все возраставший поток колонистов в 1766 г. заставил русских дипломатов обратиться к банкирам [26].
Вопреки утверждениям ряда авторов, например Я. Дитца, о том, что с самого начала набор колонистов натолкнулся на противодействие в Европе [27], с осени 1763 до середины 1765 гг. серьезных противодействий, кроме запретов на публикацию манифеста в некоторых государствах, русской колонизационной политике не наблюдалось. Количество сагитированных и вывезенных в Россию колонистов было относительно невелико. Эмигранты получали официальные разрешения на выезд. Политическое давление со стороны Франции и Австрии на германские государства с целью воспрепятствовать России приводило лишь к формальным заявлениям отдельных руководителей государств, за которыми не следовали конкретные шаги.
Но как только активно заработали вызыватели (более подробно их деятельность будет показана ниже), и особенно Борегард, ситуация резко изменилась. Вызывательские комиссары и агитаторы, действовавшие на свой страх и риск, в большинстве случаев игнорировали официальные разрешения местных властей на эмиграцию, тайно вывозя колонистов на сборные пункты. Ряды вызывательских колонистов быстро пополнились людьми, задолжавшими большие суммы своим сеньорам или односельчанам. Неразборчивые действия нанесли удар по многочисленным средним и мелким феодалам, для которых долговая зависимость была одним из способов удержать в своем подчинении разоренных войной крестьян.
Ответной реакцией на действия вызывателей стало недовольство колонизационными мероприятиями России, а затем и запрет на выезд колонистов, сначала из отдельных государств, а позже — и целых регионов.
Пока набор колонистов шел без нарушения местных законов, средние феодалы, как указывал И. Смолин, высказывали свое недовольство тем, «с каким невероятным легкомыслием великое множество фамилий переходит в подданство России, а некоторые районы просто обезлюдели» [28]. Но как только были выявлены нарушения, ропот определенной части феодалов перерос в открытое противодействие русской эмиграционной политике, начавшееся в 1766 г. Первым громким делом стало изгнание из Франкфурта-на-Майне русского комиссара Фациуса. Действия городских властей вызвали недовольство у ландграфа Гессендармштадтского, который был возмущен «наглым и дерзким поведением франкфуртского магистрата». Он также сообщил Смолину, что не намерен оставлять без наказания столь возмутительный поступок [29].
В поддержку деятельности франкфуртских властей выступило правительство Ганновера. К графу Изенбург-Бюдингенскому Густаву Фридриху, на территорию которого переехал Фациус, поступило письмо, в котором ганноверские власти в грубой форме, называя Фациуса мнимым комиссаром, корыстолюбивым эмиссаром и душепродавцем, просили выслать его за пределы графства [30].
Через несколько дней, 9 марта, по сообщениям того же Фациуса, в Бюдингене было получено еще два официальных письма из Майнца и Ганау, в которых его обвиняли в том, что он не знавших истинного положения в России людей гонит на гибель, и предлагали выслать его из Бюдингена. В письмах требовали арестовать майнцских и ганауских подданных, находившихся у Фациуса, и вернуть на родину [31].
Чтобы снять эту проблему, граф Изенбург-Бюдингенский запросил список майнцских и ганауских подданных. Там оказалось 25 колонистов из Ганау и 22 колониста из Майнца, причем все они имели увольнительные документы от деревенских старост. Фациус предложил бюдингенскому представителю следить за тем, чтобы из этих земель никого не принимали. С другой стороны, Фациус пояснил, что он не может запретить людям ехать в Россию, сославшись на недавние заявления курфюрста Майнцского, что он «не будет останавливать дело по набору колонистов» [32].
Граф Изенбург-Бюдингенский проигнорировал требования своих соседей, считая Фациуса честным человеком, и согласился с его действиями по набору. По его мнению, коронные комиссары не приняли ни одного человека, которого не отпустило бы свое правительство [33]. В ответ на обращение Смолина граф разрешил организовать в Бюдингене место сбора колонистов, и набор колонистов продолжился [34].Свое возмущение начавшейся кампанией против русских представителей И. Смолин высказал в письмах на имя наследного принца Гессенского и графа Ганноверского, указав на «неблагочинные поступки», и просил не препятствовать проезду колонистов через их области [35].
Со своей стороны российский посол в Лондоне смог убедить правительство Англии оказать давление на власти Ганновера. В конце марта ганноверский министр разрешил проход колонистов через свои Брауншвейгские и Люнебургские территории. В сложившейся ситуации И. Смолин не стал ни у кого просить помощи в отправке колонистов: главное — хотя бы не препятствовали.
Несмотря на временные успехи русской дипломатии, обстановка с каждым днем все более и более обострялась. На юге центром антирусских настроений стали курфюрст Баварский и архиепископ Зальцбургский. Они обратились к князьям Франконского и Швабского округов с предложением сообща принять меры, «чтоб российские в Германии колонистские наборы отнюдь терпимы не были» [36]. И как следствие — прекращение набора колонистов и вынужденное бегство в Бюдинген комиссара вызывателя Руа Флорентина [37].
К антирусской и антиколонистской агитации присоединилась пресса. В немецких газетах, специальных брошюрах и листках стали появляться пасквили на Россию, в которых описывалось убийственное положение первых переселенцев и население предостерегалось от эмиграции в Россию, якобы много обещавшей и ничего не дававшей. В мае 1766 г. во франкфуртских газетах был опубликован ряд статей, перепечатанных из французских газет, о бедственном положении колонистов. Большинство приведенных фактов не соответствовало действительности. Утверждалось, что колонисты отдаются под власть богатых русских, местные жители их ненавидят, а берега Волги станут скорой могилой «сих несчастных жертв незнания и желания» [38].
В мае поднялась буря негодования в Верхнерейнской области, к которой присоединились курфюрства Трирское, Пфальцское, Вормсское и др. Главная причина, по мнению И. Смолина, заключалась в «безрассудной деятельности вызывательских набирателей» [39].
Попытки Смолина объяснить послам различных германских государств в Регенсбурге, что российское правительство действует в рамках справедливости, ничего не дало. Многие были возмущены позицией Баварского двора, откровенно клеветавшего на Россию. Никто не мог возразить против доводов Смолина, но противодействие правительств возрастало.
Даже князь Ангальт-Цербстский, ранее охотно предоставлявший город Росслау для сборного пункта русских колонистов, внезапно отказал в этом. Фациус получил от графа Изенбургского разрешение пребывать в городе Бюдингене, где и принимал колонистов, размещая их по квартирам до отправки в Любек. Однако вскоре и на него со всех сторон посыпались упреки и жалобы руководителей большинства германских государств, в результате чего граф Изенбургский запретил Фациусу иметь в Бюдингене сборное место колонистов и предписал немедленно выслать уже набранных людей.
Ряд послов, находившихся в дружеских отношениях с И. Смолиным, будучи не в силах изменить политику руководства своих государств, старались хоть в чем-то помочь ему. Так, курмайнцский посол Линкер содействовал освобождению арестованного агитатора, но сразу посоветовал ему бежать [40].
В сложившейся ситуации для России оставался только один выход — временно прекратить все колонизационные мероприятия. Князь А.В. Голицын в письме Екатерине II от 17 мая 1766 г. настаивал на прекращении вызова колонистов для сохранения добрых отношений с государствами в Германии [41]. А 15 мая И. Смолин без согласования с Петербургом распорядился прекратить отправку колонистов в Россию [42].
Но все же сопротивление запоздало. Принятые против эмиграции в Россию меры германских государей оказались тщетными. Взбудораженные вызывателями немцы отправлялись прямо в Любек, записывались в колонисты и уезжали в Россию. Число прибывших в Любек эмигрантов было так велико, что не хватало ни кораблей, ни даже квартир и сараев для их размещения, вследствие чего пришлось обратиться к соседней Гольштинии с просьбой поместить на ее территории колонистов до отправки их морем в Россию.
Когда в конце 1766 г. окончилась перевозка в Россию колонистов, оказалось, что только коронных отправлено в одно лишь Поволжье 3000 семейств, а всего с 1763 по 1766 гг. в Россию было перевезено более 30 тыс. человек. Расселить и устроить такую массу людей было задачей нелегкой, и правительство России решило прекратить вызов на казенный счет до тех пор, «пока все доныне выехавшие колонисты получат домы, нужные инструменты, скот и все прочие потребности, действительно в работу не вступят и собственного пропитания иметь не будут» [43].
В ноябре 1766 г. в заграничных газетах были напечатаны объявления о полном прекращении вызова колонистов.
Основные задачи, поставленные перед русскими дипломатическими представительствами в Европе, были успешно решены. На протяжении нескольких лет удавалось осуществлять агитацию и набор колонистов, преодолевая возникавшие трудности. Российские дипломаты проделали огромную работу в интересах России, однако не смогли вовремя почувствовать нарастание антиколонистских и антироссийских настроений в Европе в конце 1765 — начале 1766 гг. и прекратить набор колонистов.

Примечания

1. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 68–69.
2. Там же. С. 70-71. З.
3. Там же. С. 73.
4. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 74. Л. 65.
5. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 58.
6. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 64. Л. 45.
7. Энгельсский филиал Государственного архива Саратовской области (ЭФ ГАСО). Фонд музея.
8. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 56.
9. Там же. С. 78.
10. РГАДА. Ф. 248. Оп. 1. Д. 3398. Л. 233–233 об.
11. Там же. Л. 225.
12. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 57.
13. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 21. Л. 2.
14. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 99.
15. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 65. Л. 44–48.
16. Там же. Д. 56. Л. 43–48.
17. Kronberg, A. Lübeck als Sammelplatz deutscher Siedlerzüge nach Ruβland zu Ausgang des 18. Jahrhunderts. Inaugural-Dissertation. Riga, 1944. S. 8/9.
18. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 54. Л. 1.
19. Там же. Л. 22.
20. Там же.
21. Там же. Д. 60. Л. 36.
22. Там же. Л. 19.
23. Там же. Д. 55. Л. 3, 6.
24. Там же. Л. 31.
25. Там же. Л. 37.
26. Там же. Д. 61. Л. 3.
27. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 42–45.
28. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 61. Л. 158.
29. Там же. Л. 10.
30. Там же. Л. 10 об.
31. Там же. Л. 12.
32. Там же.
33. Там же. Л. 97.
34. Там же. Л. 98.
35. Там же. Л. 10 об.
36. Писаревский Г.Г. Указ. соч. Приложение. С. 19.
37. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 61. Л. 111.
38. Там же. Л. 158.
39. Там же. Л. 146.
40. Там же.
41. Там же. Л. 123.
42. Там же. Л. 170.
43. ПСЗРИ. Т. 17. № 12793.
Аватара пользователя
Bangert
Постоянный участник
Сообщения: 1791
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:50
Благодарил (а): 6328 раз
Поблагодарили: 5685 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Bangert »

Здравствуйте Игорь Рудольфович!
При классификации немецкого населения России по различным признакам нет ни слова о Бессарабских немцах, которые переселились в 1814 году в Бессарабию - историческая область между реками Днестр и Прут и которая находилась под российской юрисдикцией. Депутатом 1-й Государственной думы был А. Видмер (Andreas Widmer), во 2-й Думе работал И. Герстенбергер (Johann Gerstenberger). B 3-й и 4-й Думах немцы Бессарабии представлены не были. После Февральской революции 1917 г. делегаты от бессарабских немцев участвовали во Всероссийском конгрессе немцев в Одессе 14–17 мая 1917 г. После аннексии Бессарабии Румынией, была произведена земельная реформа, в результате которой немцы потеряли 16% земель. После того, как в июне 1940 г. территория Бессарабии перешла к СССР, все бессарабские немцы были переселены в аннексированные Германией земли Западной Польши, т. н. «Вартегау» (Warthegau). Участь их оказалась очень незавидной, интеграция их в немецкое общество протекала с большими трудностями. Тоже самое в той или иной мере постигло и Балтийских немцев.
Интересует, фамилия Bangert из Dittel
фамилия Diener из Katharinenstadt/Marxstadt/Warenburg
фамилия Krug из Krazke
фамилия Kramer из Katharinenstadt
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Спасибо за внимание к материалам. Я не рассматривал и не рассматриваю немцев поселенных в Бессарабии как некую отдельную общность. Они были поселены в рамках единой миграционной политики конца 18-начала 19 веков по освоению причерноморских земель. И они ничем не отличались от поселенных в районе Одессы или восточнее. И выделять их исключительно по территориальному принципу (поселение между реками Днестр и Прут) не посчитал нужным. Возможно, я и ошибаюсь.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

И как бы в продолжение. До меня никто не предпринимал попыток классифицировать немецкое население России. Двадцать лет назад я это сделал. И сейчас с этим можно спорить, не соглашаться, уточнять, предлагать свое. И это нормально в научном сообществе. Но хочешь-не хочешь, а отталкиваться в этом вопросе придется от моей классификации.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Процесс разработки классификации всегда сложен и должен отвечать определённым требованиям. Одно из них – это недопущение т.н. пересечения понятий.

Если, как это показано в монографии, распределить немцев в России на группы исходя из таких критериев как конфессиональная принадлежность, социальное происхождение и место проживания, тогда пересечение понятий налицо.
Это происходит потому что любой из элементов представленной группы может одновременно принадлежать и двум другим.

Исходя из этого трудно согласиться с утверждением, что
рассмотрение истории немцев в России возможно, отталкиваясь только от изучения отдельных социальных, конфессиональных и территориальных групп или сочетаний (например, социально-конфессио нальных). Попытки их рассмотрения как единого этноса в России до 1917 г. неминуемо приведут к нарушению историзма в исследованиях


Как представляется, в нашем случае разделение людей на какие угодно группы (за исключением одной группы, национальной) на историзме не отразится. Историзму важны временные рамки и протекающие в их пределах процессы.

И даже если признать российских немцев хоть «неединым народом», хоть «единым ненародом» или даже признать «неединым ненародом», то с историзмом от такого признания ничего не произойдёт.

Почему? Мне думается, что история отнюдь не абстрактная наука, а очень даже прикладная и как известно, практика критерий истины. На память сразу приходят словосочетания «Комитет по борьбе с немецким засильем», «Ликвидационные законы». Вспоминается также и название «Немецкая операция НКВД». В ту мрачную пору людей массово казнили не по социально-конфессионально-территориальным признакам. А по единому для всех немцев признаку - национальному.
Полагаю, что это и есть самый достоверный и единый признак, из всех существующих.
Георгий Раушенбах
Постоянный участник
Сообщения: 900
Зарегистрирован: 09 фев 2012, 11:09
Благодарил (а): 802 раза
Поблагодарили: 3158 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Георгий Раушенбах »

В защиту автора можно сказать, что предложенные им варианты классификации немецкого населения России по любому из трех признаков (социальный, конфессиональный, территориальный) вполне естественны и очевидны, даже тривиальны. И пересечения не такая уж помеха. Можно ограничиться тем же территориальным признаком, забыв о прочих. А от того, что среди территориальных групп возникнет еще одна или несколько «новых», мало что изменится. В любом случае это не повлияет на решение главной задачи исследования, сформулированной в его названии – «Немецкие колонии на Волге во второй половине XVIII века». Хотелось бы, однако, обратить внимание автора на некоторые небрежности, допущенные им в передаче имен исторических персонажей. Дело в том, что они еще многократно встретятся нам в тексте, не претерпевшим изменений за последние два десятка лет, и могут кого-то ввести в заблуждение.
Начиная со 2-й главы нам встречаются такие имена, как «Руа», «Терив», «Боффе». Непонятно, зачем было лишать вызывателей д'Отерива (d'Hauterive) и де Боффа (de Boffe) фамильных приставок, свидетельствующих об их дворянском происхождении. Ведь не зовем мы д'Артаньяна «Артаньяном» или де Голля – «Голлем». Причем д'Отерив пострадал еще сильнее, лишившись и первых трех букв своей фамилии. Де Бофф стал «Боффе» или «де Боффе», хотя последняя буква его фамилии пишется, но не произносится. Что же касается Ле Руа (Le Roy de Flagis), то лишать имя вызывателя артикля Le и вовсе не следует, это неотъемлемая его часть.
Но ладно бы еще иностранцы, как только их имена не коверкали на Руси. Но почему министр Симолин превратился в Смолина? Ни Писаревский, ни другие авторы, на которых ссылается профессор И.Р. Плеве, таких ошибок не делали. И в архивных документах достаточно разборчиво выведена его собственноручная подпись: Johann Simolin. Даже канцеляристы, превращавшие вызывателя Пикте в Питета или поручика Дитмара в Дитмарна, таких вольностей в отношении министра Её Императорского Величества не допускали, писали «Симолин».
Хотелось бы пожелать автору монографии, коль скоро он решил выкладывать достаточно известный текст небольшими порциями, использовать эту возможность для исправления ошибок как в уже опубликованных сообщениях, так и в последующих.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

3. Вызыватели и их роль
в приглашении колонистов

Вербовкой и отправкой колонистов в Россию занимались не только государственные служащие, но и частные предприниматели, или, как тогда говорили, вызыватели. Юридическими лицами, получившими право набирать колонистов, организовывать в России частные поселения, управлять ими и брать часть доходов в свою пользу, стали:
1) товарищество, состоявшее из де Боффе (de Beuve, de Boffe), Менье де Прекура (Meusnier de Precourt de Saint-Laurent, Meusnier et Precourt) и Кантена Вениамина Кулет де Терива (Quentin Benjamin Coulhette d'Hauterive);
2) товарищество, состоявшее из женевца Пикте (Pictet), француза ле Руа (le Roy) и присоединившегося позже немца Зонтага (Sontag);
3) барон Кано де Борегард (de Caneau de Beauregard) [1].
Деятельность вызывателей в колонизационных мероприятиях
России 60-х годов XVIII века в достаточной степени не проанализирована в исторической литературе. Без изучения их места и роли трудно ответить на многие вопросы, в том числе понять: а) причины антироссийских и антиэмиграционных настроений в руководстве абсолютного большинства германских государств в 1766 г.; б) резкий рост государственных затрат на миграционные мероприятия с началом деятельности вызывателей; в) причины длительного становления колоний, находившихся первоначально под дирекцией вызывателей; г) почему к колонизационным мероприятиям конца XVIII — начала XIX вв. не привлекались частные предприниматели, и др.
Деятельность вызывателей первым рассмотрел Г.Г. Писаревский [2]. Он ввел в оборот обширный архивный материал, характеризовавший деятельность частных предпринимателей, аргументированно показал многочисленные нарушения, допущенные вызывателями при наборе колонистов. Однако он обошел вниманием деятельность самого крупного вызывателя — Борегарда. Это, видимо, позволило Я. Дитцу, который сам не работал с архивом Канцелярии опекунства, а опирался в этом вопросе на введенные Писаревским в научный оборот документы, сделать ошибочный вывод о Борегарде как человеке глубоко порядочном, прожившем несколько лет в колониях, организовывая их хозяйственную деятельность.
К. Шааб, не анализируя деятельность вызывателей, высказал мысль, не подтвержденную документами: «Россия недостаточно заплатила своим агентам, чтобы привлечь более приличных людей» [3].
А в 1920-е гг. у П. Зиннера и Д. Шмидта можно было найти совершенно надуманный, ничем не подтвержденный вывод о том, что «вызывательские колонисты очутились в крепостной зависимости» благодаря тайным договорам между вызывателями и правительством [4].
Привлекать частных предпринимателей к участию в колонизационных мероприятиях государства Канцелярию опекунства иностранных подтолкнуло предложение, сделанное в феврале 1764 г. российскому послу в ранге министра в Париже князю А.В. Голицыну тремя французами — де Боффе, де Теривом и Прекуром [5].
Они предложили проект соглашения, который шел гораздо дальше того, что предлагалось И. Смолиным по организации деятельности комиссаров. Французы хотели взять на себя не только вербовку и отправку в Любек колонистов, но и организацию их поселения в районе Саратова. Эти предложения были сделаны в тот момент, когда шел подбор кандидатур на должности комиссаров для агитационной работы среди населения европейских государств, и вызвали определенный интерес в Петербурге.
Совместно с князем Голицыным были разработаны основные положения контракта: 1) для вызываемых де Боффе, де Теривом и Прекуром колонистов предлагалось отвести земли между Саратовом и Астраханью из такого же расчета на семью, как и приезжавшим по государственной линии. Каждому вызывателю выделялся в наследственное владение земельный участок, в три раза больший, чем колонисту; 2) вызыватель получал 4 ООО рублей на десять лет без процентов; 3) вызывателю, отправлявшемуся за границу (остальные его товарищи остаются в Петербурге), предлагалось выдавать от русского правительства на путевые расходы без возврата на шесть месяцев деньги из расчета 6 рублей в день; 4) если в Саратов будет доставлено более 100 семей колонистов, то государство обязано в награду построить вызывателям «деревянные домы, без взыскания за оные денег, всякой о четырех светлицах и одной кухне с принадлежащими к тому конюшнями, всякая на 4 лошади, с сараями и погребами» [6].
Данный проект через Министерство иностранных дел был направлен императрице, а она отписала его на рассмотрение в Канцелярию опекунства иностранных.
Канцелярии идея понравилась, и проект договора был одобрен.
20 апреля в Коллегию иностранных дел было сообщено, что если «обозначенные французы окажутся людьми добрыми и надежными в управлении предложенного предприятия, если найдутся солидные поручители, то можно с ними заключить договор» [7]. Кроме того, всем русским дипломатическим агентам за границей была разослана форма договора с вызывателями, повторявшая слово в слово договор, заключенный с французами. А.В. Голицын навел о них необходимые справки, «нашел их людьми надежными во исправлении их прожекта» и 5 июля 1764 г. заключил с ними контракт, выдав для начала набора колонистов 8000 ливров, или 1600 руб. [8].
Летом 1764 г. изъявили желание стать вызывателями женевец Пикте и француз Руа. По данным Р. Бартлетта, еще в 1761 г. Пикте был назначен по рекомендации Вольтера секретарем посла Воронцова в Лондоне, а в 1762 г. он стал, по рекомендации Орлова, секретарем Екатерины II по переписке на французском языке [9]. Можно предположить, что благодаря Орлову Пикте узнал о предложениях Боффе, Терива и Прекура и увидел возможность хорошо заработать на государственных мероприятиях по набору колонистов, пригласив для совместной деятельности своего знакомого Руа.
Во время работы над соглашением с Пикте и Руа Канцелярия пришла к выводу, что в предыдущем договоре имелся ряд позиций, которые ущемляли интересы государства в финансовом отношении. По контракту каждому из трех вызывателей полагалось 4 ООО руб. за сто семей. Это положение Канцелярия пересмотрела и предложила 4 ООО на троих. Были внесены и некоторые другие уточнения в договор. Новый контракт для Прекура и его товарищей (Терив и Прекур, имея полную доверенность от Боффе, подписали с Канцелярией опекунства 29 ноября 1764 г. новый договор), также как и для Пикте и Руа (чуть позже к ним присоединился Зонтаг, но он не смог в Венгрии набрать колонистов и добровольно сложил с себя полномочия вызывателя) и третьего вызывателя Борегарда, договор с которым был заключен 19 мая 1765 г., состоял из 12 пунктов [10].
Канцелярия опекунства иностранных обязана была выделить удобные к поселению места с учетом количества прибывших семей, а вызыватели могли разделить их по своему усмотрению.
Если поселянин по каким-то причинам покидал колонию, то на освободившееся место запрещалось переманивать колонистов из казенных или других вызывательских колоний. Вызыватели должны были пополнять свои колонии за счет вызова новых колонистов, не требуя дополнительно проездных и кормовых денег. Если за два года этого не происходило, то земельные участки подлежали изъятию. Самим вызывателям за каждые 160 вызванных семей полагалось выделить землю в размере трех участков, определенных на каждую колонистскую семью. Эту землю вызывателям не разрешалось продавать, закладывать и менять.
При подсчете прибывших вызывательских колонистов полагалось считать за одну семью мужа с женою и с детьми мужского пола моложе 20, а женского — моложе 18 лет. Холостых мужского пола старше 20 лет полагалось считать за 1/2 семьи, а женского старше 18 лет — за 1/4 семьи.
Вызывателям разрешалось привозить из-за границы и работников, которым выделялся такой же участок земли, как и колонистам.
На провоз своих людей до Гамбурга или Любека полагалось использовать не более 40 руб. казенных денег. Подробные счета и расписки колонистов в получении денег должны доставляться в Петербург. Если же будет потрачено более этой суммы, то деньги должны быть взысканы с колонистов после обустройства на мес-те, «но без отягощения их по силе заключенных с колонистами особых договоров». Заключенные контракты подлежали представлению российским дипломатам на апробацию, а по приезде в Санкт-Петербург передавались в Канцелярию опекунства иностранных, где утверждались и оставлялись на хранение. Колонисты получали утвержденные копии.
Договоры заключались на 6 месяцев (только с Борегардом — на 3 года). Чтобы продлить срок набора колонистов, требовалось запросить разрешение у Канцелярии. Вначале с колонистами, отправляемыми к месту поселения, можно было посылать своих поверенных. При прекращении набора вызывателям надлежало приехать в Россию для организации своих колоний на отведенном под поселение месте.
Для обустройства на месте поселения вызывателям должна была выдаваться беспроцентная ссуда в размере 4 ООО руб. за каждые 100 семей на десять лет с выплатой в три срока по манифесту. Кроме того, в награду за их труды предлагалось безвозмездно выдавать деньги на постройку домов за каждые 100 семей. А если вызванных людей будет больше или меньше 100 семей, то денег на постройку дома и земли в собственное владение будет выдано по числу привезенных колонистов.
Произведенную колонистами продукцию вызывателям разрешалось продавать беспошлинно десять лет.
Вызыватели могли пользоваться по своему усмотрению лесными и прочими угодьями на отведенной им территории, охотиться и ловить рыбу. Но это должно быть согласовано с Канцелярией, чтобы не шло вразрез с государственными законами.
Следует отметить, что Борегарду удалось убедить Канцелярию включить в основной текст контракта ряд дополнительных или, как тогда называли, сепаратных положений [11]. Ему разрешили для привлеченных к колонизационным мероприятиям сохранить чины и звания, полученные в других государства, но мундиры и униформу других государств в России носить запрещалось. Для поддержания надлежащего порядка в колониях Канцелярия не возражала разделить колонистов по швейцарскому образцу на полки и роты, а колонистам давать различные воинские звания, которые действовали только в пределах колонии. Были предоставлены и некоторые другие льготы [12].
Вызывателям была предоставлена полная свобода действий по набору колонистов. Заключив договор непосредственно с Канцелярией опекунства, они фактически в своих действиях по вербовке переселенцев выходили из-под контроля русских дипломатов, и их действия постоянно создавали для дипломатических служб России дополнительные проблемы, помогая зарвавшимся вербовщикам уходить от наказания за нарушение местных законов.
Таким образом, вызывателям были предоставлены самые широкие полномочия в отношении навербованных колонистов. В то же время каждый их шаг в России должен был соизмеряться с законами страны.
Деятельность вызывателей по набору колонистов можно признать очень активной. Уже в сентябре 1764 г. первая партия из 50 человек вызывательских колонистов прибыла в Россию. Боффе отправился с ними для поселения их в Саратов, а Терив и Прекур остались в Петербурге.
Первая группа набранных вызывателями французов создала и первые проблемы для российских дипломатов. Еще в Амстердаме русский посол Воронцов обратил внимание на их колонистов, совершенно не подготовленных к поселению в сельской местности: одни говорили о своем желании жить только в Москве [13], другие требовали селить их только с французами. Три колониста, бывшие офицеры французской армии, постоянно требовали дополнительных выплат денег на карманные расходы, угрожая в противном случае жаловаться французскому посланнику и публично говорить о нарушениях обещанного и записанного в манифесте. Эта группа запросила в Гамбурге огромную ссуду в 3726 марок. Если бы она была выплачена, то, по мнению Мусина-Пушкина, всю работу по набору колонистов в 1764 г. можно было закрывать [14].
Отправив эту партию из Гамбурга, Мусин-Пушкин сообщил в Петербург свое мнение по поводу набранных из Франции колонистов: «Вся эта ватага состоит из офицеров, парикмахеров, поваров и конфитурщиков и к поселению в земледельческую колонию не способна» [15]. Но адекватной реакции на замечание посла из Канцелярии не последовало.
Другим вызывателям тоже не было дела до нравственных качеств вербуемых и их пригодности к труду. Главным было стремление набрать как можно больше колонистов. Готтлиб Цуге свидетельствовал, что среди колонистов встречались даже инвалиды, неспособные к работе [16]. Не случайно число признанных в 1769 г. неспособными к хлебопашеству среди колонистов Борегарда составило около 11%, а у Руа — почти 12%, в то время как среди казенных колонистов оно составило всего чуть более 6% [17].
Руа и Борегард после заключения контрактов сами не осуществляли набор колонистов, переложив этот род деятельности на своих комиссаров и поверенных, которых нанимали в Европе. Комиссарами, или просто вербовщиками Руа, были Цандер — в Гейде, Аккерманн — в Ней Минстере, Зетериц (или Штериц) — в Росслау, Штиммель — в Нюренберге, Дречеир — во Фрейбурге, Пфафенрот — в Фирте, Флорентин — в Регенсбурге. В различных германских городах вели набор колонистов Шларбаум и Ледоили [18].
Одним из сепаратных пунктов, который Борегард включил в договор с Канцелярией, было разрешение сохранять за офицерами их чины, заработанные в других государствах [19]. Это должно было, по мнению Борегарда, помочь подыскать в Европе наиболее достойных офицеров. Он убедил русского посла в Гааге Воронцова опубликовать в газетах информацию о том, что «Ее Императорское величество разрешает барону Борегарду, директору колоний, принимать людей всяких чинов, оставляя полученные в других государствах ранги» [20].
Однако ни министру Воронцову, ни кому другому Канцелярия не поручала давать подобные объявления. Решение заключать контракты с комиссарами оставалось за Борегардом. Канцелярия должна была только рассмотреть и утвердить их, при условии, что они не шли вразрез с государственными законами. Борегард сумел убедить офицеров, что в России после поселения они получат и обещанное им жалованье, и землю в потомственное владение, и некоторые другие выгоды. Эти обещания Канцелярия не утвердила и исключила из текстов соглашений между Борегардом и комиссарами, так как они находились в противоречии с основными положениями Манифеста [21]. Но Борегард об этом своим офицерам не сообщил. Обман был обнаружен только через несколько лет.
Если Руа и Прекур сами нанимали на работу комиссаров и агитаторов, то Борегард эту ответственную работу переложил на своих доверенных лиц — братьев Монжу. А это привело к различного рода конфликтам. Так, капитан Корцер подал в Канцелярию письмо, к которому приложил контракт, заключенный вместо Борегарда с полковником Монжу, а также счета, свидетельствовавшие об использовании на вербовку и транспортировку колонистов личных средств в размере 14 865 талеров [22]. Эту сумму он хотел получить через Канцелярию от Монжу.
Абсурдной можно считать ситуацию с неким бароном Штейном, который без заключения контракта, только по рекомендации борегардовского офицера Веймарна, набирал колонистов для Борегарда. Чтобы удобнее было обманывать простодушных колонистов, он, не довольствуясь, возможно, вымышленным титулом барона, присвоил себе другое: «обер-атаман царства Астраханского с чином российского императорского надворного советника и нарочно посланного от высокой короны для набора колонистов» [23]. Пользуясь этими выдуманными титулами, Штейн нарушал при наборе колонистов местные законы, за что был посажен в тюрьму майнцским правительством.
Приехав в Россию, он выставил счет Канцелярии на сумму в 339 руб. 98 коп. и потребовал помощи в получении с Борегарда 37 тыс. рублей. Вместо финансовых документов он направлял в Канцелярию длинные письма с объяснением ситуации. Когда ему запретили подавать письма, он, стремясь получить из Канцелярии 8 тыс. рублей, стал их подписывать именами вымышленных лиц: мещанина Вагнера и майнцского советника Мартина. Терпению Канцелярии наступил предел, и Штейн был выслан из России после того, когда он тайно послал в Саратов иностранца Болетера, чтобы поднять колонистов против Борегарда и склонить их к подписанию сочиненного Штейном документа [24].
Борегард часто давал многочисленные обещания, не согласованные с Канцелярией. Так, в Петербург в 1768 г. поступило прошение доктора Вилле с требованием к Канцелярии выполнить заключенный им с Борегардом контракт, по которому ему было обещано жалованье в размере 450 руб. в год и, сверх того, в потомственное владение 100 десятин. Со слов полковника Монжу, на таких же условиях поехали в Россию в места поселения колонистов несколько пасторов и врачей [25]. Естественно, что всем им в оплате было отказано.
Вызыватель должен был с каждым переселенцем заключать договор. При заключении договоров от вызывателей требовалось соблюдать следующее: не обещать колонистам ничего, что противоречило бы российским законам, и более того, что обещано было иностранным переселенцам в Россию в манифесте; включить в договор положение о том, что до возвращения в казну всех денег «свободы к выезду иметь не будут»; довести до сведения колонистов, что они во всем должны следовать российским законам [261]. Что касается доходов вызывателей, то они оговаривались в контрактах на взаимоприемлемой основе. Канцелярия в эти вопросы не вмешивалась.
И здесь она допустила ошибку, не подготовив предварительно типовой контракт между, вызывателями и колонистами. Это привело к тому, что отдельные статьи вызывателями формулировались так, что трактовать их можно было по-разному: например, даже пожелание Канцелярии включить в контракты выплату колонистами вызывателям 1/20 части от урожая была заменена на 1/10 [27].
На эту несогласованность государственные органы не обратили внимания и не настаивали на изменении этой статьи. Дело в том, что вызыватели хотели и рассчитывали получать 1/10 часть произведенных колонистами продуктов сразу после поселения. В заключаемых с колонистами контрактах они оговаривали освобождение колонистов от казенных служб, налогов и податей, не упоминая свои интересы. Канцелярия считала, и не без основания, что контракты вызывателей с колонистами есть производное от манифеста. И хотя вызыватели оставались директорами над своими колониями, но платить десятину колонисты должны были только после выплаты всех долгов государству и по истечении 30 льготных лет, как определено в манифесте. Ни в одном из контрактов не было сказано, с какого времени эта 1/10 часть будет браться. Но так как колонисты приехали в Россию на основе манифеста, то это означало, что все дополнительные договоренности, такие, как выплата 1/10 от урожая, могли осуществляться только после завершения льготных лет. А по истечении тридцатилетнего срока ситуация могла еще не раз измениться [28].
Контракты, которые вызыватели заключали с колонистами, должны были утверждаться Мусиным-Пушкиным, но в действительности эту процедуру не проходили. Это объясняется, с одной стороны, большой занятостью русского дипломатического представителя, а с другой — нежеланием вызывателей показывать данные контракты. Ведь большинство из заключенных контрактов нельзя было считать юридически верными: трудно было определить, где и когда они заключались; под документами стояли подписи не Руа или Борегарда, а их наборщиков; за неграмотных подписывали не два свидетеля, как требовалось российской стороной, а сам наборщик. Под некоторыми контрактами стояли подписи до 60 человек, сделанные рукой одного человека — наборщика [29].
Прекур заготовил заранее отпечатанные договоры с колонистами, под которыми требовалось поставить только подпись. Но часть контрактов вообще имела вместо подписей крестики. Для грамотных французов предлагался на подпись текст контракта на немецком языке, немцам — на французском. И у Руа, и у Прекура разделы контрактов, где говорилось о том, что в России колонисты будут под юрисдикцией вызывателя и должны платить десятину, дописывались после подписания документа [30].
Первые 30 семей колонистов вызывателя Руа, приехавшие в 1765 г. в Ораниенбаум, сразу заявили в Канцелярию о стремлении быть свободными, а не вызывательскими. Тогда вызывателю Пикте пришлось отправиться в Ораниенбаум с реформатским пастором Дильтеем и уговорить их подписать новые договоры уже по всем правилам [31]. Но вновь прибывавшие колонисты Руа ставили те же вопросы. Верить на слово вызывателям Канцелярия уже не могла, и коллежскому асессору Удаму и офицерам, ехавшим с колонистами, было дано задание собрать письменные свидетельства о количестве полученных от вызывателя денег. Им также надлежало выяснить причины, почему колонисты не знали, что едут в Россию под дирекцией вызывателя.
Почти все колонисты показали, что не знали, что едут под эгидой вызывателей, потому что наборщики говорили, что подписывался документ о согласии человека стать просто русским колонистом, а без подписи денег не давали [32].
Одной из форм личного обогащения вызывателей стала транспортировка колонистов из мест сбора до Любека и далее в Петербург. По условиям Манифеста, если у колонистов не было средств, Канцелярия брала на себя оплату проезда до порта отправки в Россию, и эта сумма шла в колонистский долг. Максимальная сумма, которая могла быть затрачена на переезд колонистов до Любека, была определена в 40 руб. Если затраты превышали определенную сумму, то ее выплачивали сами вызыватели с последующим получением от колонистов на месте поселения. Если комиссары, работавшие по государственной линии, регулярно представляли колонистские расписки о получении денег на проезд и затраты их составляли от 15 до 40 рублей, то от вызывателей расписки поступали нерегулярно, а затраты на транспортировку показаны были по максимуму — 40 руб., а то и более. Так, по представленным Прекуром счетам, издержки на переезд его колонистов до Любека, не подтвержденные колонистскими расписками, составили 1323 руб. 54 1/4 копейки [33].
Руа вообще не представил расписки по нескольким группам привезенных в Россию колонистов. А в имевшихся документах были многочисленные нарушения: вместо подписи ставились кружки, часто одни и те же расходы фиксировались два-три раза, затирались одни цифры, ставились другие. Наличие поправок в расписках вызыватель объяснял тем, что колонисты постоянно требовали новых и новых выдач денег.
Борегард, пользуясь благосклонным отношением Екатерины II, за весь 1765 г. не прислал ни одной расписки колонистов в получении ими денег на проезд и питание. Ему достаточно было принести извинения, чтобы Канцелярия не только его оправдала, но и посчитала усердным в защите интересов ее императорского величества. Большую часть вины за отсутствие расписок возложили не на Борегарда, а на Мусина-Пушкина и переводчика Вихляева [34].
Как выяснилось в дальнейшем, комиссары Борегарда действительно брали общие расписки с 8-10 семей. Но не в получении от них какой-то определенной суммы денег, а в том, что колонисты обязывались за провоз и содержание в пути погасить всю неуказанную сумму через 10 лет из расчета с каждой обещанной им во владение десятины земли, одни — по 1 руб. 62 1/4 коп. другие — по 1 руб. 67 1/2 коп., третьи — по 1 руб. 59 1/2 коп. На основе чего делались подсчеты, сказать трудно. Сколько же на самом деле колонисты получали от Борегарда денег, выяснить невозможно, так как правильно оформленных расписок комиссары не брали. Но даже составленные с нарушением требований Канцелярии расписки брались с колонистов второпях, перед самым их выездом в Россию, чтобы они не успели ознакомиться с написанным. После прибытия в Россию некоторые колонисты заявляли, что они подписывали документ на трех листах, содержание им было неизвестно, и места, где должны были быть обозначены долги, вообще оставались пустыми [35].
Откровенное мошенничество Терива и Руа не шло ни в какое сравнение с действиями Борегарда. Только на неправильной выдаче денег на проезд и питание колонистам он получил огромную сумму в 30 308 руб. Обманув Мусина-Пушкина и саму императрицу, он присвоил еще 31 601 руб. 85 1/2 коп. [36].
Другим способом обогащения вызывателей стали попытки провозить беспошлинно свой товар под видом колонистского. В соответствии с 6-й статьей манифеста от 22 июля 1763 г., колонистам разрешалось провозить с собой товара на сумму не более 300 рублей, при условии, что они проживут в России не менее 10 лет.
Этим правом колонисты, как правило, не могли воспользоваться, так как не имели не только денег на покупку товаров, но и личного имущества. Так, приехавшие в Россию до 17 августа 1765 г. (более тысячи семей) привезли с собой различного товара на сумму не более 1000 рублей [37].
Вызыватели сразу оценили размеры выгод, которые можно было извлечь из предоставленного колонистам права. Пикте [38] использовал выданные ему казенные деньги на покупку французских товаров и уговорил колонистов провести их под своими именами, за что колонисты получали от 8 до 10% стоимости товара. Таким путем вызыватель поставил в Петербург товаров на 14 тыс. рублей. Эти злоупотребления Пикте разоблачил Мусин-Пушкин. Произведенное им по поручению Канцелярии дознание полностью подтвердило наличие подлога в провозимых товарах [39]. Граф Орлов попытался взять под защиту Пикте, но другие члены Канцелярии его не поддержали. Как нарушитель контракта он был выслан из России, и договор с ним был аннулирован.
Борегард, также пойманный на незаконном ввозе товара, смог избежать наказания, объяснив это тем, что неправильно понял содержание манифеста, и заплатив причитавшуюся с него пошлину, обещал больше так не делать [40].
От количества поставляемых вызывателями семей зависели напрямую размеры их вознаграждения. Все три вызывательские команды давали исключительно завышенные данные о количестве привезенных в Россию колонистов. Так, по утверждениям Прекура, в Россию было отправлено за 1764–1766 гг. 2158 человек, а по данным Мусина-Пушкина и комиссара Шмидта — только 2132 человека, или 621,5 семьи [41]. Руа реально навербовал и привез в Россию 5862 человека, а по его данным — на 63 человека больше [42]. Еще большие расхождения в данных о привезенных в Россию колонистах у Борегарда. По данным вызывателя — 7464 человека, а в действительности — 6966, или 2101 1/2 семьи, т. е. на 498 человек меньше [43].
В отношениях Канцелярии с вызывателями серьезной проблемой стало прекращение набора колонистов. В соответствии с 6-м пунктом договора, где, между прочим, было сказано, что после набора оговоренного числа колонистов и при желании продолжить набор требовалось получить в Канцелярии соответствующее разрешение.
Прекуру и Руа было предложено после завершения морской навигации 1765 г. явиться в Петербург для полного расчета и направить свои усилия на организацию поселений колонистов и налаживания хозяйственной деятельности. Но осуществить это в 1765 г. не удалось.
Выгодные для вызывателей разделы договоров с Канцелярией были изначально включены в надежде, что они будут селиться вместе с вызванными ими колонистами, помогая последним в организации хозяйства, решая бытовые проблемы поселенцев. Но большие деньги, которые вызывателям удалось заработать честным и обманным путем за несколько месяцев, убедили их в том, что выгоднее продолжить набор колонистов, чем ехать на Волгу и заниматься обустройством колоний под строгим контролем государственных органов.
На неоднократные запросы Канцелярии в Гамбург к Мусину-Пушкину и Вихляеву с требованием довести до сведения вызывателей решение Канцелярии и обеспечить их прибытие в Петербург не было получено вразумительного ответа.
В этом деле особое место занимает переводчик у Мусина-Пушкина, а потом поверенный в делах Вихляев. Вначале он помогал русскому посланнику отправлять первые партии колонистов из Гамбурга. Затем получил статус поверенного в делах, на него была возложена работа с вызывателями по правильному ведению ими финансовой документации и — на основе отчета в виде колонистских расписок — выдача денег на проведение дальнейшего набора колонистов [44].
В его службе на посту поверенного многое осталось неясным.
Имея возможность беспрепятственно брать кредиты на колонизационные мероприятия и при отсутствии постоянного контроля из Петербурга, Вихляев свободно распоряжался большими суммами денег, выдавая их по первому требованию вызывателям, не требуя финансового отчета за полученные ранее деньги. Анализ деятельности Вихляева в 1765 — начале 1766 гг. свидетельствовал о наличии его сговора с вызывателями и более активной защите им интересов частных предпринимателей, чем русского государства.
Информация, поступившая в Канцелярию осенью 1765 г, о выдаче денег вызывателям не на основе колонистских расписок, как это предусматривалось, а по первому их требованию, была расценена как ошибки Вихляева, а не его злой умысел [45].
Распоряжение Канцелярии обеспечить приезд вызывателей в Россию осенью 1765 г. Вихляев не выполнил, объяснив тем, что часть колонистов не удалось вывезти до окончания навигации. И чтобы не пропали уже потраченные на них деньги, вызыватели вынуждены остаться в германских землях.
Тем временем вызыватели, игнорируя требования из Петербурга прекратить набор колонистов, усилили эту работу, получая все новые и новые суммы денег от поверенного в делах. В Канцелярии были в полном недоумении, почему ее распоряжения не выполнялись Вихляевым, продолжавшим выдавать деньги вызывателям.
В начале 1766 г. в Петербурге отказались принимать на веру объяснения Вихляева и решили направить в Гамбург для финансовой проверки и оказания помощи в отправке колонистов флигель-адъютанта Леонтия Магницкого, а также Антонова и Гокерта. Им поручалось проверить наличие и правильность заполнения колонистских расписок, находившихся у Вихляева [46]. Магницкий должен был еще раз напомнить письменно Прекуру и Руа о недопустимости присылки дополнительно навербованных колонистов, так как на местах поселения было запасено недостаточное количество строительных материалов. Средства на отправку людей в Россию тоже заканчивались. В Гамбурге также денег не осталось, и платить вызывателям было нечем [47].
Одновременно Канцелярия дала указание своим представителям в Европе более строго подходить к вербовке колонистов. Брать предлагалось только способных к хлебопашеству крестьян и искусных ремесленников, а за доставку платить на 1/3 меньше положенного. Магницкому было дано задание жестко регламентировать раздачу кормовых денег: мужчинам — по 7 шиллингов, женщинам — по 4, а детям — по 2 [48].
После получения известия о приезде Магницкого поверенный в делах Вихляев покончил жизнь самоубийством [49]. Это заставило иначе посмотреть на его деятельность. При просмотре оставшихся после смерти Вихляева бумаг выяснилось, что вместо ареста вызывателей Прекура и Руа он оказывал им содействие. За деньги, выданные ему кредиторами, он не отчитался, а выяснить, куда они были направлены, было крайне сложно. Значительные средства выдавались на различные излишества, не имевшие отношения к колонизационным мероприятиям [50].
Полная запущенность финансовых документов привела к тому, что Борегард на протяжении полугода вводил в заблуждение Канцелярию опекунства и саму императрицу. Долгое время действительно сложно было разобраться в данном деле. У Борегарда были документы о затратах своих средств, а сумму выданных ему казенных средств трудно было определить ввиду смерти Вихляева. Так, Борегардом был предъявлен счет на 4 тыс. руб. 6 коп., розданных колонистам без расписок, но документально эта сумма не была подтверждена [51].
Только к концу лета из Москвы в Петербург поступили разобранные после смерти Вихляева финансовые документы, из которых стало ясно, что от Мусина-Пушкина и Вихляева Борегард получил денег больше, чем заслужил. Его многократные жалобы на большие убытки оказались необоснованными.
Нарушения Вихляева не только нанесли серьезный удар по финансовой стороне колонизационных мероприятий, но и развязали руки вызывателям для незапланированного массового набора колонистов. Их действия, в первую очередь зимой-весной 1766 г., вызвали вспышку антироссийских настроений в большинстве германских государств. Резкое незапланированное возрастание числа прибывавших в Россию колонистов создало дополнительные проблемы с организаций их поселения на Волге.
Вызыватели продолжали набор и в 1766 г. до тех пор, пока по указу императрицы Териф и Руа не были арестованы и под конвоем доставлены в Петербург [52].
С Борегардом все оказалось сложнее. Находясь в мае 1766 г. в Петербурге, он охотно согласился прекратить набор колонистов и пытался доказать Канцелярии свою честность. Он попросил отпустить его в Европу для наведения порядка в финансовых делах.
Из Петербурга он выехал, но в Гамбург не поехал, а вызов колонистов продолжался до глубокой осени. По сообщению Смолина от 9 июня 1766 г., люди Борегарда в Фурте при Нюренберге и Фрайбурге при Фридберге нарушали указание о прекращении набора. А один из комиссаров Борегарда Веймар прямо заявил, что указ Смолина его не касается [53]. Подобные действия, противоречащие правительственному указанию, вызывали негативную реакцию в Баварии и других германских государствах и подрывали авторитет России.
Продолжение вербовки колонистов в условиях антиколонистских настроений и при официальном со стороны России прекращении деятельности по набору новых переселенцев не только обостряло межгосударственные отношения, но и неминуемо вело к сбору всякого сброда и бродяг ради получения вознаграждения.
Вызыватели смогли сагитировать и направить в Россию 14 960 человек, что составило половину общей численности прибывших в Россию колонистов, или 56% поселенных в районе Саратова.
К использованию вызывателей в колонизационной политике правительство подтолкнула совокупность нескольких факторов.
Во-первых, в 1764 г. поток колонистов в Россию был еще невелик. Русские дипломаты за рубежом и Канцелярия в Петербурге предлагали и рассматривали различные предложения о том, как привлечь в империю большее число иностранцев. Предложения вызывателей, на первый взгляд, должны были принести большие выгоды, в том числе финансовые. Тогда еще никто не мог предположить, какими будут последствия этого, не до конца продуманного шага.
Во-вторых, деятельность по линии официальных дипломатических миссий ограничивала возможности агитации и набора колонистов в тех европейских государствах, где эмиграция была запрещена. Вызыватели же могли действовать на свой страх и риск, не бросая тень, как, видимо, предполагала Канцелярия, на русских дипломатических представителей.
В-третьих, в Канцелярии еще плохо представляли себе осуществление поселений и — самое главное — рассчитывали переложить на вызывателей организацию поселения и хозяйственной жизни привезенных ими колонистов.
Но, как показали дальнейшие события, использование частных предпринимателей-вызывателей создало для русских дипломатов в Европе и Канцелярии опекунства в России больше проблем, чем выгод.

Примечания

1. Отмечены расхождения в написании на русском языке фамилий вызывателей-французов в различных изданиях. Мы даем эти фамилии в соответствии с общепринятыми правилами транскрипции французских фамилий на русский язык.
2. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 91–133.
3. Schaab, Ch. Zur Geschichte der deutschen Kolonisten im Saratowschen und Samaraschen Gouvernement. Aberdeen o. j. S. 14.
4. Зиннер П.И. Немцы Нижнего Поволжья: Исторический очерк. Саратов, 1925. Отдельный оттиск. С. 2.
5. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 226.
6. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 89.
7. Там же.
8. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л 226 об.
9. Бартлетт Р.П. Дидро и иностранные колонии Екатерины II // Вол¬га. 1997. № 56. С. 51–52. Трудно согласиться с утверждением Бартлетта о том, что в самом начале колонизационных мероприятий граф Орлов пообещал Пикте, что тот станет агентом-вербовщиком. По всей видимости, поступивший от Голицына в апреле 1764 г. проект договора с тремя французами заинтересовал и Пикте как реальная возможность хорошо заработать. Для совместной деятельности он привлек своего знакомого Руа из Парижа.
10. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 189 об. -193 об.
11. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 32–33.
12. Там же. Л. 32.
13. Там же. Д. 59. Л. 2.
14. Там же. Л. 9.
15. Там же. Д. 17. Л. 213.
16. Züge, Ch. G. Der russische Kolonist oder Christian Gottlieb Züge's Leben in Ruβland. Bremen, 1992. S. 25.
17. Подсчитано по ведомости от 14 февраля 1769 г.
18. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 59. Л. 219.
19. Там же. Д. 56. Л. 32 об.
20. Там же. Л. 361 об.
21. Там же. Л. 362.
22. Там же Л. 362 об.
23. Там же. Л. 367.
24. Там же. Л. 368.
25. Там же. Л. 366 об.
26. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л 236.
27. Там же. Л. 229.
28. Там же. Л. 194.
29. Там же. Л. 207.
30. Там же. Л. 194.
31. Там же. Л. 233.
32. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 357 об.
33. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 211 об.
34. Там же. Л. 358.
35. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 358.
36. Там же.
37. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 120.
38. Утверждение Г. Писаревского о махинациях Руа, а не Пите, с ввозимым товаром ошибочно (Указ. соч. С. 121).
39. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 122.
40. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 358.
41. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 227.
42. Там же. Л. 194.
43. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 365.
44. Там же. Д. 76. Л. 18.
45. Там же. Д. 56. Л. 2.
46. Там же. Д. 76. Л. 3.
47. Там же. Л. 17.
48. Там же.
49. Там же. Л. 18.
50. Там же. Л. 31.
51. Там же. Д. 56. Л. 347.
52. Там же. Д. 61. Л. 212.
53. Там же. Л. 215.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

То, что вербовка колонистов для переезда за границу было делом мягко говоря не совсем легальным, не вызывает сомнений. В монографии просматривается попытка придать ей более или менее легитимный характер:
Работа с агитаторами явно выходила за пределы деятельности русского дипломатического корпуса и могла рассматриваться как вмешательство во внутренние дела отдельных государств. Поэтому в мае 1765 г. И. Смолин предложил учредить в Швабском и Верхнерейнском округах, а именно в Ульме и Франкфурте-на-Майне, должности комиссаров, которые под его контролем осуществляли бы набор и отправку в Любек колонистов.
Однако монография умалчивает, что сами комиссары прежде дали присягу на верность российской короне и стали российскими подданными и таким образом не о какой легитимности говорить не приходится. (Такой трюк напоминает известную советскую экранизацию Дюма: «Я не Негоро! Я - капитан Себастьян Перейра, торговец чёрным деревом!» :-D )

Более откровенно на этот счёт высказался Г.Г. Писаревский в работе 1909 года:
наше правительство не останавливалось на посылке тайных агентов-вербовщиков и заключении особых контрактов на поставку «живого товара» с частными предпринимателями
Георгий Раушенбах
Постоянный участник
Сообщения: 900
Зарегистрирован: 09 фев 2012, 11:09
Благодарил (а): 802 раза
Поблагодарили: 3158 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Георгий Раушенбах »

Рудольф писал(а): 01 сен 2019, 05:081. Отмечены расхождения в написании на русском языке фамилий вызывателей-французов в различных изданиях. Мы даем эти фамилии в соответствии с общепринятыми правилами транскрипции французских фамилий на русский язык.
В предыдущем сообщении мы уже указывали автору на некорректную передачу им французских фамилий большинства вызывателей. Коль скоро профессор И.Р. Плеве ссылается на "общепринятые правила транскрипции", желательно было бы указать тот источник, в котором эти удивительные правила сформулированы. Тогда, возможно, мы начнем называть де Голля просто Голлем, Лежандра - Жандром, Лапласа - Пласом и так далее.

В главе 3 ("Вызыватели и их роль...") упоминаются эмиссары Ле Руа "... Зетериц (или Штериц), Штиммель , Дречеир, Пфафенрот...". Тут уже никакие "общепринятые правила транскрипции" не помогают: "Зетериц" - это Ихтериц (точнее, Üchteritz), "Штиммель" - Гуммель, "Дречеир" - Дрейшок, "Пфафенрот" - Фёренрот. Причем это все немцы, больших проблем с транскрипцией нет. Француз "Ледоили" на самом деле Ле Ду (Le Doux). Забегая вперед, можно обещать, что и в последующих главах мы встретим немалое число искажений подобного рода. Поправлять автора всякий раз, как они обнаружатся, боюсь, бесполезно. Читателям же можно рекомендовать справляться о правильном написании и произношении имен вызывателей и вербовщиков по Именному указателю к книге "ВЫЗЫВАТЕЛИ", он доступен каждому в библиотеке сайта: viewtopic.php?f=283&p=202631#p202631.

Обсуждать главу 3, посвященную вызывателям, трудно. Автор приводит как вполне достоверные сведения, основанные на документах, так и почерпнутые им в различных литературных источниках. В последнем случае с достоверностью не все благополучно, даже такие авторитеты как Григорий Писаревский и Роджер Бартлетт нередко ошибались. Однако в монографии все сведения даны вперемешку да еще с хронологической путаницей. Распутывать такой клубок смысла нет, проще самому написать обо всем, что уже и сделано. Укажем лишь на некоторые бросающиеся в глаза ошибки.
Рудольф писал(а): 01 сен 2019, 05:08Пикте [38] использовал выданные ему казенные деньги на покупку французских товаров и уговорил колонистов провести их под своими именами, за что колонисты получали от 8 до 10% стоимости товара. Таким путем вызыватель поставил в Петербург товаров на 14 тыс. рублей. Эти злоупотребления Пикте разоблачил Мусин-Пушкин. Произведенное им по поручению Канцелярии дознание полностью подтвердило наличие подлога в провозимых товарах [39]. Граф Орлов попытался взять под защиту Пикте, но другие члены Канцелярии его не поддержали. Как нарушитель контракта он был выслан из России, и договор с ним был аннулирован.
В ссылке № 38 читаем: "38. Утверждение Г. Писаревского о махинациях Руа, а не Пите, с ввозимым товаром ошибочно (Указ. соч. С. 121)". Увы, в данном случае ошибочно утверждение не Писаревского, а Плеве. На самом деле: Пикте казенных 14000 рублей не получал, колонистов не подговаривал, Мусиным-Пушкиным не разоблачался. По той простой причине, что Франсуа Пикте угодил в Петербурге под следствие в начале мая 1765 г. и в последующие 11 лет из России не выезжал. Контракта с ним никто не разрывал, из России не высылал. Только после его слезной просьбы, обращенной к императрице, ему разрешено было покинуть Россию в августе 1776 г.
Удивительно, что несколько выше автор сообщает: "Откровенное мошенничество Терива и Руа не шло ни в какое сравнение с действиями Борегарда", тем самым свидетельствуя, что вербовкой занимался Ле Руа, а вовсе не Пикте. Почему вместе с Ле Руа обвиняется в мошенничестве д'Отерив, объяснить невозможно. Он, пожалуй, единственный из всех вызывателей, кто не был причастен к каким-либо мошенничествам. После того, как д'Отерив еще в Париже вручил князю Голицину залог в 8000 ливров из собственных средств (а отнюдь не получил их от Голицына, как утверждает Плеве), он был назначен казначеем товарищества де Боффа-д'Отерива-Прекура и не покидал Петербурга, занимаясь сведением счетов, поступавших к нему от Прекура и де Боффа. Деньги от казны (рубль в день) получал только на пропитание.

Контракты Канцелярии с вызывателями автор исследовал весьма поверхностно, хотя эти документы заслуживали серьезного изучения. Так, профессор И.Р. Плеве пишет: " В соответствии с 6-м пунктом договора, где, между прочим, было сказано, что после набора оговоренного числа колонистов и при желании продолжить набор требовалось получить в Канцелярии соответствующее разрешение". Видимо, автор имеет в виду договоры с вызывательскими товариществами Прекура и Ле Руа. Но п. 6 договора с Ле Руа касается лишь договоров между вызывателями и колонистами. В целом же в этом договоре отсутствует точное указание на предельное число вызываемых колонистов или на сроки действия договора. П. 6 договора с товариществом Прекура содержит указания по доставке колонистов в Гамбург или в Любек, по отчетности в полученных деньгах и т.п. Под конец говорится: "... если похотят продолжать свое дело далее, то должно о том просить позволения в Канцелярии опекунства иностранных". Проблема в том, что нигде в договоре никак не разъясняется, далее чего нельзя самовольно вербовать колонистов - далее какого-то срока или далее какого-то числа поставленных колонистов. Так что требования Канцелярии по срочному возвращению вызывателей в Россию были юридически неправомерны.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

4. Отправка колонистов
к месту поселения

Хорошо организованная агитация по привлечению колонистов в Россию было только частью огромной работы, которую предстояло сделать русскому правительству для достижения основной цели колонизационной политики — хозяйственного освоения огромных просторов страны. Прежде всего, следовало определить наиболее удобные и выгодные пути отправки переселенцев в Россию и далее — к месту поселения.
Сухопутный маршрут через территории Богемии, Пруссии, Польши, который использовался советником и министром русского правительства в Регенсбурге Смолиным летом и в начале осени 1763 г., оказался по ряду причин непригодным. Он был не только утомительным для колонистов, но и разорительным для казны. Затраты на оплату за провоз на лошадях в несколько раз превышали затраты на транспортировку водным путем. С рядом стран, через территорию которых проходил сухопутный маршрут, у России были сложные межгосударственные отношения, что увеличивало степень риска в успешном осуществлении колонизационной политики.
В июле-сентябре 1763 г. по этому маршруту И. Смолиным было отправлено несколько небольших групп, по преимуществу горожан различных специальностей из южно-германских земель и Австрии [1]. Они были снабжены деньгами на проезд и отправлены к русской границе через Вену, Богемию и Польшу. Ни один колонист из этих групп в списках поселенных на Волге не значился.
Данный маршрут требовал большого числа сопровождающих транспорт, иначе вербовщики из других государств перехватывали колонистов. Например, четверо колонистов из группы, отправленной из Гамбурга под руководством переводчика Вихляева, скрылись, несмотря на охрану. Они были перехвачены прусскими вербовщиками, набиравшими рекрутов в свою армию [2].
В конце сентября 1763 г. для упорядочения переселенческого движения Смолин предложил осуществлять отправку колонистов морем через Любек [3], а там учредить должность особого комиссара. С подобным предложением выступил и Мусин-Пушкин.
На основе докладов этих двух дипломатов государственная коллегия иностранных дел 9 января 1764 г. рекомендовала для организации переправки колонистов в Россию определить наиболее приемлемым морской путь, а портом отправки — Любек.
На выбор именно Любека повлияло несколько обстоятельств.
Во-первых, этот город-порт имел выгодное географическое расположение, входил в состав Ганзейского союза и имел большую свободу в принятии решений. Во-вторых, у Любека были давние и прочные торговые отношения с Россией, которые еще более укрепились с приходом к власти Екатерины II. Магистрат города с большим уважением относился к русской императрице, называя ее не иначе, как «наша императрица». Разъясняя свою позицию в отношении русской колонизационной политики, любекский магистрат во время активизации антирусских и антиколонизационных настроений в 1766 г. сообщил представителю императора Иозефа II графу Раабу, что понимает всю невыгодность переселения для немецкого отечества, но, принимая во внимание торговые связи с русским государством, не может препятствовать этому переселению. В-третьих, учитывая купеческий характер города, размещение, питание и отправка колонистов должны были принести и принесли дополнительные доходы в казну города и обогатили горожан.
Русскому дипломату в Гамбурге А.С. Мусину-Пушкину для организации переправки колонистов в Россию было поручено подобрать в Гамбурге или Любеке подходящую кандидатуру на должность комиссара с жалованьем 500-600 руб. в год. В его обязанности входило следующее: подыскивание недорогих квартир для прибывавших колонистов; предотвращение конфликтов между горожанами и колонистами; заблаговременная аренда удобных для транспортировки колонистов кораблей, из расчета по 2 руб. с мужчины и 1,5 руб. — с женщин и детей [4].
В феврале 1764 г. подходящая кандидатура была найдена. Мусин-Пушкин рекомендовал на должность комиссара любекского купца Кристофа Генриха Шмидта, которого он характеризовал «честным и усердным человеком» [5]. Еще до утверждения в данной должности Канцелярией опекунства иностранных, 12 февраля Шмидт приступил к работе, имея небольшой штат помощников. Таким образом, была создана специальная структура для отправки колонистов в Россию, и большая часть русских дипломатов получила предписание отсылать являвшихся к ним переселенцев в Любек.
Помимо Любека портом отправки колонистов был Данциг. Именно отсюда прибыли в Россию первые колонисты летом 1763 г. В дальнейшем поток колонистов из Данцига был невелик. Сюда стекались желающие выехать в Россию в основном с близлежащих территорий. Препятствия, чинимые правительством Пруссии в наборе колонистов, не способствовали превращению Данцига в крупный пункт отправки переселенцев на восток. В конце апреля и в начале мая 1766 г. на двух данцигских кораблях «Кляйне Андреас» и «Данцигская надежда» под командованием Якоба Янсона и Иоганна Гешке в Ораниенбаум было отправлено 336 колонистов. В дальнейшем приток колонистов через этот порт практически прекратился. В конце июля Якоб Янсон доставил из Данцига в Россию еще 73 человека [6].
Как свидетельствует информация, регулярно поступавшая в 1764-1765 гг. в Канцелярию опекунства иностранных, особых проблем с отправкой колонистов из Любека не было. Единственное, что вызывало беспокойство, — это копии протоколов любекской судебной палаты и документы администрации порта относительно колонистов, регулярно присылаемые в Петербург. Они давали о колонистах негативную информацию — о насилии, раздорах и драках. Колонисты не принимали городских правил и «проводили дерзкие и шумные выступления», чем вызывали недовольство горожан Любека [7]. Но доходы, приносимые колонистами, окупали временные неудобства.
Деятельность комиссара Шмидта отличалась жесткостью в отстаивании интересов русской короны. Он пытался оказывать давление на городские власти, когда их решения могли иметь отрицательные последствия для колонизационной политики России. По свидетельству А. Кронберга, в некоторых спорных эпизодах он преувеличивал значение возникших проблем и представлял как оскорбление Ее Императорского величества. Он даже требовал от магистрата издания манифеста к своим гражданам, с тем чтобы они оказывали помощь русским колонистам [8]. Жалобы на поведение Шмидта в 1765 г. поступали от властей Любека Мусину-Пушкину в Гамбург и непосредственно в Петербург. Но в целом в 1764-1765 гг. Шмидт успешно выполнял поставленные перед ним задачи.
Хорошо было налажено размещение прибывавших в Любек колонистов. В 1764 г. колонисты, в ожидании отправки, жили в основном на квартирах у ремесленников и мелких торговцев в Любеке и расположенном по соседству городке Травемунде. На частных квартирах проживало от 3-4 до 15 человек, а в гостиницах — от 30-40 и более [9].
За каждого отправленного из Любека колониста комиссар получал в награду по 1/2 талера, и чтобы уменьшить до минимума возможность бегства колонистов, действовал хорошо отлаженный механизм. По прибытии в Любек у колониста забирались все документы и до его отправки в Россию хранились у комиссара. Личные вещи колонист должен был отдавать на хранение хозяину гостиницы или частной квартиры, где он временно проживал, и получить их мог только при погрузке на корабль. Среди колонистов были и нанятые Шмидтом за небольшие деньги доносчики, которые информировали об отдельных лицах, склонных к бегству. Этих людей до отплытия корабля сажали под стражу [10].
На следующий год, когда приток колонистов несколько увеличился, Шмидт арендовал для их размещения расположенные в черте города Вульфовские склады и склады в районе Гольштинского моста. Это были примитивные складские помещения, без печей, продуваемые ветрами, с лежаками из соломы на полу. Централизованное питание не было организовано, а склады имели только одну кухню. Городские власти выделили дополнительно помещения (дом Шрамма) для организации питания [11]. В ожидании хорошей жизни в России колонисты мирились со всеми невзгодами.
Мы не располагаем официальными данными об отправленных через Любек в первые два года колонистах, но их число можно подсчитать. Известно, что Шмидтом было отправлено в Россию с 17 февраля 1764 по 1 июня 1766 г. 8857 человек [12]. За апрель-май 1766 г. отплыло в Россию 2153 колониста [13].
В 1765 г. на 11 кораблях, арендованных в Любеке и в близлежащих городах, было отправлено Шмидтом 4162 человека. Шкиперам Мербергу, Драгуну, Иоахиму Герману Андреасу, Иоганну Корнилсену, Якобу Бауеру, Габриелю Яно, Иоганну Иоахиму Лунау, Габриелю Вильде, Петеру Местмахеру, Иоахиму Готтлибу Визендорфу и Андреасу Гаве за провоз колонистов было выплачено 8074 руб. [14]. Таким образом, в 1764 г. в Россию было отправлено 2542 колониста.
Всего за 1764-1765 гг. Шмидт отправил 6704 человека. Это более 20% от общей численности отправленных в Россию за 60-е годы XVIII в.
В 1766 г. поток прибывавших колонистов превзошел все ожидания. За зиму 1765/66 гг. в городе, в ожидании отправки в Рос¬сию, поселилось около тысячи человек. Весной приток колонистов должен был значительно возрасти, и комиссар Шмидт предпринял шаги для скорейшей отправки зимовавших колонистов в Россию. Ораниенбаум еще не был готов к приему, и переселенцев в начале апреля отправили сначала в Ревель (Таллин), а отсюда в мае 808 колонистов на трех российских кораблях под командованием лейтенантов Дмитрия Крюкова, Ивана Перепечного и Сергея Панова были доставлены в Ораниенбаум [15].
Но ситуация с отправкой колонистов продолжала ухудшаться. По свидетельству переводчика Вихляева (8 апреля 1766 г.), осн¬ванному на донесениях вызывателей и русских комиссаров, в Любек ожидалось прибытие в течение трех-четырех месяцев 20-24 тыс. колонистов [16]. В ожидании большого числа колонистов Шмидт дополнительно арендовал у торговца лошадьми Ганца Гельманна здание, площадь которого позволяла разместить до 1000 человек.
Городские власти, опасаясь массового наплыва колонистов, 15 марта 1766 г. приняли решение о размещении в городе не более 800 человек, а Шмидту было предложено поселить вновь прибывавших колонистов в бараках у Травемунде в соседних гольштинских областях. Гельманну предложили расторгнуть договор об аренде со Шмидтом. Это решение городских властей последовало после того, как стало известно, что готовится отправка в Любек 5000 колонистов.
Шмидт, со своей стороны, просил городские власти о разрешении разместить 2000 человек у граждан, на постоялых дворах и на Вульфовских складах. В ходе долгих переговоров было принято решение обследовать медицинской комиссией из врачей Лемке и Фогеля санитарное состояние складов. После проверки их признали подходящими для размещения, и городской совет разрешил нахождение в Любеке до 1400 переселенцев [17]. Остальная часть должна была оставаться у ворот города. Русский комиссар выступил с предложением построить у городских ворот бараки для 4 тыс. человек. 16 апреля власти Любека разрешили постройку по эскизам городского архитектора трех бараков на 450 мест каждый. По дороге на Травемунде были построены бараки еще на 1400 человек [18].
Поток колонистов, однако, превзошел все ожидания. По разным сведениям, на начало мая только в Любеке находилась от 2221 до 3714 колонистов, а всего в городе и вокруг него — до 10 тыс. [19]. Отправка колонистов стала одной из острейших проблем. Страх перед тем, что всех колонистов не смогут отправить до осени в Россию, заставил городские власти Любека энергично реагировать на складывавшуюся ситуацию. Постоянными стали обращения, заявления, жалобы, направляемые русским дипломатам в Регенсбурге и Гамбурге и непосредственно в Канцелярию опекунства иностранных в Петербурге.
Основная масса колонистов, ожидавшая отправление в Рос¬сию в 1766 г., проживала в крайне тяжелых условиях. Власти Любека сделали все от них зависящее, чтобы не допустить неуправляемую массу переселенцев в город.
В апреле и начале мая, несмотря на требования городского руководства, отправка колонистов в Россию практически прекратилась из-за штормовой погоды на Балтийском море. Но и после окончания шторма в середине мая было отправлено только 1500 вызывательских колонистов. По мнению Александра Кронберга, Шмидт искусственно задерживал отправку. По нашему мнению, он просто не справлялся с принятием и размещением колонистов, наймом кораблей из-за болезни.
Тяжелая форма туберкулеза у Шмидта заставила еще с сентября 1765 г. переводчика Мусина-Пушкина Вихляева начать поиск нового человека на комиссарскую должность в Любеке [20]. В конце апреля — начале мая состояние здоровья Шмидта ухудшилось, что привело к приостановке работы по отправке колонистов. Никто из местных купцов не соглашался на эту тяжелую работу за какие-то 500 руб. в год. Вихляеву удалось найти в Любеке юриста Габриеля Кристьяна Лемке, способного и глубоко порядочного человека, готового в случае смерти Шмидта взять на себя отправку колонистов в Россию. Правда, он возражал против малой платы за беспокойную работу.
С момента болезни Шмидта Лемке часто заходил к нему и был полностью осведомлен о состоянии дела. Несмотря на болезнь, Шмидт не подавал в отставку, хотя признавал, что один он уже не в силах справляться с работой. И. Смолин направил к нему в качестве временного помощника комиссара вызывателя Руа Флорентина, оставшегося без работы после его изгнания из Регенсбурга.
30 мая 1766 г. в полдень умер Шмидт, и Лемке сразу вступил в должность русского комиссара, передав руководству Любека заранее заготовленное на этот случай официальное письмо от Мусина-Пушкина [21]. Магистрат города выразил свое удовлетворение этим назначением.
Лемке прекрасно понимал, что колонистов скопилось очень много и ему одному, без помощников, отправить 10 тыс. человек не под силу. Новый комиссар определил себе, с согласия Канцелярии, дополнительно в штат служащих четырех бухгалтеров с окладом по 120 талеров каждому. Через 10 дней Лемке сообщил, что и этих людей недостаточно, в частности, требовались и писари. Любая задержка с отправкой создавала серьезные финансовые проблемы. На время проживания в Любеке выделялось мужчине 16 крейцеров, женщине и подросткам — 10, а детям — по 6 крейцеров в сутки. Только на питание колонистов, находившихся в Любеке в начале июня, тратилось в день более 10 тыс. марок [22]. Приходилось брать кредиты в Гамбурге и Амстердаме. 20 июня Канцелярия дала согласие на увеличение штата сотрудников у Лемке.
Помимо организационной Лемке занялся и финансовой стороной — наведением порядка с выдачей кормовых денег на дорогу в Россию. Шмидт выдавал кормовые деньги за несколько дней до отплытия из расчета 14 дней дороги, и каждая семья сама закупала продукты. Это приводило к нерациональному использованию денег. По правилам, с каждым кораблем в Канцелярию должен был направляться реестр с информацией о затратах на тот или иной транспорт. Но от Шмидта эти документы поступали нерегулярно.
Лемке организовал дело иначе: за два-три дня до отправки выбирались из группы колонистов честные, доверенные лица, которым поручалась закупка продовольствия. Они передавали продукты старшим групп — форштегерам, а форштегеры распределяли их среди колонистов. При такой организации провизии закупалось больше и по дешевой цене. Если закупались бочки вина или французской водки (за этим следили бухгалтеры), Лемке строго контролировал, на какие средства делалось подобное приобретение: на личные или казенные. Финансовых проблем в отношениях между Канцелярией и комиссаром Лемке не было.
Первоначально предполагалось, что русский комиссар в Любеке будет нанимать любекские корабли для транспортировки колонистов. Но огромный поток колонистов в 1766 г. перечеркнул эти надежды.
В марте Смолин поручил Шмидту арендовать 50-70 кораблей [23].
К середине мая удалось договориться в Любеке об аренде только 20 судов, способных вместить не более 2300 человек. После того как стало ясно, что такое количество кораблей не сможет перевезти всех колонистов, Канцелярия распорядилась договориться об аренде судов в Киле и Нейштадте.
Не полагаясь на аренду кораблей в германских государствах, русское правительство обратилось к Англии. При содействии графа Воронцова было нанято два крупных английских фрегата («Лоф энд Юнате» под командованием Томаса Фаерфакса и фрегат, название которого неизвестно). Они оказали большую помощь в перевозке переселенцев. В два рейса — во второй половине июня и в конце августа — английские фрегаты вывезли 4082 человека, или почти пятую часть всех колонистов, выехавших из Любека в 1766 году.
Значительную помощь оказали небольшие российские суда, которые ранее не предполагалось использовать для этих целей, — пакетботы и пинки. На пакетботах перевозили в среднем 70–80, а на пинках — 280–290 человек. Корабли «Лев» (шкипер лейтенант Федор Федоров), «Святой Павел» (шкипер мичман Федор Сорнев), «Новая Двинка» (шкипер лейтенант Иван Перепечный) и некоторые другие сделали по два рейса за лето 1766 г. между Любеком и Ораниенбаумом. Несмотря на то, что русские корабли были мало приспособлены для транспортировки людей, они вывезли из Любека 3076 колонистов [24].
Корабли с колонистами из Любека отправлялись группами. Об этом свидетельствуют списки Ивана Кульберга. Так, 18 июня 1766 г. в Ораниенбаум прибыли четыре любекских корабля. Следующая группа из 12 кораблей прибыла 7 июля, затем пять кораблей — 22 июля и еще пять — 31 июля.
Две группы (17 кораблей) доставили колонистов в августе.
Наибольшее число колонистов — 7645 человек — были привезены в Россию между 12 и 19 сентября на 23 кораблях. Последнее судно из Любека с 71 колонистом — русский пакетбот «Слон» (шкипер лейтенант Сергей Панов) — прибыло в Ораниенбаум 30 сентября 1766 г.
Благодаря огромным усилиям русскому правительству в сотрудничестве с городскими властями Любека удалось вывести до наступления холодов почти всех колонистов. За один год через Любек было отправлено в Россию 21 965 человек [25]. А если учесть, что за период с 1763 г. по 1772 г. в Россию прибыло 30 623 колониста [26], то поток колонистов через Любек в 1766 г. составил почти 72 % от их общего числа.
В 1767 г. организованной отправки колонистов через Любек уже не было. Городские власти Любека, повинуясь распоряжению Иозефа II, запретили комиссару Лемке заниматься отправкой колонистов в Россию. Возведенные для приема колонистов бараки были снесены. Представителю Любека в Петербурге Виллибранту было поручено довести до сведения русского двора о том, что изменились обстоятельства и что «хороший город Любек не будет больше помогать русской колониальной политике».
Несмотря на сложности и проблемы, власти города Любека и действовавшие в нем русские комиссары сыграли ключевую роль в организации отправки колонистов в Россию в 1764–1766 гг.
В Россию большинство иностранцев прибывало морем в Кронштадт.
Здесь проверялись документы и проводился таможенный досмотр. Отсюда они доставлялись в Петербург (на специально закупленной у адмиралтейства за 66 рублей шестивесельной шлюпке, гребцы которой были одеты в специальные мундиры, отличавшие их от остальных российских моряков) [27].
Еще одним портом приема колонистов, приезжавших преимущественно из Швеции, стала Нарва. Поскольку поток колонистов из Северной Европы был невелик, их приемом занимался комендант Нарвы Луцевский. Он выдавал на неделю кормовые деньги и организовывал отправку переселенцев до Петербурга [28].
Колонисты, прибывшие в Россию в 1763 г., расселялись в самом Петербурге. Для заседания Канцелярии и временного размещения прибывавших колонистов был куплен Сенатом дом Черкасовых на Мойке. В дальнейшем предполагалось сделать к нему пристройку или купить здание вблизи этого дома [29].
В специальной инструкции, которой определялись обязанности Канцелярии опекунства иностранных, требовалось, чтобы колонисты расселялись рядом с опекунским учреждением [30]. Но от этого пришлось вскоре отказаться: приезжавший контингент иностранцев становился все более многочисленным и достаточно беспокойным, а потому решили временно разме¬щать их в пригороде столицы. Граф Орлов обратился 30 апреля 1764 г. к императрице с предложением направлять приезжавших колонистов из Кронштадта в Ораниенбаум, где создать пункт их временного расквартирования [31]. Предлагалось использовать деревянные бараки, построенные в свое время для находившихся в России солдат из Гольштинии. После ремонта, по мнению Канцелярии, они вполне подходили для временного проживания. Часть колонистов можно было разместить на квартирах жителей города.
В Ораниенбауме колонисты находились недолго, в среднем 1–2 месяца. И только небольшой части колонистов, прибывавших в Россию зимой, приходилось ждать под Петербургом до начала навигации на реках [32]. За это время на выделенные дополнительно средства — от 4 руб. для холостых и незамужних, до 12–18 руб. для семейных — колонисты приобретали для длительного путешествия на Волгу зимнюю одежду и необходимые в дороге предметы домашнего обихода.
Для лечения больных колонистов при Александро-Невском монастыре была создана больница, шторой заведовал врач Прайс. Лечение осуществлялось за казенный счет и не вписывалось в колонистский долг. Больница была достаточно большой. Так, только осенью 1766 г. в ней проходило лечение одновременно 232 человека [33].
Колонистов знакомили с российскими законами и традициями.
Затем они принимали присягу на верность русской короне, так называемое клятвенное обещание, текст которого был утверж¬ден графом Орловым 3 августа 1763 г. и приводится ниже.

Клятвенное обещание

Аз, нижеименованный, обещаюсь и кленуся Всемогущим богом пред Святым Его Эванглием в том, что хошу и должен ЕЯ ИМПЕРАТОРСКОМУ ВЕЛИЧЕСТВУ Моей Всемилостивейшей Великой Государыне ИМПЕРАТРИЦЕ ЕКАТЕРИНЕ АЛЕКСЕЕВНЕ САМОДЕРЖИЦЕ ВСЕРОССИЙСКОЙ, и ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА Любезнейшему Сыну Государю Цесаревичу и Великому Князю ПАВЛУ ПЕТРОВИЧУ, законному Всероссийскаго Престола Наследнику, верно и нелицемерно служить и во всем повиноваться, нещадя живота своего до последней капли крови, и все к Высокому ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА САМОДЕРЖАВСТВУ силе и власти принадлежащия права и прерогативы [или преимущества] узаконенныя и впреть узаконяемые, по крайнему разумению, силе и возможности пред остерегать и оборонять, и притом по крайней мере старатися споспешествовать все, что к ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА верной службе и пользе государственной во всяких случаях касатися может. О ущербе ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА интереса вред и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявить, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися. И всякую мне вверенную тайность крепко хранить буду, и поверенной, и положенный на мне чин, как по сей [генеральной, так и по особливой] определенной и от времени до времени ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА имянем [от представленных надо мною начальников], определяемым инструкциям и регламентам и указам, надлежащим образом по совести своей исправлять, и для своей корысти, свойства, дружбы, ни вражды противно должности своей и присяги не поступать, и таким образом себя весть и поступать, как доброму и верному ЕЯ ИМПЕРАТОРСКАГО ВЕЛИЧЕСТВА рабу и подданному благопристойно есть и надлежит, и как я пред богом и судом Его страшным в том всегда ответ дать могу, как суще мне Господь бог душевно и телесно да поможет. В заключении же сей моей клятвы целую Слова и Крест Спасителя моего. Аминь [34].

Контроль за приезжавшими колонистами первоначально был возложен на иностранца Адама Ассен-Дельфта, уже не молодого человека, прожившего в России много лет. Находясь на государственной службе, он зарекомендовал себя честным и глубоко порядочным человеком, знавшим несколько европейских языков. В круг его обязанностей входило распределение колонистов по баракам и квартирам, наблюдение за порядком и недопущение ссор с местными жителями, контроль за соблюдением противопожарной безопасности, выдача кормовых денег (из расчета 16 коп. в день мужчине, 10 — женщине и 6 коп. — детям старше двух лет). Ассен-Дельфту выделили в Ораниенбауме казенную квартиру и жалованье 400 руб. в год [35].
С 1766 г. приемом и размещением колонистов в Ораниенбауме заведовал титулярный советник Иван Кульберг. Именно он начал составлять подробные списки колонистов по мере их прибытия в Ораниенбаум. Они включали информацию о составе семьи, возрасте детей, а также название государства, откуда прибыли колонисты, профессию, вероисповедание [36].
И. Кульберг, а до него и А. Ассен-Дельфт важным в работе с колонистами считали получение их согласия на поселение в местах, определенных правительством. Ведь по Манифесту колонист мог поселиться там, где пожелает. Но одно дело — объявить о таком праве, другое — его осуществлять.
Канцелярия ориентировала колонистов на те территории, которые были отмечены в реестре свободных земель империи: с осени 1763 г. главное внимание стало уделяться волжскому региону. Не располагая знаниями по географии земли Российской и в предвкушении обещанных «райских кущ» на Волге, большинство колонистов выразили желание поселиться около Саратова. С теми, кто продолжал настаивать на поселении в других местах, Кульберг проводил дополнительные беседы, склоняя их к согласию поселиться на уже отведенное место.
Особенно сложно было с переселенцами-ремесленниками. Из более чем 30 тыс. колонистов 60% были хлебопашцами, а остальные 40% представляли более 150 различных профессий [37].
Прибывавших в Россию колонистов стремились убедить в возможности продолжать свое ремесло в колониях, одновременно занимаясь земледелием, даже представителей таких специальностей, как живописец, архитектор, парикмахер и др. Большинство вынуждены были согласиться с настоятельными требованиями чиновников Канцелярии опекунства иностранных и подписывали соответствующие документы. Но часть стояла на своем, и о них в Канцелярию доносилось особо. Например, Кульберг писал: «В числе показанных в оном списке колонистов под № 4887 иностранец Иоганн Фридрих Вальцер по многом моем увещевании чтоб склониться чулочное мастерство свое производить при хлебопашестве, однако на оное не согласился и объявил желание свое определиться для провождения своего мастерства на какой-нибудь фабрике» [38]. Таких настойчивых было все же немного, да и те не всегда оставались в городах. Из более чем семи тысяч фамилий, прибывших в Ораниенбаум с мая по сентябрь 1766 г., только 76 заявили после всех уговоров, что они желают селиться в Саратове, и 22 — в Петербурге [39].
Но даже документально оформив желание поселиться в Петербурге, впоследствии многие из них оказывались на Волге. В конце 1767 г. из пожелавших жить в Саратове полотняной ткач Фендель записан в колонии Тарлык, кузнец Ахтцигер — в колонии Линево Озеро, аптекарь Гольцер — в Краснорыновке, плотник Шикедан — в Медведицком Крестовом Буераке. Из пожелавших остаться в Петербурге охотник Эленбергер, столяр Нахтбар, фельдшер Штакель и некоторые другие тоже оказались в саратовских колониях [40].
Когда поток колонистов стал достаточно велик, было принято решение часть их поселить в районе Петербурга и на землях лиц, особо приближенных к Екатерине II. В 1765 г. было объявлено прибывшим в Ораниенбаум иностранцам о возможности селиться колониями близ столицы, на землях, находившихся в ведении фон Польмана, а управляющему в Царском Селе Удалову приказано определить места под создание колоний [41]. 207 человек были поселены вблизи Петербурга, напротив Рыбачьей слободы, в колонии Новая Саратовка, 103 колониста — по царской лесной дороге в колонии Средняя Рогатка, 106 человек — в 35 верстах от Петербурга в колонии Ижора. На следующий год близ Ямбурга было образовано еще три колонии, где поселили 275 человек [42].
329 человек сагитировали на поселение в двух колониях в Лифляндии, 88 человек — под Тамбовом, 8 — в Ямбургском уезде у г-жи Корфовой. К различным ремесленным производствам Петербурга, Москвы и Ревеля (Таллина) было приписано 337 человек [43].
Почти полторы тысячи колонистов выехали на поселение на Украину. Иностранцы преимущественно селились на пустовавших землях графа П.А. Румянцева-Задунайского у городка Белая Вежа в районе Чернигова. Официальное решение об отправке части колонистов из Ораниенбаума в Малороссию было принято 22 мая 1766 г. [44]. Повелением Ее Императорского Величества отдавались под поселение в беловежской степи земли с сенными и лесными угодьями. До ста семей предполагалось поселить в пустой город Белая Вежа, а на строительство церкви, школы и ратуши выделить до 5 тыс. рублей.
Можно предположить, что возможность поселения на Украине обговаривалась несколько раньше. Об этом свидетельствует тот факт, что с колонистами, прибывшими в Россию еще в начала мая, велась агитационная работа, и часть их дала свое согласие селиться на Украине. В течение мая—июля 1766 г. И. Кульберг уговорил 57 фамилий поселиться в беловежской степи [45]. Но этого числа поселенцев для организации нескольких колоний было явно недостаточно. 7 августа граф Румянцев-Задунайский сообщил в Канцелярию, что для дальнейших уговоров и заключения договоров с колонистами направлен премьер-майор Фрейгольц [46]. К концу 1766 г. насчитывалось 166 семей, желавших ехать в беловежские степи, а к моменту отправки колонистов из Петербурга, 16 января 1767 г., — уже 173 семьи, или 583 человека [47]. К лету 1768 г. число отправленных составило 696 человек [48].
В Переяславском полку, в Новороссийской губернии, в Бахмуте, Острогожке близ Киева и некоторых других местах Украины селились преимущественно колонисты из валахов, молдаван, болгар и греков, прибывавшие к юго-западным границам России сухопутным путем.
Всего в других, помимо Волги, регионах было поселено 3056 человек [49].
У колонистов, прибывших в Россию летом 1763 г., еще была свобода выбора рода занятий и места жительства. Первая группа колонистов из более чем двадцати семей, сформированная в основном из иностранцев ремесленных специальностей, изъявила желание ехать в Астрахань. В конце августа они были отправлены сухопутным маршрутом из Петербурга через Москву, Пензу, Саратов в Астрахань. 27 октября 1763 г. колонисты прибыли на место поселения [50]. Эти факты несколько расходятся с утвердившимся в исторической литературе мнением, что первые колонисты прибыли на Волгу, в Саратов, только весной 1764 г. [51]. Вместе с отправкой первых колонистов Канцелярия опекунства иностранных 11 сентября 1763 г. разослала в губернские канцелярии специальный указ, в котором обращалось внимание губернских властей на то, чтобы принимать иностранных колонистов «со всей ласковостью и нисходительством, не оказывая ниже виду грубости, особливо же не чиня ни малейших обид» [52].
Но Астрахань не стала местом массового поселения колонистов.
22 апреля 1764 г. астраханский губернатор Бекетов сообщал к Канцелярию, что сельскохозяйственных угодий в районе губернского центра немного, а для ремесленников работы просто нет, а если будут прибывать новые колонисты, «то селить их будет просто негде» [53]. Кроме того, в Астрахани не нашлось ни одного человека, знавшего немецкий язык. Мнение Бекетова было учтено, и колонисты стали направляться только в Саратов.
Можно считать, что желание первых колонистов отправиться в Астрахань и их приезд туда в какой-то степени определили из четырех губерний именно Астраханскую для поселения основной массы колонистов в 60-е гг. XVIII века. Дело в том, что Правительствующий Сенат по предложению Канцелярии опекунства иностранных возложил на губернские канцелярии отвод земель и поселение колонистов, выделение денег на закупку леса для строительства домов и хозяйственных построек, покупку скота и различного инструмента, контроль за правильным использованием колонистами денежных средств, чтобы они использовались на «выше написанные надобности, а не на другие излишества и прихоти» [54]. Губернские канцелярии должны были сами взыскивать с колонистов долги после истечения льготных лет.
Но после того как в Петербург стала приходить информация от русских дипломатов о желании многих жителей европейских государств ехать в Россию, а Мусин-Пушкин сформировал и отправил из Гамбурга группу из 240 колонистов, граф Орлов обратился 21 октября 1763 г. в Сенат с просьбой о назначении в места, определенные под поселение, т. е. в Астраханскую, Белгородскую, Тобольскую и Оренбургскую губернии, надежных, знающих в совершенстве русский, немецкий, французский языки и инженерное дело офицеров. И каждому в помощь — двух инженеров-геодезистов, двух протоколистов и копииста [55].
Сенат отказался выделить средства на оплату дополнительного штата чиновников. Тогда Г. Орлов предложил на первое время выделить деньги только на чиновников, отправляемых в Астраханскую губернию, куда уже прибыла первая группа колонистов и предполагалось отправить вновь прибывающих. Таким образом, продекларировав возможность поселения колонистов в нескольких губерниях России, правительство ограничило выбор переселенцев Астраханской губернией, куда в то время входило Саратовское воеводство с предполагаемыми дня поселения землями.
Подыскивая нужных людей, граф Орлов выбрал капитана драгунского полка, входившего в дивизию генерала Олица, Ивана Райса [56]. Помимо родного немецкого, он прекрасно говорил по-русски и по-французски, а также знал инженерное дело и был способным организатором. Его произвели в асессоры, и он начал подготовку к отправке в Саратов. В последних числах октября 1763 г. И. Райс выехал в Саратов вместе с более чем 200 колонистами сухопутным маршрутом. В декабре 1763 г. они прибыли в Саратов и были размещены по квартирам жителей города [57].
Отправка большой группы колонистов сухопутным маршрутом оказалась довольно разорительным для государственной казны делом. Поскольку расходы на доставку колонистов до места поселения не входили в колонистский долг, Канцелярия провела тщательные просчеты различных вариантов отправки колонистов в район Саратова. Оказалось, что группы более 50 человек выгоднее отправлять водным путем. И колонистов, прибывших в Ораниенбаум в первой половине 1764 г., решили отправить водным маршрутом, предварительно разбив на три группы [58].
Утверждение К. Шааба о том, что только с 18 апреля 1766 г. транспортировка колонистов началась по воде, а ремесленники всех специальностей находились отдельно и продолжали отправляться через Москву [59], не соответствует действительности.
Первую группу колонистов в 1763 г. отправили в Астрахань без сопровождения, полагаясь исключительно на ямщиков. Им были выданы деньги на проезд, питание и приобретение необходимых инструментов. Но опыт оказался не совсем удачным. Колонисты не только растратили выделенные им Канцелярией деньги, но стали занимать у ямщиков, которые их долговые обязательства предъявили губернатору. 27 февраля 1764 г. было принято решение впредь все транспорты посылать только с сопровождающими, которые должны были выдавать кормовые деньги и следить за их рациональным использованием [60].
Военная коллегия стала выделять по запросам Канцелярии офицеров, капралов и солдат. Так, для охраны казны с первыми группами колонистов, отправленными в июне водным маршрутом, были откомандированы три капрала — Семен Плахин, Сергей Найденов и Лука Соколов и тридцать солдат с ружьями и амуницией [61]. Возглавили эти три группы назначенный к Райсу в качестве руководителя над межевщиками капитан Пайкуль и корнет Ребиндер. Работа офицеров контролировалась, они получали характеристики для предоставления в полк, к которому были приписаны.
Без сопровождения продолжали направлять в Саратов сухопутным маршрутом только отдельных колонистов. Так, 14 июня 1764 г. был отправлен с паспортом на поселение в Саратов Иоахим Мартенс. Ему выдали кормовые по самому минимуму — из расчета 5 коп. в день на 2 месяца, ямщику за провоз до Саратова — 7 руб. 95 коп. и 10 руб. в ссуду [62].
Для транспортировки колонистов по Волге Канцелярия на конкурсной основе заключала специальные договоры с мещанами, купцами и др., которые брали на себя обязательства по доставке иностранцев в Саратов.
К речным судам, предлагаемым для перевозки колонистов — а это в основном были барки и полубарки, — предъявлялись жесткие требования. Они оборудовались в соответствии с определенными медицинскими нормами. Полубарка, например, должна была быть в длину от 10 до 12 саженей. На корме предусматривалась каюта для офицера, а на носу — для солдат. Для приготовления пищи оборудовался очаг в 1,5 аршина. В середине сооружались нары «из добрых досок», не менее 1/2 аршина от пола, над ними еще одни нары не ниже аршина с четвертью. С каждого борта — по одному окну для света. Для барок требования были аналогичными. Назначенные для сопровождения колонистов офицеры проверяли готовность судна, после чего давали распоряжение на погрузку [63].
В движении судов твердого графика не предусматривалось.
Остановки и стоянки можно было делать по мере усталости колонистов, но не более 3 суток на одном месте [64].
Пути движения зависели от того, в каком городе верховьев Волги находились транспортные средства подрядчиков, поэтому в течение одного года использовались различные маршруты [65]. В июне 1764 г. колонисты отправлялись от Санкт-Петербурга на буерах и нанятых лодках до Невского монастыря на Ладоге, от Ладоги до Тихвина на подводах, затем по реке Сомина до Рыбинска, а оттуда по Волге до Саратова. Яков Дитц приводит другие маршруты: через Петербург, по Неве, Ладожскому каналу и Волхову в Новгород; оттуда по р. Мсте на Вышний Волочек; далее на подводах до Торжка; затем по Тверце в Тверь и далее по Волге в Саратов. Еще один маршрут: по Неве, Ладожскому каналу, р. Свири, до Белого Озера, затем на Рыбинск и далее по Волге в Саратов [66].
Во время проезда от Ораниенбаума до Саратова колонисты находились во власти назначенных для их сопровождения офицеров. Установить имена всех офицеров, сопровождавших колонистов, не представляется возможным, хотя большинство известно. Это майор Монжу, капитаны Пайкуль, Мамонов, Вильсбах и Дидье, лейтенанты Леонтьев, Лукин, Дункель, фон Дитмарн, Широков, Волокитин, Иванов, барон Буксгеведин, князь Баратаев, подпоручики Давыд и Федор Ольденбурги, Штихеус, вахмистер Гомулка, прапорщик Беляев, Гогель, Ламбертус [67].
Офицеры раздавали еженедельно кормовые деньги из того же расчета, как и в Ораниенбауме: 15 коп. в день на мужчину, 10 — на женщину и по 6 коп. — детям старше двух лет. Все финансовые отчеты сдавались в Саратове Райсу, а с лета 1766 г. — в Контору опекунства иностранных [68].
Из военного ведомства не всегда командировали в распоряжение Канцелярии честных и порядочных офицеров. Нередки были случаи казнокрадства и обмана колонистов. Узнать о подобного рода преступлениях не всегда удавалось, а при обнаружении виновные в большинстве своем не несли заслуженного наказания. Наиболее известным в этом отношении можно считать депо подпоручика Давыда Ольденбурга и находившихся с ним подпоручика Федора Ольденбурга и прапорщика Тихона Беляева.
23 октября 1766 г. в Канцелярию поступил рапорт от флигель-адъютанта Львова о том, что во время его проезда через Тверь плывшие на судах под командованием Ольденбурга колонисты подали ему жалобу, что «оный порутчик причиняет им великие обиды». При выдаче кормовых, по словам колонистов, он требовал с каждой семьи по 2 копейки, а тех, кто приносил меньше, стращал угрозами. Кроме того, заставлял покупать хлеб плохого качества только у тверского купца Матвея Вагина [69].
Костромской провинциальной канцелярии было дано указание по прибытии транспорта с колонистами в город провести обыск у сопровождавших их офицеров. Выяснилось, что у Давыда Ольденбурга имелось около 600 рублей, никак не подтвержденных документами. В последний момент купец Вагин подложил вексель на 500 рублей, а через пять дней эту сумму поручик внес в провинциальную канцелярию, показав, что они казенные и были даны подрядчику Вагину для расплаты с работниками. Несмотря на откровенный подлог и крупные финансовые нарушения, эти офицеры продолжали сопровождать транспорты.
Давыд Ольденбург и состоявшие под его командованием офицеры отрицали обвинения в их адрес со стороны колонистов. Опрошенные форштегеры и шульцы, с которыми они предварительно проводили соответствующую работу, от сделанных ранее обвинений в адрес сопровождавших их офицеров отказались [70].
Канцелярия опекунства распорядилась внесенные в казну деньги раздавать колонистам в качестве кормовых и продолжать следствие. Ее больше всего беспокоили не нарушения в отношении колонистов, а неправильное расходование государственных денег. Проверка затянулась до лета 1767 г. К этому времени Ольденбург внес в казну недостающие по документам деньги и был отправлен в январе 1768 г. в свой полк с хорошей характеристикой [71].
«Дело порутчика Ольденбурга» заставило Канцелярию более тщательно контролировать расходы государственных средств, выдававшихся на транспортировку и питание колонистов. Офицеров обязывали аккуратно вести списки родившихся и умерших в дороге колонистов, а местным воеводским канцеляриям, через территории которых следовали транспорты, поручалось проверять порядок их ведения. Окончательный финансовый отчет принимала Контора опекунства иностранных в Саратове.
Отправлявшимся из Ораниенбаума в Саратов в 1765 г. и всем, кто выезжал в 1766 г., приходилось зимовать в дороге, во многих населенных пунктах вдоль Волги.
Большинство исследователей истории поволжских немцев объясняли этот факт слабой организацией переселенческого процесса. В действительности это был продуманный и спланированный шаг. Держать их долгое время в Ораниенбауме или тем более оставлять на зимовку не представлялось возможным. Только из Любека летом 1765 г. в Ораниенбаум прибыли 4162 человека [72], а в 1766 г. — 21 965 человек [73]. Так, в июне 1766 г., несмотря на постоянную отправку колонистов в Саратов, в Ораниенбауме их скопилось так много, что пришлось расселять людей в Петергофе и по близлежащим деревням. Медиками был установлен строгий контроль для предотвращения эпидемий [74].
И. Кульберг сообщал, что большое скопление колонистов в Ораниенбауме приводило к частым дракам, беспорядкам и пьяным ссорам. Ему, по согласованию с Канцелярией, пришлось подготовить соответствующий указ, предусматривавший недопущение различных безобразий и наказания для инициаторов [75].
В Саратове оказалось очень сложно одновременно разместить на зимовку более 1300 колонистов, прибывших осенью 1764 г. (400 человек — с Пайкулем и Ребиндером; 400 человек — с Буксгеведином и Ивановым; 25 человек, основавших в 1765 г. колонию Елшанка; 200 человек вызывателя де Боффе с Ламбертусом и Волокитиным; 250 человек с капитаном Мамоновым; еще 50 человек в декабре 1764 г. сухопутным маршрутом через Москву [76]). Колонистов пришлось размещать даже на соляных складах [77].
Чтобы не создавать дополнительных проблем для жителей города, граф Орлов распорядился 23 декабря 1764 г. о строительстве в Саратове казарм для переселенцев [78]. Воеводская кацелярия решила строить не 25 казарм, а только 16, заключила договор на их сооружение с пехотным солдатом Иваном Даниловым. Возведение каждой казармы обошлось казне, без учета стоимости материала, в 25,5 руб. [79]. К ноябрю 1765 г. они были построены [80].
Казарма была рассчитана как минимум на две семьи (хотя в действительности там жило больше) и состояла из двух больших жилых комнат, между ними были сени с одним входом. Общая длина барака составляла около 20 метров.
Все увеличивавшийся поток колонистов требовал ускоренного строительства жилья в колониях, и оставшиеся 9 из запланированных 25 казарм так и не были построены.
Если из Ораниенбаума первые группы отправляли в июне, то в Саратов они могли прибыть не раньше сентября. Распределить и отправлять колонистов сразу на проживание в колонии в зиму было бы просто бесчеловечно. Там, в лучшем случае, имелись только что построенные и еще не всегда оборудованные для нормального проживания дома. Поэтому, например, колонисты, прибывшие в Саратов осенью 1764 г., были поселены в колонии только весной и летом 1765 г. [81]. В 1765–1767 гг. ежегодно численность прибывавших в Саратов колонистов возрастала в несколько раз. Поэтому было удобнее принимать колонистов партиями в течение всего весенне-летнего сезона. По этой причине из Петербурга колонистов отправляли поэтапно, отдельными партиями, так, чтобы на зимовку они останавливались в различных местах от Твери до Самары. И весной иностранные поселенцы прибывали в Саратов группами с мая по август. Списки первых колонистов свидетельствуют, что основная масса колоний создавалась именно в эти весенне-летние месяцы по мере прибытия колонистов.
Таким образом, организация зимовки колонистов по дороге к месту поселения была спланированным заранее шагом. Утверждение Якова Дитца о том, что «размещение колонистов на зиму по крестьянским квартирам не могло быть приятным русским крестьянам, враждебно встречавшим навязанных им непрошенных гостей» [82], сомнительно. За постой колонистов крестьяне получали хорошую плату. Кормовые выдавались колонистам из прежних столичных расчетов, что позволяло им закупать продовольствие у местных жителей по высоким ценам. Размещение колонистов по селам гарантировало их жителям не только безбедное существование всю зиму, но и возможность заработать на будущее. Общение с русскими крестьянами помогло колонистам лучше узнать своих будущих соседей, немного выучить русский язык.
Переезд из Петербурга в Саратов стал тяжелым испытанием для новых граждан России. Непривычные климатические условия, холодные и снежные зимы привели к высокой смертности среди колонистов. Так, в транспорте лейтенанта фон Дитмарна выехало из Ораниенбаума 874 человека, умерло 191, в дороге родилось 23 ребенка. В транспорте Широкова соответственно из 690 — 67 и 10, а в транспорте Ольденбурга из 995 — 99 и 29 [83].
Из 26 676 человек, отправленных для поселения в район Саратова (с учетом 167 человек, основавших колонию Сарепта в более чем 400 километрах южнее Саратова), в дороге умерли 3293 колониста [84], что составило почти 12,5% от общей численности.
Небольшие группы колонистов (от 10 до 40 человек) отправлялись сухопутным путем. Им зачитывалась инструкция о правилах поведения в дороге. Предусматривалось строгое выполнение всех указаний сопровождавшего (солдат или младших офицеров), доб-ропорядочное поведение, недопущение конфликтов с местным населением. 8 Москве они несколько дней отдыхали и меняли лошадей. По прибытии в Саратов колонистов сдавали под расписку Райсу, а в дальнейшем — в Контору опекунства иностранных [85].
Для их транспортировки нанимали крестьян, выплачивая за каждую подводу в среднем по 14 рублей. Так, для 30 колонистов, отправленных в Саратов в 1765 г. сухопутным маршрутом, потребовалось 18 подвод [86].
Механизм отправки завербованных в колонисты иностранцев был сложным, но достаточно продуманным. В его осуществлении опыт других государств для России был неприемлем. Российским дипломатам удалось так организовать работу, что цепочка «вербовка — сборный пункт — Любек — отправка в Россию» позволила за небольшой временной период доставить в Россию более 30 тыс. человек. Колонисты получили от русских дипломатических представителей еще в германских землях кормовых 333 524 руб. 25 1/4 коп., в ссуду — 165 408 руб. 47 коп., на различные мелкие расходы — 54 804 руб. 45 1/2 коп., а всего — 553 737 руб. 18 коп.
Для облегчения своей деятельности Канцелярия ограничила колонистам выбор мест поселения, сосредоточив их в основном в Поволжье. Распыление колонистов по другим, определенным в манифесте территориям, усложнило бы структуру опекунских учреждений и потребовало бы новых больших затрат.
Выбор маршрута движения колонистов на Волгу тоже определялся не удобством для иностранных поселенцев, а исключительно интересами казны.

Примечания

1. РГАДА, ф. 283. Оп. 1. Д. 4. Л. 1,4.
2. Там же. Л. 7.
3. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 63.
4. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 4. Л. 16.
5. Там же. Л. 17.
6. Государственный архив Саратовской области (ГАСО). Ф. 180. Оп. 6. Д. 1,1 а.
7. Kronberg, A. Lübeck als Sammelplatz deutscher Siedlerzüge nach Ruβland zu Ausgang des 18. Jahrhunderts. Inaugural-Dissertation. Riga, 1944, S. 62.
8. Idem. S. 44.
9. Idem. S. 107.
10. Züge, Ch. G. Op. cit. S. 27.
11. Kronberg, A. Op. cit. S. 101.
12. РГАДА. Ф. 283. Oп. 1. Д. 4. Л. 165 об.
13. Подсчитано по спискам Кульберга.
14. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 55. Л. 41.
15. ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 1.
16. Kronberg, A. Op. cit. S. 64.
17. Idem. S. 100.
18. Idem.
19. Idem. S. 66.
20. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 4. Л. 22.
21. Там же. Л. 25.
22. Там же. Л. 166.
23. Kronberg, A. Op. cit. S. 87.
24. Подсчитано по спискам Кульберга.
25. ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 1, 1 а.
26. Плеве И.Р. Манифест Екатерины II от 22 июля 1763 г.: обещания и реальность // Российские немцы на Дону, Кавказе и Волге. М., 1995. С. 30.
27. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 10. Л. 3.
28. Там же. Д. 35. Л. 1.
29. ПСЗРИ. Т. 16. № 11881. С. 317.
30. Там же.
31. Там же. С. 732; РГАДА Ф. 283. Оп. 1. Д. 25. Л. 2.
32. Утверждение Я. Дитца о том, что колонисты подолгу жили в Ораниенбауме и только осенью отправлялись на Волгу, не соответствует действительности (Дитц Я. Указ. соч. С. 60).
33. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 78. Л. 3.
34. Там же. Ф. 248. Оп. 1. Д. 3398. Л. 246.
35. ПСЗРИ. Т. 16. С. 732; РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 25. Л. 5.
36. ГАСО. Ф. 180. Оп. 8. Д. 1 и 1 а.
37. Подсчитано по спискам первых поселенцев.
38. ГАСО. Ф. 180. Оп. 8. Д. 1 а. Л. 162.
39. Плеве И.Р. Манифест Екатерины II от 22 июля 1763: обещания и реальность // Российские немцы... С. 29.
40. Информация дается на основе сравнения списков Кульберга и списков первых поселенцев.
41. Бахмутская Е.В. К вопросу об экономическом развитии немецких колоний С.-Петербургской губернии (вторая половина XVIII — XIX вв.) // Российские немцы. Проблемы истории, языка и современного положения: Материалы международной научной конференции. Анапа, 20–25 сентября 1995 г. М., 1996. С. 158.
42. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 51.
43. Там же.
44. Там же. Ф. 1285. Оп. 1. Д. 616. Л. 100.
45. Подсчитано по: ГАСО. Ф. 180. Оп. 8. Д. 1 и 1 а.
46. РГИА. Ф. 1285. Оп. 1. Д. 616. Л. 145.
47. Там же.
48. Там же. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 51.
49. Там же. Л. 52.
50. РГАДА. Ф. 283, Оп. 1. Д. 8. Л. 1.
51. Beratz, G. Op. cit.; Дитц Я.Е. Указ. соч. и др.
52. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 8. Л. 1.
53. Там же. Д. 26. Л. 1.
54. Там же. Д. 8. Л. 2.
55. Там же. Ф. 248. Оп. 41. Д. 3398. Л. 492 об.
56. Там же. Л. 493.
57. Утверждение Я. Дитца о том, что колонисты зимовали в Петровске и весной 1764 года прибыли в Саратов и свалились как снег на голову, несколько расходится с историческими фактами (Дитц Я. Указ. соч. С. 73).
58. РГАДА. Ф. 283. Oп. 1. Д. 36. Л. 14.
59. Schaab, Ch. Op. cit. S. 5.
60. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 8. Л. 3.
61. Там же. Д. 36. Л. 5.
62. Там же. Д. 32. Л. 5.
63. Там же. Д. 158. Л. 39.
64. Там же. Д. 36. Л. 16.
65. Утверждение Я. Дитца о том, что в один год использовался один маршрут, на следующий год — другой, не подтверждается источниками.
66. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 60.
67. См.: Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 62; Списки первых колонистов и др. документы.
68. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 36. Л. 15.
69. Там же. Д. 82. Л. 22 об.
70. Там же. Л. 48.
71. Там же. Л. 50.
72. Там же. Д. 70. Л. 6.
73. ГАСО. Ф. 180. Оп. 8. Д. 1, 1 а.
74. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 61. Л. 24.
75. Там же. Л. 32.
76. Schaab, Ch. Op. cit. S. 46.
77. Idem. S. 5.
78. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 40. Л. 1.
79. Там же. Л. 8.
80. К 1772 г. большинство казарм стояли пустыми, только 2 использовались Конторой как склад. Они настолько обветшали, что 14 мая 1773 г. было решено 12 казарм разобрать на дрова, что было выгоднее, чем их продавать. До 1774 г. 7 разобрали, а 9 еще оставались. К 1780 г. решили разобрать оставшиеся 5.
81. Анализ по материалам списков первых поселенцев.
82. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 60.
83. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 117. Л. 346. 368, 395.
84. РГИА Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 49.
85. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 15. Л. 16.
86. Там же. Д. 165. Л. 1.
Ответить

Вернуться в «Страницы истории»