Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Из истории поволжских немцев.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Сегодня я начинаю размещать свою монографию на форуме. Кто-то уже с ней знаком, а для кого-то сюжеты книги будут новыми и интересными. Не стал ее просто передавать в библиотеку сайта. Думаю, что Александр Александрович меня правильно поймет. Не все сразу "идут" в библиотеку. По небольшим разделам, главам и параграфам легче читать. На вопросы готов, по мере возможности, ответить. Но если Александр Александрович и модераторы посчитают, что мое решение по книге не удачно, то готов ее электронную версию передать в библиотеку.
Георгий Раушенбах
Постоянный участник
Сообщения: 900
Зарегистрирован: 09 фев 2012, 11:09
Благодарил (а): 802 раза
Поблагодарили: 3158 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Георгий Раушенбах »

Студент писал(а): 06 сен 2019, 20:05Поскольку мы имеем дело не с белетристикой или популярной литературой, а с монографией (издаваемой не в первый раз), следовательно требования должны быть такими, как ко всякому научному изданию.
Это не просто монография, это один-в-один воспроизведенная диссертация автора. Взгляните сюда https://www.dissercat.com/content/nemet ... xviii-veka и сравните оглавление диссертации с монографией:

Оглавление диссертации
доктор исторических наук Плеве, Игорь Рудольфович

Введение.

Глава I Историография и источники

1.1. Немецкие колонии на Волге во второй половине XVIII века: историография проблемы.

1. 2. Источниковедческий анализ проблемы.

Глава II. Организация приглашения и поселение иностранных колонистов на Волге в 60-е годы XVIII века

2. 1. Разработка правовой базы колонизационной политики России в середине XVIII века.

2. 2. Деятельность русских дипломатических представительств в

Европе по вербовке колонистов в Россию.

2. 3. Вызыватели и их роль в приглашении колонистов.

2. 4. Отправка колонистов к месту поселения.

2. 5. Создание немецких колоний на Волге.

Глава III. Социально-экономическое развитие немецких колоний

3.1. Организация хозяйственной жизни колоний в первое десятилетие их существования.

3. 2. Восстание Пугачева и набеги киргиз-кайсаков: их влияние на социально-экономическую жизнь колонистов.

3.3. Стабилизация экономического положения колоний.

Основные показатели развития колоний к концу XVIII века.

3. 4. Духовенство и школа в поволжских колониях.

Глава IV. Система управления поволжскими колониями

4.1. Формирование системы управления колониями в период их создания.

4.2. Саратовская Контора опекунства иностранных и ее роль в жизни колонистов.

4.3. Организация внутреннего самоуправления в поволжских колониях.

4.4. Управление колониями в конце XVIII в.


Очевидно, требования к данной монографии должны быть не ниже, чем к диссертации, представляемой на соискание ученой степени доктора исторических наук. Если таковые требования почему-то не были предъявлены спецсоветом, их вправе предъявить читатели, коль скоро автор сам пожелал предложить свой труд для широкого обсуждения.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

На стр. 158 приведены сведения об оплате труда за участие в работах по созданию защитного вала.
Для оплаты труда колонистов в Конторе был создан специальный фонд в 5 тыс. четвертей казенной муки [41]. Размер оплаты за труд при сооружении укреплений менялся. В первые годы оплата производилась казенным хлебом из расчета 2 руб. за кубический сажень. В феврале 1776 г. стоимость четверти муки установилась в размере 3 руб. 20 коп. [42], и колонист стал получать по 5 четвериков за сажень. В 1778 г. систему оплаты изменили, и расценки за земляные работы понизились. Теперь стали платить за сажень по 1/2 четверика (один четверик – 1/8 четверти) на работавшего и столько же – на каждого неработавшего члена его семьи. Больших семей среди малоимущих было немного, поэтому на семью приходилось не более 2–3 четвериков муки [43].
Речь идёт про учёт земляных работ измеряемых в кубических саженях. Это ещё относительно понятно. Но что значит «оплата производилась казенным хлебом из расчета 2 руб. за кубический сажень»?
Хлеб наверняка измерялся по весу, а не в рублях. А если в рублях то за какое количество единиц веса или объёма? И сколько весит 1/2 четверика если «один четверик – 1/8 четверти»?

Центральным пунктом этого «когнитивного диссонанса» (по крайней мере для меня) из раздела старинных мер и весов, является другой абзац на стр. 161
Запасные магазины выполняли также кредитные функции. В случае нехватки семян на посев колонист мог прибегнуть к займу. По окончании жатвы он должен был возвратить зерно с доплатой на четверик по одному гарцу [61] (1 гарц – 1/8 четверика) «на расходы магазина».
Итак, появляется ещё одна диковинная единица измерения указанная как гарц (в действительности она называется гарнец). Если пойти по ссылке 61, посвящённой «гарцу», то можно прочитать: «В одном четверике 8 гарцев».
Т.е. «круг замкнулся», имеем попытку дать определение посредством самого определяемого понятия.

Но это не главное. Главное то, что очевидно никто из читавших приведённый текст так и не понял о каком количестве хлеба в действительности идёт речь.

Как-то не очень получается читать докторскую диссертацию «как художественную книгу, написанную в очень повествовательной легкой форме».
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Про документальное подтверждение начала колонистской школы (стр. 202)
Одно из наиболее ранних свидетельств, касавшихся школ, содержится в докладе графа Г. Орлова от 14 февраля 1769 г. [107]. В нем говорится о том, что летом 1768 года были построены две церкви со школами и амбарами. Начало немецкой колонистской школы (как учреждения для планомерного обучения) находит, таким образом, прямое документальное подтверждение лишь в 1768 г. (то есть через четыре года со времени приезда первых поселенцев), но этот факт не должен означать, по нашему мнению, полного отсутствия какой-либо образовательной деятельности в колониях до 1768 г.
Сноска 107. Писаревский Г.Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII в.
(По неизданным архивным документам). М., 1909. C. 82.


Идем по сноске.
На стр. 82 у Писаревского ничего нет про школу в 1768 году.
В его книге стр. 44 – 171 посвящены периоду до 1766 года.
Следовательно доказательств или подтверждений не представлено.
И где искать сведения о докладе про построенные две церкви со школами и амбарами ( и вообще, причём здесь амбары)?
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

4. Духовенство и школа
в поволжских колониях

Рассмотрение религиозной жизни поволжских колонистов и функционирование конфессиональной школы в контексте социально-экономической жизни, на первый взгляд, может вызвать недоумение, так как духовный аспект традиционно изучался самостоятельно. Однако следует отметить, что церковь в колониях на Волге во второй половине XVIII в. находилась под полным контролем Канцелярии опекунства иностранных и ее Конторы в Саратове до 1782 г., а после — под контролем губернских властей, являясь одним из элементов социальных отношений и управления колониями.
В исторической литературе начальный период остается практически не изученным. Большинство авторов о духовной жизни колоний в 60–90-е гг. XVIII века говорили вскользь, приводя несколько примеров из воспоминаний первых колонистов. Церковные (Г. Бератц, Г. Бонвеч и др.) и светские (А. Клаус, Я. Дитц и др.) авторы в освещении этого периода отличаются только расстановкой акцентов роли церкви, фактически оставляя в стороне процессы, которые в ней происходили. Г. Бератц [1] и Я. Дитц [2] основное внимание уделяли духовной жизни колонистов в XIX в., а первые десятилетия в жизни поволжских колонистов либо опускались, либо рассматривались в рамках общегосударственной религиозной политики. Г. Бонвеч [3] и И. Дзирне [4], детально анализируя жизнь церкви и школы в немецких колониях, в то же время не замечали или не хотели замечать их особенности начального периода существования колоний.
До сих пор не проведено комплексное исследование по истории немецкой колонистской школы в Поволжье. Рассмотрение данной темы носило в основном проблемный характер, либо она затрагивалась в контексте религиозной жизни колонистов.
Одним из первых обратился к системе образования в поволжских немецких колониях А. Клаус. В своей статье «Духовенство и школы в наших немецких колониях» [5] он исследовал генезис колонистской школы, показал основные моменты становления и развития немецкой народной школы в Поволжье с 1764 по 1868 гг. и влияние духовенства на школу в этот период.
Отметим, что работа была написана в конце 60-х годов XIX века, когда особенно сильным стало движение за передачу системы образования из-под власти церкви в ведение светских властей. Этим во многом и объясняется антиклерикальный характер данной статьи, проявившийся в обосновании негативной роли духовенства в деле образования. Подобное мнение утвердилось надолго и в основном определило оценку колонистской школы историками уже двадцатого века.
Интерес представляет книга Готтлиба Бауера [6], 5-я и 6-я главы которой посвящены истории колонистской школы. Он остался в рамках традиционного подхода к влиянию церкви на образование, однако, углубившись в тему, изучил роль Конторы опекунства иностранных. По его мнению, негативные последствия для образования в колониях имело нежелание Конторы улучшить положение колонистских школ.
С указанными авторами полемизирует Г. Бератц, книга которого вышла через 7 лет после издания книги Бауера [7]. Будучи католическим священником, Бератц много внимания уделяет церкви, ее заслугам в деле образования, особенно начального.
После 1917 г. к проблемам колонистской школы обращались П. Шмаль [8] и П. Зиннер [9]. Но их работы во многом лишь обобщали опыт дореволюционной историографии, не вводя в исследовательский оборот новые источники. Главной задачей этих работ стало развенчание церковной школы и, как непременное условие этого, — обоснование крайне негативной роли духовенства в деле обучения.
В зарубежной историографии, как и в отечественной, тема образования в немецких колониях специально исследована не была. И все проблемы колонистских школ рассматривались в контексте политической и социально-экономической истории поволжских немцев. К наиболее интересной можно отнести книгу М. Вольтнера [10]. На сегодняшний день это наиболее детальное и полное исследование колонистской школы на Волге второй половины XVIII — первой половины XIX в. Несомненной заслугой автора явилось рассмотрение школы в поволжских колониях в контексте российской государственной политики в области образования с использованием широкого круга доступных в то время источников. Через 50 лет после выхода книги М. Вольтнера к проблеме образования у немцев Поволжья обратился Ж. Буре [11]. Но освещение начального периода существования колонистской школы носит в основном поверхностный характер. Активно используя, а иногда близко к тексту цитируя исследование М. Вольтнера, Ж. Буре нередко забывает делать сноски на указанное издание.
При вербовке колонистов правительство Екатерины II было вынуждено считаться с их конфессиональной принадлежностью, тем более что православная церковь в России была одним из столпов государственного организма, а религия являлась краеугольным камнем мировоззрения людей той эпохи. Манифест 22 июля 1763 г. провозглашал широкую веротерпимость, разрешал переселенцам строить свои церкви и колокольни (кроме монастырей), иметь своих священнослужителей [12].
Уже в начале ноября 1763 г. было принято решение направить в поволжские колонии двух протестантских (лютеранского и реформатского) пасторов и одного католического патера [13]. В январе 1765 г., считаясь с особенностями отправления богослужения у католиков, Екатерина II санкционировала направление в поволжские колонии двух патеров вместо одного [14]. 28 февраля того же года последовал указ о строительстве в каждом округе по одной церкви, «снабдевая оные всеми нужными утварями, и пристойнаго дома для пастора казеным иждивением». В ведение Канцелярии передали утверждение пасторов и патеров [15].
Законодательная база церковной организации в поволжских колониях была представлена рядом нормативных актов. В ноябре 1766 г. был принят указ «О сочинении Регламента» Петербургской римско-католической церкви. В соответствии с ним прихожане и католическое духовенство переходили в ведение юстицколлегии Лифляндских, Эстляндских и Финляндских дел. Указ предписывал Канцелярии опекунства иностранных «учредить корреспонденцию к какому-либо курфирсту из духовных немецких округов, выписывая оттуда впредь патеров ордена францисканского, за достоверными рекомендациями тех мест о их разуме, житии добродетельном, бескорыстии и духовном благоповедении» [16]. Указ предписывал также избирать при каждой церкви из прихожан старшину, который совместно со старшим патером-супериором должен осуществлять общественный контроль за расходом мирских сумм на церковные нужды. В указе подчеркивалось, что все споры по церковным делам в пределах России сосредоточены в упомянутой юстиц-коллегии [17].
Указ 12 февраля 1769 г. распространил действие регламента римско-католической церкви в Петербурге на поволжских колонистов и подтвердил, что патеры в колониях находятся в ведении Канцелярии, которая в случае возникновения каких-либо проблем должна обращаться в юстиц-коллегию Лифляндских, Эстляндских и Финляндских дел [18].
Протестантские пасторы в административном отношении также были подчинены Канцелярии, а в церковных и бракоразводных делах — юстиц-коллегии. В последней делами протестантов ведало Петербургское консисториальное заседание, а делами католиков — департамент для разбора дел римского исповедания [19].
С учреждением в 1774 г. римско-католической епархии с резиденцией в Могилеве католическая церковь в России фактически получила единое руководство, в то время как протестанты его не имели вплоть до 1819 г. Попытка Екатерины II в 1785 г. основать лютеранские консистории во всех крупных губернских городах не увенчалась успехом. Это предложение императрицы входило в ряд мер, предусмотренных «Учреждениями для управления губерний Всероссийской империи», утвержденных 7 ноября 1785 г. Создав более совершенную систему местного управления, губернская реформа не смогла реализовать все проекты. Губернаторы не были заинтересованы в создании лютеранских консисторий [20].
Функционирование низшего звена церковной иерархии было определено инструкцией, утвержденной Канцелярией в 1769 г., в которой достаточно серьезное внимание было уделено месту и роли патеров и пасторов в колониях, что вызывалось двумя взаимосвязанными обстоятельствами. Во-первых, русская православная церковь к тому времени уже была неотъемлемой частью государственного аппарата, а население достаточно ранжировалось по сословиям с различными правами и обязанностями, поэтому необходимо было выделить нишу не только для колонистов, но и для иноверческого духовенства. Во-вторых, и это важно подчеркнуть, необходимо было преодолеть появившиеся к тому времени в колониях тревожные для колонистской администрации тенденции, например, вмешательство пасторов и патеров в светские дела, о чем вскользь упоминается в инструкции. Вероятно, тем же обстоятельством вызвано введение в инструкцию запрета на внесение в проповеди «религиозных споров и вражды» [21], что, видимо, могло иметь место в колониях до утверждения инструкции.
Инструкция жестко фиксировала обязанности колонистов перед церковью, тем самым подчеркивая общегосударственное значение религии в охранительном смысле. Прихожане обязаны были повиноваться закону «своей церкви», посещать молитвы во все воскресенья и праздничные дни, слушать «поучения» своих пастырей. К освобождавшим от посещения церкви причинам относились исключительно форс-мажорные обстоятельства, как-то: болезнь или смерть, роды жены, пожар, опасность кражи имущества, потеря крайне важной «вещи» и ее поиск. К прогульщикам применялись такие меры, как уговоры, штрафы, которые удваивались при частых прогулах, и, наконец, общественные работы. Кроме того, колонисты обязаны были платить денежное содержание пастырям и кистерам, т. е. учителям, предоставлять для их разъездов подводы, с заменой этой повинности денежным сбором на содержание пастырских лошадей, если духовенство их будет иметь.
Не менее твердо в инструкции регламентировались права и обязанности священнослужителей. С одной стороны, им отводилась важная роль в низшем звене колониальной администрации. «Душевые пастыри» занимали первое место среди колониальных начальников и были наделены даже судебными функциями. На заседании окружного суда при равенстве противоположных голосов мнение пастора приравнивалось к мнению комиссара, и их голоса определяли окончательное судебное решение.
С другой стороны, именно светская власть вменяла им в обязанность внушать колонистам дух кротости, братства, «ревности» к работе, подавать пример «своим житием и поведением», заниматься воспитанием юношества. Конфликты между духовенством и паствой относились к ведению Саратовской Конторы опекунства иностранных [22].
С целью повышения эффективности управления церковной организацией католических поволжских колоний юстиц-коллегия ввела промежуточное звено между собой и колонистским духовенством. Им стал приор или супериор, который являлся руководителем католических приходов в Поволжье и назначался юстиц-коллегией из местных патеров. С созданием Белорусской епархии поволжские колонии составили самостоятельный капитул, который, по некоторым данным, возглавлял патер префектус [23]. По другим данным, в 1786 г. во главе католических церквей колоний в Поволжье стоял начальник патер супериор [24]. Первым приором в Поволжье был патер Каменского прихода Миллер, среди его преемников были супериор Трениер, или Тренипер (1777 г.), Ленис (1786 г.). По утверждению М. Вольтнера, первым супериором был Ленис [25].
По предписанию юстиц-коллегии, с 1775 г. и евангелические пасторы стали избирать своего старшего — сениора, который возглавлял протестантское духовенство. По данным Я. Дитца, им стал пастор Усть-Залихинского прихода И. Яретт (1775–1788) [26]. Однако известные нам источники не позволяют ни опровергнуть, ни подтвердить это утверждение. В них титул старшего, начальника (супериор, суперсениор) употреблялся лишь применительно к патерам [27].
Таким образом, в 60-70-е годы XVIII в. была заложена основа религиозной организации поволжских колоний. Она включала следующие элементы: избираемые приходскими обществами церковные старосты, патеры и пасторы, патеры супериоры для католиков (суперсениоры) и пасторы сениоры, Белорусская епархия для католиков и юстиц-коллегия для протестантов. При этом назначение пасторов и патеров находилось в руках Канцелярии, а их переходы из прихода в приход регулировались саратовской колониальной администрацией.
Среди первых колонистов насчитывалось 51,5 % лютеран, 32,25% католиков и 16,25% реформатов [28]. К 80-м годам XVIII столетия это соотношение несколько изменилось. В 1786 г. в колониях насчитывалось католиков 7241 чел. (26,5%) и протестантов 20 051 (73,5%). в том числе лютеран 14 834 чел. (54,4%) и реформатов 5217 чел. (19,1%) [29]. Подобные изменения объясняются тем, что большинство неспособных к хлебопашеству были католиками и их отправляли на заработки в города России. В основном католики были захвачены в плен или погибли во время набегов киргиз-кайсаков.
Обещание расселять колонистов-единоверцев по однородным округам не было выполнено в полной мере. Даже при основании колоний их заселяли смешанным в конфессиональном отношении населением. Это объясняется рядом причин [30]. Однако к середине 1770-х гг. благодаря расселению колонистов с учетом вероисповедания в большинстве колоний был обеспечен однородный конфессиональный состав (за исключением 10 колоний барона Борегарда, где на лютеран, реформатов и католиков приходилось соответственно 41 %, 23% и 36%).
Версия о преобладании протестантов среди переселенцев как следствии сознательного выбора или предпочтений российского правительства [31] носит чисто умозрительный характер и не имеет под собой документальной основы. Доказательством этого может служить тот факт, что именно при Екатерине II между Россией и Ватиканом складываются официальные отношения. Указанное выше соотношение между представителями различных вероисповеданий объясняется несколькими причинами. Одна из них, сыгравшая решающую роль, — обещание свободы вероисповедания, и с этой точкой зрения следует согласиться [32]. Для протестантов широкая веротерпимость означала многое, и декларирование российским правительством этого условия могло подтолкнуть их к принятию положительного решения о переселении. Но были и другие факторы. Например, введение немецкими курфюрстами ограничений применительно к вербовке переселенцев сковывало деятельность российских правительственных комиссаров. На деятельности вызывателей, которые, не считаясь с запретами, продолжали наборы, это не отразилось [33]. Во многом этим обстоятельством объясняется тот факт, что из 36 колоний Руа и Боффе 16 были протестантскими и 20 — католическими, в то время как из 42 коронных колоний 34 были протестантскими и 8 — католическими.
Основу церковной структуры в поволжских колониях составляли приходы, ячейками которых были сельские общины во главе с церковными старостами. Данные о возникновении приходов и их количестве расходятся. Я. Дитц называет 11 протестантских и 5 католических приходов [34], К. Штумпп насчитывает только протестантских 15 приходов [35], некоторые авторы выделяют 24 прихода [36], что не совсем верно.
По документам Саратовской Конторы опекунства иностранных за 1777 год, колонии разделялись, как это было сделано ранее, на 19 приходов: 9 лютеранских (Медведицкий, Усть-Кулалинский, Воднобуеракский, Таловский, Леснокарамышский, Макаровский, Подстепновский, Екатериненштадтский и Привальновский), 3 реформатских (Усть-Залихинский, Норкинский и Екатериненштадтский) и 7 католических (Каменский, Семеновский, Грязноватский, Панинский, Казицкий, Краснопольский и Тонкошуровский) [37]. При этом приходское деление колоний не совпадало с окружным. Так, лютеранская Грязнуха до лета 1776 г. входила в объединявший католические колонии Каменский округ [38].
Недостаточная продуманность, а чаще всего невозможность поселить рядом колонистов одной веры приводили к серьезным проблемам. Так, жителям Ягодной Поляны для доставки пастора в колонию и обратно необходимо было преодолеть более 400 верст [39]. Колонии Севастьяновка и Голый Карамыш «за непогодою и разлитием реки Карамыша более трех месяцев» в году оставались без пастора [40].
Но основной проблемой в религиозной сфере оставалась катастрофическая нехватка священнослужителей и недостаточное количество культовых сооружений. К 1775 г. казна смогла построить в колониях лишь 12 церквей [41]. Некоторые приходы, например, с центром в колонии Медведицкий Крестовый Буерак, вплоть до 1780 г. не имели церкви [42]. Эту проблему колонисты частично решали за счет собственного строительства церквей и молитвенных домов, частично используя под них с разрешения Конторы пустовавшие в колониях сооружения. Стоимость построек заносилась в общественный долг колонистов казне. Таким образом колонисты получили молитвенные дома в Медведицком Крестовом Буераке, Щербаковке и церковь — в Вершинке [43].
Были случаи, когда Контора отказывала в подобной просьбе, например, католикам Гнилушки, аргументируя свой отказ близостью данной колонии к имевшей церковь Каменке, а потому «построение оного без крайней нужды не что иное, а как только напрасный убыток им причинить может» [44].
В 80-е — 90-е гг. XVIII в. строительство культовых учреждений продолжалось, и к 1805 г. в колониях насчитывалось 59 лютеранских, 23 реформатских и 33 католических церквей и молитвенных домов [45]. Это были композиционно простые и без декоративных украшений временные деревянные сооружения. Исключением являлись лишь две церкви в Саратове — освященная в 1772 г. католическая с «городскими часами и органом» [46] и построенная в 1793 г. лютеранская церковь Святой Марии [47].
Главной фигурой в приходе был пастор или патер. От него во многом зависело нормальное функционирование прихода. Первым реформатским проповедником был швейцарский пастор И. Яннет, который прибыл из Гернгута (Саксония) на Волгу в 1765 г. Опираясь на помощь основанной в это время Сарепты, он со своими помощниками-подвижниками осуществлял объезды колоний [48]. В числе первых протестантских пасторов церковные хроники называют Фабрициуса из Сарепты, Егера из Подстепной, Каттанео из Норки, Манна из северного Катариненштадта, Отто из Таловки, Альтбаума и Флиттнера из Медведицкого Крестового Буерака, Литтзатца из Привальной, Лундберга из Баратаевки, Бука из южного Катариненштадта, Гимера из Усть-Кулалинки и Гинтера из Водяного Буерака [49]. Часть священников прибыла вместе с первыми колонистами из Германии, в их числе пасторы Л.Б. Вернборнер, Л. Гельм, Г.Х. Зейер, Х.А. Торноу (Торнов), Польман (В.Х. Полеман?), патер-капуцин Корбинианус [50].
В конце 1760-х–1780-е гг. протестантское духовенство формировалось из нескольких групп: немногочисленных пасторов, прибывших с переселенцами; пасторов, позднее прибывших из Германии и Швейцарии (Базельская миссия) [51]; немногих пасторов, приехавших из Швеции. Католическое духовенство первоначально состояло из приехавших из Германии и Чехии францисканцев. Несколько позднее их ряды пополнили доминиканцы. Со временем (смерть или возвращение на родину) их стали заменять патерами из Польши, которые плохо говорили по-немецки, не знали нравов и обычаев колонистов [52].
Немаловажное значение для колонистского духовенства имел материальный фактор. Наряду с подвижниками на Волгу попадали и корыстолюбцы. По свидетельству офицеров Борегарда, вызыватель обещал некоторым пасторам 450 рублей в год и 100 десятин земли в потомственное владение [53]. Однако обещания были далеки от реальности, которая нанесла тяжелый удар по их надеждам на лучшую, чем на оставленной Родине, жизнь. Вероятно, данным обстоятельством объясняются случаи алкоголизма у пасторов Полемана (Польмана), Альбаума, о которых сообщалось в воспоминаниях колонистов [54].
Стремясь привлечь в поволжские колонии пасторов и патеров, российское правительство предусмотрело для них некоторые льготы. Колонистские общества обязаны были содержать осиротевшие пасторские семьи и строить для них дома. Указом 11 января 1765 г. предусматривалось наделение духовенства землей «по пропорции надобности под население и сады» [55]. В 1767 г. землемерам было предписано выделять для каждой церкви по 60 десятин, «межевать оные в общую поселянами межу, не отделяя особо». По инструкции, для содержания священников колонисты облагались специальным сбором, который равнялся для семей с тремя мужскими душами и больше в возрасте от 18 до 60 лет 96 коп. в год, для семей с двумя мужскими душами — 80 коп. и для семьи с одной мужской душой — 64 коп. При этом в инструкции оговаривалось, что при своевременной уплате денег Канцелярия будет рассматривать это как «знак послушания» и считать колонистов людьми порядочного поведения и трудолюбивыми. Нарушители инструкции назывались «ослушниками и беспорядочными людьми» [56].
Колонисты должны были обеспечивать топливом культовые здания и участвовать в их ремонте. Кроме того, священники получали плату за требы: крещение, конфирмацию, венчания и т. д.
Приглашая священнослужителей в поволжские колонии, правительство брало на себя их содержание на первые два года. Указом от 3 ноября 1763 г. устанавливалась для каждого лютеранского, реформатского и католического пастора и патера зарплата в размере 180 руб., а для кистеров — 60 руб. [57]. Жалованье священникам выдавалось Конторой трижды в год (январь, май, сентябрь) только при условии поступления от них писем с просьбой о выдаче такового. По истечении двух лет стало ясно, что общины колонистов не в состоянии содержать духовенство на свои средства. С переводом духовенства в 1777 г. на общественное содержание выдача денег была сосредоточена в руках комиссаров, тоже служащих государственных органов.
Только с 1781 г., ввиду жалобы одного из пасторов на то, что «пасторские деньги по вине комиссара доходят не в полном объеме», сбор денег и передача их непосредственно священникам стали осуществляться форштегерами [58]. О достаточности такого содержания судить трудно, но скорее всего, этого было мало. Иначе чем объяснить, что, например, патер Каменского прихода супериор М. Трениер имел собственную мельницу в колонии Пановка [59], а пастор Медведицкого округа Альбаум наделал много долгов и согласился их возвращать только после длительного давления со стороны Саратовской Конторы [60].
Не исключено, что недостаток проповедников в колониях объясняется размерами их материального вознаграждения. Но, по утверждению Конторы в 1777 г., священники иностранных религий, протестантских, и тем более католических, используя различного рода ухищрения и лесть, заставляли поселенцев производить большие подаяния, «употребляя к тому иногда и духовные угрозы», хотя полное казенное жалованье они получали регулярно. Контору очень беспокоили действия священнослужителей, которые «истощают из поселенцев все их силы и напоследок могут довесть их до тово, что оне казенные долги заплатить не будут в состоянии» [61].
Нехватка священников остро ощущалась колониями на протяжении 70–80-х годов XVIII в. В начале 1777 г. в колониях насчитывалось 6 лютеранских и 3 реформатских пастора, 6 католических патеров. При этом 3 лютеранских пастора временно обслуживали по два прихода каждый, а католики Тонкошуровского прихода и колонисты-реформаты нагорной стороны остались без проповедников [62]. Оригинально вышли из этого положения лютеране Ягодной Поляны, нанявшие с разрешения Саратовской Конторы на пасторскую должность «особаго шульмейстера, который им слово божие в проповедях порядочно толкует» [63].
Различные данные приводятся о количестве патеров и пасторов на 1786 г. В. Кале пишет о 10 протестантских пасторах (7 лютеранских и 3 реформатских) [64], а М. Вольтнер — о 14 священнослужителях [65], По данным директора экономии И. Огарева, сведения которого, по нашему мнению, более точные, были вакантными три лютеранских, один реформатский и один католический приходы, не считая изолированные колонии (реформатская Вольская, лютеранские Побочная и Ягодная Поляна). Поволжские колонии к этому времени обслуживались 2 реформатскими, 4 лютеранскими и 4 католическими проповедниками [66].
Нехватка проповедников в колониях и особенно несоответствие некоторых занимаемым должностям и призванию заставили Екатерину II поставить характерную памятку на сенатском проекте 1786 г. об учреждении главной консистории лютеранского и реформатского исповедания: «Сей проект составлен по моему приказанию... и клонится к этому, чтобы заводить... в России где есть, протестантские кирхи, попов из российских подданных тех законов, дабы избавиться бродяг шведских и их наций, Канцелярия развращает те народы и не вселяет в них верность и ревность к России...» [67].
Не всегда ровно складывались отношения прихожан с духовенством. Точка зрения А. Клауса на то, что протестанты, в отличие от католиков, оказывали влияние на своих пасторов путем их избрания и заключения с ними договора о размерах и сроках материального содержания [68], представляется сомнительной. Хотя такие договоры, называвшиеся «вызывными» или «пригласительными» грамотами, действительно составлялись, но вызовы священников и их перемещения внутри приходов осуществлялись только с санкции Канцелярия и Саратовской Конторы.
Скорее всего, следует говорить о постепенном утверждении подобной практики. Так, в 1774 г. после гибели от рук кочевников пастора Катариненштадтского прихода Вернборнера церковные старосты и шульцы колоний прихода обратились в Контору с просьбой перевести в их приход пастора Мая, который дал им на то свое согласие. Контора не возражала против перехода в случае подачи им официального заявления. Она решила, что прежний Макаровский приход Мая будет одновременно со своим обслуживать пастор Леснокарамышского прихода Торнов (Торноу) [69]. Таким образом, в одном случае речь идет о сознательном выборе колонистов, которые провели переговоры со своим будущим пастором; в другом случае мнение прихожан не принималось в расчет.
В дальнейшем наблюдалось повторение подобных случаев. В 1777 г. протестанты ряда колоний обратились в Саратовскую Контору с просьбами о выделении им дополнительных пасторов [70], то есть здесь возможность выбора и договоренности отсутствовала. В другом примере не исключалась возможность переговоров: пастор Альбаум в 1778 г. поменял Воднобуеракский приход на Медведицкий «по недостатку в том приходе жалованья ево надлежащего числа денег» [71].
Время от времени между духовенством и колонистами возникали конфликты, обусловленные как материальными обстоятельствами, так и своеобразным бойкотом тех церковных учреждений, которые действовали в колониях. Так, в Таловском приходе колонисты Таловки и Сосновки уклонялись от ремонта церкви и шульмейстерского дома, от вязки дров, а сосновцы к тому же редко посещали церковную службу. Контора по просьбе священнослужителя приказала комиссару заставить колонистов подчиниться пастору [72]. В 1776 г. с жалобой на колонистов в Контору обратился пастор Подстепновского прихода Гельм. По его словам, колонисты его прихода «духовныя учреждения пренебрегают», не следят за сохранностью церковных строений и не производят ремонт. Контора распорядилась о «понуждении» колонистов к посещению церкви [73].
В 1777 г. духовенство колоний было переведено на содержание общин. Недостаточность денежных сборов в католических колониях и просьбы населения ряда других колоний о направлении к ним «особых пастырей» побудили Контору обратиться в Канцелярию с проектом реорганизации приходов [74]. В соответствии с ним число лютеранских приходов предлагалось сократить с 9 до 8, при этом на нагорной стороне сократить с 6 до 4, а на луговой стороне увеличить с 3 до 4. Общее число реформатских приходов оставалось без изменений, но некоторые колонии перераспределялись между приходами, число католических приходов сокращалось с 7 до 5 [75].
Предполагаемая реорганизация преследовала отчасти фискальный интерес — обеспечить приходы достаточным количеством прихожан для сбора пасторского жалованья, но главная цель ее была сделать приходы приближенными к пастве, сделать их более управляемыми. Проект частично был принят с 1786 г., а окончательно реализован в 20-е годы XIX в. суперинтендантом И. Фесслером.
Таким образом, в XVIII веке церковная жизнь в колониях Поволжья переживала трудный период становления, в котором четко проявилась незавершенность церковной организации, несоответствие уровня образования духовенства потребностям колонистов и др.
Частью духовной жизни немецких колоний была школа.
Рассмотрение различных сторон и методов обучения, равно как и их направленность, позволяет не только выявить и определить черты самобытности немцев Поволжья, но и помогает более точно оценить потенциал его развития на определенном историческом этапе. Очень часто, благодаря именно системе образования, общество достигает невиданных до него успехов в развитии.
Школа является неотъемлемой частью общественной жизни, несет на себе черты не только экономического, но и духовного развития данного общества. Тем более интересным представляется рассмотрение проблемы образования применительно к истории поволжских немцев, где школа с самого момента поселения играла большую роль.
Чтобы правильно понять место и роль школы как организации в жизни колоний, надо ответить на один из важных вопросов — какую школу создавали поволжские колонисты в своих колониях?
Основывая свои школы на новом месте, колонисты (и это естественно, поскольку альтернативы предложено не было) сохранили структуру и форму немецкой народной школы, в которой учились они сами и их отцы. Она была единственным и наиболее наглядным примером для них [76].
По своему характеру эта школа была конфессиональной (церковной) и наиболее распространенной в германских княжествах. Более того, она была хоть и не единственной, но наиболее доступной школой для простых людей. Сеть церковных немецких школ создавала систему начального образования для низших слоев общества.
Немецкая конфессиональная школа берет начало со времен империи Карла Великого (768–814). Сам Карл требовал, чтобы именно духовенство внимательно относилось к образованию, и предписывал епископам учреждать при церквах школы и духовные семинарии [77]. В 1215 г. папа Иннокентий III утвердил канон, по которому при каждой церкви требовалось учреждать школу [78]. Несмотря на эти решения школа не стала массовой.
На формирование и распространение немецкой конфессиональной школы большое влияние оказала Реформация XVI века. В тот период, когда, без преувеличения, во многом решалась судьба исторического развития германского народа, школа была призвана на службу религиозному воспитанию масс, которое требовало более детального знакомства с предметом веры [79].
Одной из основ протестантизма было осознанное восприятие веры. Важным этапом приобщения к богу для лютеран и реформатов была конфирмация, которую проходили девочки и мальчики в 14 лет. С 7 до 14 лет они должны были посещать школу для усвоения основ религиозного учения. Таким образом, школа создавалась не для получения общего образования, а для достойного проведения конфирмации. В колониях на Волге она выполняла ту же самую функцию.
Это, в свою очередь, не только внешне, но и по сути подчинило школу церкви. В школе учили только чтению печатного текста по Библии, отчасти письму, счету, а также библейскую историю. Главное внимание уделялось заучиванию наизусть катехизиса, молитв, церковных гимнов, текстов из Библии [80]. Консервативность такой системы образования, насквозь пронизанной религиозным сознанием Средневековья, вполне объяснима.
В середине XIX века было проведено детальное исследование немецкой народной школы, которое нашло отражение в издании так называемого «Вопроса о народной школе в Германии», известного нам благодаря работам А. Клауса. Знакомство с ним дает наглядное представление о структуре и принципе функционирования народной школы в Германии. Но это была уже не та школа, которую привезли с собой колонисты в Россию. Она была уже реформирована в рамках изменившейся экономической и политической ситуации. Проецировать ее основные характеристики на колонистскую школу второй половины XVIII в. на Волге не совсем правомерно. Поиск полной аналогии черт народной школы в Германии в середине XIX в. и колонистской в Поволжье может привести только к ошибочным выводам.
По мнению А. Клауса, немецкая школа, возникшая «из обязательных катехизических научений пастора...», сохранилась на протяжении более ста лет без каких-либо серьезных изменений. Пастор всегда оставался ближайшим руководителем школы. Вместе с тем школа содержалась на средства общины и через своих представителей могла влиять на ее внутренний порядок [81].
Другое качество немецкой конфессиональной школы, и несомненно важное — всеобщая обязательность, то есть дети, достигшие семилетнего возраста, были обязаны посещать школу.
Целесообразно привести еще одну цитату А. Клауса, который дает однозначную характеристику предмету исследований: «В первые годы нынешнего столетия немецкая школа все еще сохранила черты, данные ей реформационным движением: она считалась средством для сообщения народу известных правил веры, в известном конфессиональном смысле. Она делала из своих воспитанников лютеран, католиков, реформатов и, не заботясь о дальнейших задачах, считала цель свою достигнутой» [82]. Принимая во внимание антирелигиозный пафос статьи, отметим, что именно такая форма школы была знакома и приемлема для тех, кто во второй половине XVIII века поехал в Россию, и именно такую школу колонисты «привезли с собой» на волжские берега.
Детальное изучение немецкой народной школы XVIII в. помогает не просто выявить преемственность ее в поволжских колониях, определив какие-либо общие черты в структуре или целях обучения, но и ответить на вопрос: была ли немецкая конфессиональная школа в германских государствах той матрицей, тем образцом, которому колонисты следовали при создании своей школы в Поволжье, или же немецкая колонистская школа стала результатом сотрудничества и одновременно противодействия Конторы опекунства и церкви, с одной стороны, и колонистских общин — с другой?
Вторая часть вопроса вызвана стремлением некоторых авторов, например Ж. Буре, противопоставить учителя (школу) и церковь (пусть даже чисто символически), игнорируя устойчивый консерватизм немецкой колонистской школы и тесную связь между учителем и священником. Он в качестве примера приводил указ Конторы опекунства от апреля 1769 г. [83].
Указ был издан в связи со сбором налогов на поддержание церквей и выплату жалованья священнослужителям. Хотя в тексте указа присутствует термин шульмейстер (учитель), священники и учителя объединены одним названием — церковнослужители [84]. В условиях отсутствия светского образования это было весьма естественно. Но Буре, ссылаясь на обязанность пасторов «учить молодежь», видит в указе 1769 года не просто приоритет религиозного воспитания, но и регламентированную связь вероисповедания и образования. Французский ученый сделал вывод: указ стал юридической основой для создания церковных школ в немецких колониях Поволжья, что хотя и не нашло прямого отражения в тексте указа, но, якобы, вытекает из обязанностей, возложенных на учителя [85].
Ж. Буре выдвигает гипотезу о том, что колонисты стремились создать начальную школу, помимо школы прихода, ссылаясь на заявление форштегеров 10 колоний от 13 марта 1770 г. [86].
Оба вывода Буре достаточно спорны. Указ 1769 г., обязывая священнослужителей «учить молодежь», не отделял учителя от священника и не ставил в зависимость от последнего, а воспринимал шульмейстера (как и сами колонисты) как нечто единое, направленное на достижение одной цели — религиозное воспитание. Заявление же 10 форштегеров 1770 года, видимо, было представлено Конторе в связи с желанием колонистов изменить систему налогообложения (введенную указом 1759 г.) и собирать деньги по количеству полученной каждым земли, а не по числу работников. Что же касается школы, то колонисты желали содержать ее сами, не платя дополнительных средств в Контору [87].
Таким образом, попытки обнаружить в ранних законодательных актах юридическую основу для создания церковных школ в колониях Поволжья кажутся нам несостоятельными в силу того, что конфессиональные школы были известны колонистам задолго до их приезда в Россию и не стали для них новым явлением. Указ 1769 г. лишь отразил уже существовавшую систему, ничего не декларируя и не учреждая.
Поскольку отсутствовал какой-либо нормативный акт, регламентировавший создание школ в поволжских колониях, то оно, таким образом, стало предметом заботы самих колонистов.
Манифест 22 июля 1763 г., призывавший иностранцев селиться в России, не затрагивал напрямую школьного вопроса. В шестой статье манифеста провозглашалась свобода «строить церкви и колокольни, имея потребное число при том пасторов и прочих церковнослужителей» [88].
Термин «церковнослужитель» рассматривался некоторыми исследователями как первая прямая ссылка на служителя просвещения, так как среди «церковнослужителей» были люди, которые кроме церковной службы отвечали за обеспечение «базового образования», заключавшегося в основном в обучении чтению Библии [89].
Закон об отводе земель колонистам в Поволжье от 19 марта 1764 г., регламентируя раздачу земель колонистам, предусматривал также отвод земель для строительства церквей, школ и других заведений [90]. Вот, пожалуй, и все упоминания школьного вопроса в первых законодательных актах правительства в отношении колонистов.
Отсутствие прямого нормативного акта, предусматривавшего создание школ в колониях, не было случайным. К 1764 г. в России не существовало никакого образования для русских крестьян, и правительство серьезно обратило внимание на образование (в том числе начальное) лишь к концу XVIII в., однако и тогда дело с места не сдвинулось. Отсюда понятна неготовность правительства заняться школами в поволжских колониях, и эта проблема была целиком возложена на колонистскую общину и ее отдельных членов. В то же время школьная система колонистов относилась к их собственной юрисдикции и не нуждалась в специальном законодательном упоминании.
Насколько актуальным был для колонистов вопрос образования в момент принятия ими решения ехать в Россию, ответ дают следующие факты. В газете «Хейматше документе» за подписью графа А. Воронцова был опубликован рекламный проспект, приглашавший иностранцев селиться в России, содержавший обещания «приложить все усилия, чтобы позаботиться о подборе квалифицированных преподавателей для обучения молодежи всяческим полезным наукам» [91]. Размещение рекламы было вызвано тем, что в немецкоязычных странах с начала XVIII в. возникают профессиональные, математические, механические и другие школы, ставшие альтернативой существовавшему начальному церковному образованию. И данная реклама призвана была привлечь внимание потенциальных колонистов [92].
Вызыватели в стремлении привлечь как можно большее число колонистов шли на нарушение договоров с Канцелярией, обещая больше того, что фиксировали основные положения манифеста. Несмотря на то, что в манифесте 1763 г. не упоминалось ни о школах, ни об учителях, Борегард обещал в одном из своих рекламных проспектов «блаженство души», свободу совести, проведение богослужений по обычаям и разрешал иметь учителей и духовенство, а также приложить усилия к преподаванию различных наук молодым людям [93]. В другом документе говорилось, что «в публичных школах не должно было быть недостатка ни в какой религии [94].
Подобные методы использовал и Боффе. 28 августа 1768 г. его колонисты написали в Контору жалобу, в которой говорилось о невыполнении обещаний представить на месте поселения священников, шульмейстеров, акушерок и докторов [95].
Все это свидетельствует о том, что осознание важности конфессионального образования не просто имело место, но и в определенной мере было одним из условий будущих переселенцев, не нашедших в манифесте 22 июля 1763 г. упоминаний о школах и включавших требование создания школ в частные договора с вызывателями. Более того, как мы увидим ниже, это осознание важности церковного образования сохранялось в течение первых десятилетий колонизации Поволжья, несмотря на тяжелые условия существования, нередко принимавшие формы борьбы за жизнь.
Переселенцы, обремененные заботами, связанными с длительными и трудными переездами, с основанием колоний, не забывали об обучении своих детей. Так, в 1766 г. на зимних квартирах, в окрестностях Торжка, они организовали обучение детей [96]. Это было возможно потому, что, при нехватке пасторов и патеров, среди первых колонистов было немало учителей, что подтверждают списки первых поселенцев, в которых многие указаны как «из учителев» [97]. Обучение было организовано среди детей колонистов-протестантов исключительно для подготовки к конфирмации.
В составленной Конторой и утвержденной Канцелярией опекунства иностранных «временной юридиции» (25 февраля 1770 г.) было уделено внимание и школьному вопросу [98]. Как известно, кистеры, которые одновременно были и учителями, получали в первое время по 60 руб. в год от государства [99]. Затем правительство переложило заботу о народном образовании на плечи самих колонистов, и учителя перешли на содержание общины. Вызывательские колонисты освобождались от этой нагрузки до полного расчета с вызывателями, а потом обязывались Инструкцией содержать патеров, пасторов и шульмейстеров, так как тех «без жалованья оставить не можно, да и содержатся оныя в собственную их же пользу» [100].
Инструкция предписывала духовенству не только исполнять свои церковные обязанности, но и «юношество обучать», и «собственным житием и поведением пример подавать» [101]. Таким образом, духовенство было призвано стать главным воспитателем молодого поколения колонистов, способным создать из него глубоко верующий и верноподданнический элемент.
Прибывая в Поволжье, колонисты прежде всего решали на новом месте хозяйственные вопросы. Существующее в исторической литературе ошибочное представление о том, что колонисты были обмануты в своих надеждах на обещанное жилье «и все необходимое», послужило поводом для утверждений некоторых историков, в частности Давида Шмидта, о том, что в условиях, «когда стремления колонистов были направлены скорее на бегство из колоний, чем на организацию народного образования, от школ пришлось отказаться до «лучших времен» [102]. Заметим, однако, что речь здесь должна идти о школе как учреждении, которое размещалось бы в отдельном здании. Если же говорить о школе как способе обучения молодежи читать (хотя бы), то от этого колонисты не могли отказаться, даже в самых тяжелых условиях их материального быта. Грамотность, а точнее просто умение читать печатное, нужна была колонистам не столько в хозяйстве, сколько в изучении Закона Божьего, без чего трудно себе представить духовный облик немца-колониста XVIII века.
Основанием для нашего вывода служат заявление Г. Бератца о том, что школы возникли в первый же год приезда колонистов на Волгу [103], что подтверждается архивными документами [104], а также приведенный М. Вольтнером и Ж. Буре факт, когда обучение молодежи организовывалось еще в пути к месту поселения колонистов [105]. На месте поселения колонисты сначала строили школу, здание которой одновременно являлось молитвенным домом, а только потом церковь [106].
Одно из наиболее ранних свидетельств, касавшихся школ, содержится в докладе графа Г. Орлова от 14 февраля 1769 г. [107]. В нем говорится о том, что летом 1768 года были построены две церкви со школами и амбарами. Начало немецкой колонистской школы (как учреждения для планомерного обучения) находит, таким образом, прямое документальное подтверждение лишь в 1768 г. (то есть через четыре года со времени приезда первых поселенцев), но этот факт не должен означать, по нашему мнению, полного отсутствия какой-либо образовательной деятельности в колониях до 1768 г.
Школьное дело претерпевало немалые трудности. Строительство школ в колониях не всегда было под силу новоселам, поэтому дети часто занимались в молитвенном доме, в одном из пустующих домов или на дому у учителя. Школьных зданий впервые годы не хватало. В 1771 г. в 103 колониях было всего 13 школьных зданий [108], т. е. в 12,5% колоний. Государству, в первую очередь строившему жилье и хозяйственные постройки, было не до строительства школ. Но строительство школ происходило в основном в колониях, где размещалась церковь и церковный приход.
Отдельных школьных зданий было мало. И это вполне объяснимо.
Для правительственных чиновников колонистская школа не являлась необходимым элементом жизнедеятельности колоний, поэтому на их строительство средства выделялись с большим трудом. Сооружение школьных зданий началось в основном в начале XIX в., когда экономические условия позволили колонистам это делать самим, без помощи государства. В своем докладе от 2 июня 1798 г. помощник судьи Попов сообщает о том, что «по причине отсутствия школ, дети колонистов обучаются на дому чтению, письму и Закону Божьему выбранными ими (колонистами) учителями» [109].
Слово «выбор» здесь не случайно. Среди первых колонистов было немало грамотных и даже образованных людей, способных преподавать в школе. В колониях таких людей называли «шульгалтер» (Schulhalter) или «шульмейстер» (Schulmeister). История сохранила имена некоторых из первых шульмейстеров: Л. Каманн. К. Эбергардт, Н. Гейнц, Д. Депрат, Г. Миллер, И. Цвикау, Г. Меринг, А. Юнг, Г.-Ф. Бенедикт, И. Кун, И. Штейтгольц, Н. Шенхен, А. Дельфус, Гримм, Бюге, И. Мейзе, Г. Лейманн, Т. Берт, Г. Альтманн, Г. Кальтенбек, Г. Эрфурт и другие [110]. Это были образованные и весьма уважаемые люди в колониях.
Положение учителя зависело от того, в какой колонии он работал. В большинстве колоний труд учителя был сезонной работой (преподавание велось только зимой, а весной и осенью — соответственно до начала и с окончанием полевых работ), и ему приходилось совмещать занятия в школе с какой-либо другой деятельностью. В большинстве колоний в XVIII в. индивидуальный статус учителя не мог обеспечить ему достаточно твердого материального положения. Община сама платила жалованье шульмейстеру, и прием его на работу был основан на ежегодном договоре с общиной о его содержании. Такая же система действовала и при найме на работу общинного пастуха или табунщика. Известен факт, когда в 1780 г. колонист Иоганн Генрих фон Зейдлиц заключил с обществом колонии Липов Кут договор, по которому он был приглашен на работу как школьный учитель и пастух [111]. Кроме того, по инструкции Конторы опекунства (сентябрь 1767 г.) всех колонистов обязали заниматься сельским хозяйством, что практически исключало возможность для сельского учителя прокормиться только преподаванием.
В крупных колониях, где имелась церковь, работа учителя совмещалась с должностью кистера, и его положение было более устойчивым. Он был освобожден от необходимости заниматься сельским хозяйством. Характерным примером служит биография Иоганна Георга Меринга, описанная М. Вольтнером. По прибытии 2 августа 1767 г. в Покровск он был направлен школьным учителем в колонию Поповка. Вынужденный заниматься сельским хозяйством и совершенно не имевший для этого навыков, он прожил в Поповке до 1775 г., оттуда переехал в Звонарев Кут, где устроился учителем и одновременно помощником пастора [112].
Весьма скудными были и материальные условия колонистских школ. Занятия проводились чаще всего в молитвенных домах, которые даже со строительством церквей не утратили культовой принадлежности, так как зимой церкви не отапливались. Мебелью зачастую были лишь простые скамейки, и чтобы писать, дети становились на мокрый от растаявшего снега пол на колени, а скамья служила столом [113].
Тормозом в деле развития образования или, точнее, в деле осуществления процесса обучения была нехватка пасторов. Помимо других проблем, это приводило к тому, что пасторы просто не имели физической возможности быть в курсе школьных дел в колониях, подчиненных одному приходу.
Ослабление религиозного контроля в силу конфессиональности обучения влекло за собой ухудшение преподавания в школах.
Ввиду экономически неокрепшего состояния колоний в первые тридцать лет их существования община нередко отдавала предпочтение не компетентности претендента, а меньшей материальной его притязательности. Нередки были случаи, когда из двух кандидатов на пост шульмейстера предпочтение отдавалось не тому, чьи знания были выше, а тому, кто потребует меньшую плату за свои услуги. В этой ситуации часто шульмейстерами становились люди с сомнительной репутацией, малограмотные, да и просто равнодушные к учительскому делу [114]. Так, Бернгард фон Платтен в своей поэме, описывающей путешествие первых колонистов в Россию и те трудности, с которыми они столкнулись, прибыв на Волгу, не без сожаления пишет: «Из меня, офицера, сделали школьного учителя» [115].
И хотя пастор в каждой общине назначал двух церковных старост, которые должны были следить за правами и порядком в церковных делах (в том числе образовании), но они, в силу своей общинной принадлежности, часто не могли, да и не имели желания противостоять интересам жителей своей колонии и попросту «закрывали глаза» на произвол общины в выборе учителя.
А между тем, по словам некоторых историков, молодое поколение колонистов едва умело читать печатное [116]. К тому же посещение школ было в то время необязательным для католической части населения, поэтому не приходится говорить о всеобщем образовании колонистов.
Уходило из жизни поколение первых колонистов, среди которых были и профессиональные учителя, и просто образованные люди, а молодое поколение, не видевшее реальной пользы конфессионального обучения (другого оно не знала), не торопилось обременять себя обучением, а тем более работай учителя, которая к тому же плохо оплачивалась. В результате все меньше становилось людей, способных обучать детей грамоте, имевших лишь личный опыт учебы в колонистской школе. Разумеется, говорить о каких-либо методиках преподавания не приходится. Все это, в сочетании с тяжелым материальным положением, обусловленным отчасти отсутствием заинтересованности общин в образовании, далеко не лучшим образом сказывалось на процессе обучения.
Конфессионально-прикладной характер обучения ограничивал школу и достаточно плотно изолировал от хозяйственных нужд колонистов, которые очень часто становились доминантными. Экономические трудности, которые испытывали колонисты в первые двадцать лет своего пребывания в Поволжье, не позволяли им должным образом заботиться о потребностях духовных. Занятие сельским хозяйством, которое отнимало много времени и сил и которым были охвачены буквально все члены семьи, отодвигало обучение на второй план.
Образование в условиях почти натурального и замкнутого хозяйства (а обучение преследовало, как уже было сказано, чисто конфессиональные цели) становилось попросту ненужным для колонистов, во всяком случае, мало привлекательным. Мероприятия правительства в области образования, начавшиеся с 1783 г., коснулись только немецких школ Москвы и Петербурга и никак не сказались на судьбе колонистской школы в Поволжье [117].
Изложенные выше негативные моменты дали повод большинству исследователей XX века, затрагивавших проблему школьного образования в немецких колониях, оценить ситуацию вокруг колонистских школ, сложившуюся к началу XIX в., как «полный упадок».
Это утверждение не может быть принято нами буквально, так как слово «упадок» следует применять, по нашему мнению, в ситуации хотя бы номинального сравнения. Но аналогичной системы образования, например в русских деревнях Поволжья, к тому времени еще не было, тогда как в 102 немецких колониях функционировало 105 школ, занятия в которых велись регулярно [118].
Рожденная традицией, колонистская школа была вынуждена развиваться в зависимости от того, насколько сила традиции противостояла экономическим трудностям.
1760-е — 1790-е гг. можно рассматривать как начальный период в функционировании немецкой церкви в поволжских колониях. Он характеризовался рядом особенностей: незавершенностью церковной организации, количественным и качественным несоответствием колонистского духовенства потребностям колонистов, отсутствием достаточного количества церквей, молитвенных домов, церковной литературы, стремлением определить более оптимальную структуру приходов.
В поволжских немецких колониях была создана своеобразная система начального образования, носившая исключительно конфессиональный характер, воссозданная по примеру немецкой народной школы в германских государствах XVIII века и действовавшая совершенно автономно и обособленно без каких-либо попыток изменения на протяжении более ста лет.
Эта обособленность фактически лишала возможности развития системы образования в колониях под действием внешних факторов, а хозяйственные неурядицы первых десятилетий отнюдь не создавали предпосылок для ее внутреннего саморазвития.

Примечания

1. Beratz, G. Die deutschen Kolonien an der unteren Wolga in ihrer Entstehung und ersten Entwicklung. Gedenkblätter zur hundertfünfzigsten Jahreswende der Ankunft der ersten deutschen Ansiedler an der Wolga 1764–1914. Saratow, 1915.
2. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997.
3. Bonwetsch, G. Geschichte der deutschen Kolonien an der Wolga. Stuttgart, 1919.
4. Dsirne, J. Zur Geschichte der deutschen Kolonien an der Wolga // Die deutschen Ansiedlungen in Ruβland. Ihre Geschichte und ihre volkswirtschaftliche Bedeutung für die Vergangenheit und Zukunft. Leipzig, 1866. S. 124-153.
5. Клаус А.А. Духовенство и школы в наших немецких колониях // Вестник Европы. 1869. № 5; См. также: Клаус А.А. Наши колонии. Опыты и материалы по истории и статистике иностранной колонизации в России. СПб., 1869. Вып. 1.
6. Bauer, G. Geschichte der deutschen Ansiedler an der Wolga seit ihrer Einwanderung nach Ruβland bis zur Einführung der allgemeinen Wehrpflicht (1765-1874) nach gesch. Quellen und mündl. Überlieferungen, bearb. von G. Bauer. Saratow, 1908.
7. Beratz, G. Op. cit.
8. Schmal, P. Beiträge zur Geschichte der Volksbildung in den Wolgakolonien // Wolgadeutsches Schulblatt. 1929.
9. Зиннер П. Немцы нижнего Поволжья: Исторический очерк. Выдающиеся деятели из колоний Поволжья. Саратов, 1925.
10. Woltner, М. Das wolgadeutsche Bildungswesen und die russische Schulpolitik. Leipzig, 1937. T. 1.
11. Bourret J.F. Les Allemands de la Volga. Histoire culturelle d'une minonete, 1763–1941. Lion; Paris, 1986.
12. ПСЗРИ. T. 16. C. 313–314.
13. Там же. С. 437.
14. Там же. Т. 17. С. 5.
15. ЦГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 45. Л. 4.
16. ПСЗРИ. Т. 17. С. 1032.
17. Там же. С. 1032–1033.
18. Там же. Т. 18. С. 839–840.
19. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 282.
20. Лиценбергер О.А. Лютеранская церковь в Поволжье (с момента основания колоний до середины XIX в.) // История и культура российских немцев. Саратов, 1996. Вып. 3. Ч. 1. С. 56.
21. Писаревский Г.Г. Внутренний распорядок... С. VI–VII.
22. Там же. С. I–VII, XV.
23. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 286.
24. Woltner, М. Op. cit. S. 49.
25. ЦГАДА. Ф. 918. Оп. 1. Д. 818. Л. 21.
26. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 292.
27. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1.Д.4. Л. 537-540 об.; ЦГАДА. Ф. 918. Оп. 1. Д. 918. Л. 21.
28. Подсчитано по спискам первых поселенцев.
29. ЦГАДА. Ф. 918. Оп. 1. Д. 918. Л. 21.
30. См. Гл. II, параграф 5.
31. Плохотнюк Т.Н. Религиозная жизнь этнических немцев Ставрополья // Российские немцы на Дону, Кавказе и Волге. М., 1995. С. 267; Ее же. Появление евангелическо-лютеранской церкви в России (конец XIX — начало XX вв.) // Российские немцы. Проблемы истории, языка и современного положения. М., 1996. С. 313.
32. Шваб А. Церковная песня российских немцев // Российские немцы на Дону, Кавказе и Волге. М., 1995. С. 282.
33. Подсчитано по спискам первых поселенцев.
34. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 126.
35. Stumpp, К. Verzeichnis der ev. Pastoren in der einzelnen deutschen und gemischten Kirchspielen in Ruβland bzw. der Sowjetunion, ohne Baltikum und Polen // Die Kirchen und das religiöse Leben der Ruβlanddeutschen: Evangelischer Teil. Stuttgart, 1978. S. 190–196.
36. Терехин C.O. Немецкая архитектура в Саратовском Поволжье: Опыт классификации // Культура русских и немцев в Поволжском регио-не. Саратов, 1993. Вып. I. С. 160.
37. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 537–540 об.
38. Там же. Д. 3. Л. 601 об., 605.
39. Там же. Д. 4. Л. 543 об.
40. Там же. Л. 538–538 об.
41. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 49.
42. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 10. Л. 140.
43. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 351 об.; Оп. 1. Д. 3. Л. 442, 448.
44. Там же. Оп. 1. Д. 2. Л. 398.
45. Терехин С.О. Немецкая архитектура в Саратовском Поволжье. С. 161.
46. Там же.
47. Лиценбергер О.А. Евангелическо-лютеранская церковь Святой Марии в Саратове (1770–1935). Саратов, 1995. С. 24.
48. Roemmich, H. Die evangelisch-lutherische Kirche in Ruβland in Vergangenheit und Gegenwart // Die Kirchen und das religiöse Leben der Russ-landdeutschen: Evangelischer Teil. Stuttgart, 1978. S. 11.
49. Лиценбергер O.A. Лютеранская церковь в Поволжье (с момента основания колоний до середины XIX в.). С. 57–58.
50. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 61.
51. Stumpp, К. Op. cit. S. 118.
52. Schnurr, J. Die Kirchen und das religiöse Leben der Ruβlanddeutschen: Katholischer Teil. Stuttgart, 1980. S. 44–45.
53. ЦГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 363 об.
54. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 291.
55. ПСЗРИ: Т. 17. С. 5.
56. Писаревский Г.Г. Внутренний распорядок... С. II–IV.
57. ПСЗРИ. Т. 16. № 11980.
58. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 10. Л. 27.
59. Там же. Д. 3. Л. 496-596 об.
60. Там же. Д. 10. Л. 114-114 об.
61. Там же. Д. 4. Л. 544 об.
62. См. Приложение 2.
63. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 543 об.
64. Kahle, W. Zum Verhältnis von Kirche und Schule in den deutschen Siedlungen an der Wolga bis zum Ausbruch des Ersten Weltkrieges // Zwischen Reform und Revolution. Die Deutschen an der Wolga. 1860-1917. Essen, 1994. S. 228.
65. Woltner, M. Op. cit S. 45.
66. ЦГАДА. Ф. 918. Оп. 1. Д. 918. Л. 21.
67. Русская старина. 1878. № 12. С. 717.
68. Клаус Л. Духовенство и школы в наших немецких колониях // Вестник Европы. 1869. № 1. С. 155–157.
69. Журнал заседаний... С. 151.
70. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 537–539 об.
71. ЦГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 45. Л. 6.
72. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 530.
73. Там же. Оп. 1. Д. 3. Л. 764 об.
74. РГАДА. Ф. 818. Оп. 1. Д. 818. Л. 21; ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 542–544 об.
75. ГАСО, Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 542-544 об.
76. Erbes, J. Eine Schullage der ersten Einwanderer an der Wolga // Wolgadeutsches Schulblatt. 1929. № 2. S. 195.
77. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 855. Л. 5.
78. Beratz, G. Op. cit. S. 268.
79. Клаус A.А. Указ соч.. С. 235.
80. Там же. С. 236.
81. Там же. С. 235.
82. Там же. С. 236.
83. Bourret, J. Op. cit S. 156.
84. Ibid. S. 157.
85. Ibid.
86. Schmal P. Op. cit. S. 651.
87. Beratz, G. Op. cit. S. 270–271.
88. Клаус A.A. Наши колонии. СПб., 1869. С. 7–9.
89. Bourret, J. Op. cit. S. 154.
90. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 855. Л. 4.
91. Wolgadeutshe Monatshefte. 1924. № 2. S. 94.
92. Erbes, J. Op. cit. S. 197.
93. Woltner, M. Op. cit. S. 19.
94. Ibid.
95. Ibid. S. 24.
96. Beratz, G. Op. cit. S. 288.
97. Ibid.
98. Писаревский Г.Г. Указ соч. С. VII.
99. Erbes, J. Op. cit. S. 192.
100. Писаревский Г.Г. Указ соч. С. V.
101. Там же. С. V–VI.
102. Schmidt, D. Op. cit. S. 201.
103. Beratz, G. Op. cit. S. 270.
104. ГАСО. Ф. 13. On. 1. Д. 155. Л. 16.
105. Bourret, J. Op. cit. S. 155; Woltner, M. Op. cit. S. 15.
106. Woltner, M. Op. cit. S. 30.
107. Писаревский Г.Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII в. (По неизданным архивным документам). М., 1909. С. 82.
108. Erbes, J. Op: cit. S. 195.
109. Beratz, G. Op. cit. S. 275.
110. ЭФГАСО. Фонд музея. 1348. Оп. 2. о/д. Д. 121. Л. 203 об.; Beratz, G. Op. cit. S. 253.
111. Bourret J. Op. cit. S. 160.
112. Woltner, M. Op. cit. S. 43.
113. Bourret, J. Op. cit. S. 161.
114. ЭФ ГАСО. Фонд музея. 1348. Oп. 2. о/д. Д. 121. Л. 204.
115. «Man hat aus mir, Off'cieren, ein'n Proceptor gemacht (Клаус A.A. Наши колонии. СПб., 1869. Вып. 1. Приложение 1. С. 8.). Слово «Proceptor» означает «шульмейстер». См. также: Schmidt, D. Op. cit. S. 81.
116. ГАСО. Ф. 180. Оп. 3. Д. 1. Л. 28.
117. Bourret, J. Op. cit. S. 161-165.
118. ГАСО. Ф. 180. Оп. 3. Д. 1. Л. 56 об.
Marusja
Постоянный участник
Сообщения: 583
Зарегистрирован: 29 май 2016, 16:06
Благодарил (а): 2009 раз
Поблагодарили: 868 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Marusja »

Георгий Раушенбах писал(а): 06 сен 2019, 20:26Если таковые требования почему-то не были предъявлены спецсоветом, их вправе предъявить читатели,
Вправе ли мы, читатели, вести обсуждение монографии на форуме в таком направлении? Не лучше ли это сделать, если это так важно, на другом уровне, и потом донести результат до "общго круга читателей"?

Просто, в очередной раз на сайте... , некрасиво и неприятно...

С уважением,
Marusja
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Думается, что обсуждение недочётов какой-либо работы неприятно не более, чем безразличное и безучастное (длительное время) к ним отношение.

На форуме собрана самая заинтересованная группа читателей.
Исследуемая история непосредственно и глубоко затрагивает как их самих, так и память их предков.
Соответственно в наших общих интересах сделать всё необходимое, чтобы главные исторические труды о немецких колониях Поволжья были безупречны и по форме и по содержанию.

Так почему бы этого не сделать сейчас? Или оставим внукам исправлять ошибки в ключевых понятиях типа «временная юридиция» (см. стр. 192)?

Предлагаю, будучи благодарными читателями, поступить иначе.
Внимательно прочтём текст, обратим внимание автора на допущенные неточности и попросим его подготовить новое, переработанное издание монографии с учётом выявленных погрешностей.

Это много лучше и полезнее, чем если бы мы продолжали «прятать голову в песок».
Георгий Раушенбах
Постоянный участник
Сообщения: 900
Зарегистрирован: 09 фев 2012, 11:09
Благодарил (а): 802 раза
Поблагодарили: 3158 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Георгий Раушенбах »

Веб-форумы для того и создаются, чтобы их участники могли вести обсуждение той либо иной темы https://ru.wikipedia.org/wiki/%D0%92%D0 ... 1%83%D0%BC. Не хвалить и не бранить, а именно обсуждать, придерживаясь правил, установленных на данном форуме. Причем все участники обсуждения равноправны, топикстартер может лишь просить остальных участников, чтобы они по возможности не отклонялись от заявленной темы.
Вопрос о том, вправе ли читатели обсуждать книгу, не ограничиваясь комплиментами ее автору, кажется странным. Конечно, вправе, не случайно же говорят, что книга выносится на суд читателей. Более того, критика очень нужна автору. Со стороны видно многое, что ускользнуло от его взора. Если читатели указывают на ошибки, автор благодарен им, во-первых, за то, что они взяли на себя труд прочитать его книгу, стало быть, он не зря старался ее написать. Во-вторых, за то, что они разглядели ошибки и теперь он может их исправить. Если же автор не согласен с критикой по существу, он может возразить читателю-оппоненту, привести свои доводы. От этого все только в выигрыше. Коль скоро профессор И.Р. Плеве решил выложить книгу именно на форуме, а не передать ее в библиотеку сайта, он, очевидно, рассчитывал услышать мнение читателей. Более того, автор даже пообещал ответить на заданные вопросы.
Вопросов прозвучало уже много, с ответами пока вышла задержка. Однако читатели надеются услышать их хотя бы по завершении публикации, если автор не может или не хочет (ненужное зачеркнуть) дать их сразу.
Аватара пользователя
путешественник
Постоянный участник
Сообщения: 707
Зарегистрирован: 17 янв 2011, 06:05
Благодарил (а): 2885 раз
Поблагодарили: 1963 раза

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение путешественник »

Студент писал(а): 07 сен 2019, 12:43 чтобы главные исторические труды о немецких колониях Поволжья были безупречны и по форме и по содержанию.

Так почему бы этого не сделать сейчас? Или оставим внукам исправлять ошибки в ключевых понятиях типа «временная юридиция» (см. стр. 192)?

Предлагаю, будучи благодарными читателями, поступить иначе.
Внимательно прочтём текст, обратим внимание автора на допущенные неточности и попросим его подготовить новое, переработанное издание монографии с учётом выявленных погрешностей.
А возможно ли добиться того, чтобы все было и по форме, и по содержанию? Думается, что это просто невозможно, ибо сколько голов, столько и мнений. Так всегда было, и, вероятно историю невозможно повернуть вспять.
А что значит подготовить новую монографию? Монография-это итог всей жизни, которая, как известно, второй раз не дается. Во всяком случае "небесная канцелярия" пока заявок не принимает. Это удел молодых-доработать и сделать так , чтобы было правильно с учетом требований, условий того времени, когда это будет сделано.В конце концев, если вносить какие-то свои замечания, уточнения, то они должны быть как-то научно обоснованы, аргуменированы, а это глубокие исследования, на которые нужно время и многое другое. А пока будем благодарны тому, что сделано. До настоящего времени очень многие пользовались трудами автора публикуемой монографии. Более полного материала по немцам Поволжья, при всех плюсах-минусах, на мой взгляд, пока нет. Высказывая свое мнение, не становлюсь на защиту автора.Просто, на мой взгляд, высказываю свое объективное мнение.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Уважаемый Путешественник,

спасибо за высказанное мнение.
Позвольте несколько уточнить мои пожелания по обсуждаемой работе, на которые Вы обратили внимание.

Было бы неправильно с моей (и с чьей-либо другой) стороны заводить разговор об изменениях концептуальной или содержательной стороны обсуждаемой книги. Это сугубо авторское дело и свобода творческого поиска не подлежит ограничениям. „Die Gedanken sind frei“ – истина вечная и неизменная.
Эту часть работы можно и должно обсуждать, ничего не требуя от автора, за исключением просьбы принять слова признательности в связи с проведённым исследованием.

Но, в части технического оформления монографии дело обстоит иначе. Уже сам предмет исследования заслуживает того, чтобы общепринятые требования к изложению в печатном виде исторического труда не нарушались. В этом плане никакой автор не может быть свободным, невзирая ни на какие заслуги. Думаю, Вы со мной согласитесь.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Глава IV

СИСТЕМА УПРАВЛЕНИЯ
ПОВОЛЖСКИМИ
КОЛОНИЯМИ

1. Формирование системы
управления колониями
в период их создания

Правовое начало формированию будущей системы колониального управления было положено 22 июля 1763 г. изданием двух законодательных актов. В первом — Манифесте — была предпринята попытка оговорить базовые принципы, на которых могла основываться организация внутренней жизни колонистов. Иностранным поселенцам, в частности, разрешалось селиться в городах или колониями. «Поместившимся особыми колониями или местечками, внутреннюю их юрисдикцию оставляем в их учреждение с тем, что Наши начальники во внутренних их распорядках никакого участия иметь не будут, а в прочем обязаны они повиноваться Нашему праву гражданскому. Если же иногда сами пожелают от Нас иметь особую персону для опекунства... то им дано будет» [1]. Манифест гарантировал колонистам право «на свободное отправление веры по их уставам и обрядам беспрепятственно», разрешал строить церкви и колокольни в колониях, иметь своих священнослужителей [2].
В тот же день, 22 июля, вторым законодательным актом в Петербурге была учреждена Канцелярия опекунства иностранных, которая получила «власть и преимущество... равное против прочих государственных коллегиев». В ее обязанности входила забота об иностранных поселенцах и, в частности, подготовка планов земель, предназначенных для создания «особых колоний и местечек». В своей деятельности Канцелярия была подотчетна только Екатерине II [3]. Президентом Канцелярии опекунства иностранных был назначен фаворит императрицы генерал-адъютант и камергер граф Г. Орлов.
Первоначально штат Канцелярии был немногочисленным и включал всего 18 человек: президента, вице-президента, статского и коллежского советников, секретаря, казначея, бухгалтера, переводчика и 10 канцелярских служащих [4]. Неопределенность функций, немногочисленность штата и отсутствие исполнительного аппарата на местах объясняются отсутствием у российского руководства четких представлений о масштабах предстоявшей колонизации и не начавшимся еще процессом переселения в Россию.
19 марта 1764 г. был утвержден императрицей в качестве закона сделанный Сенату Г. Орловым доклад «О размежевании земель для колонистов», который внес серьезные коррективы в обещанную ранее переселенцам «внутреннюю юрисдикцию» по их «благоучреждению». В частности, была одобрена идея графа Орлова о том, что «надлежит заблаговременно сочинить несколько различных учреждений, приняв в разсуждение разныя обстоятельства, и на которыя из оных ныне выехавшие или впредь выезжающие согласятся или от них предложенныя приняты быть могут, те, утвердя письменно, учинить всегдашним той колонии законом» [5]. Таким образом, администрация Канцелярии получила право наряду с обществами колонистов разрабатывать свои варианты системы управления в колониях, что можно рассматривать как отход от провозглашенных манифестом 22 июля 1763 г. обещаний. Правда, при этом за колонистами сохранялась прерогатива выбора любого из предложенных проектов устройства самоуправления, в то же время все проекты подлежали обязательному одобрению Канцелярией.
Необходимость данной меры Орлов мотивировал тем, что «без того легко могут произойти от таких своевольных установлений весьма предосудительныя государственной пользе следствия, а наконец от различия учреждений каждой колонии последует всегда замешательства и несогласия» [6]. По всей вероятности, конечной целью руководства Канцелярии опекунства являлась унификация будущих договоров с колонистами о внутреннем самоуправлении, хотя на словах она соглашалась с тем, что внутреннее управление колониями остается за самими колонистами [7].
В этом же законе уже оговаривались некоторые функции обществ и сельской администрации, принципы расселения, выделялись звенья будущего управления [8]. Общество должно было при необходимости наделять землей из отведенного для каждой колонии земельного фонда всех имевших право на надел колонистов. Контроль за соблюдением имущественных прав возлагался на «правительство» округов, пасторов, патеров, форштегеров и шульцев. Прихожане обязаны были содержать малолетних и престарелых членов семей умерших священнослужителей.
Связующим звеном между Канцелярией и колонистами должны были стать надзиратели над межевщиками, на которых временно возлагалось бремя опекунства [9]. Конкретное устройство колонистов в Поволжье было поручено представителю Канцелярии опекунства иностранных на Волге Ивану Райсу и Саратовской воеводской канцелярии [10].
Заключив договоры по набору и поселению колонистов с вызывателями, Канцелярия сделала следующий шаг в формировании системы управления поселениями иностранцев. В соответствии с утвержденной 17 ноября 1764 г. типовой формой договоров Канцелярии с вызывателями, внутренний распорядок в вызывательских колониях определялся особыми соглашениями переселенцев с вызывателями [11], а фактически, как показала действительность, самими вызывателями [12]. Согласно договору управление колониями вначале передавалось вызывательским комиссарам, а по окончании переселения предполагалось передать его самим вызывателям [13].
Хотя договоры вызывателей с колонистами надлежало представлять на утверждение Канцелярии опекунства, фактически это требование не соблюдалось ни одной из сторон. Канцелярия была заинтересована лишь в конечных результатах колонизации и в максимальной экономии средств, отпускаемых на переселение. А частные вызыватели, желая обогатиться, не стремились поставить свою деятельность под контроль государственных органов, следствием чего явилось полное бесправие вызывательских колонистов. По признанию администрации Канцелярии, «выгоды обещаны были единственно в таком намерении, чтобы сии вызыватели, поселясь при вызванных ими иностранцах, старание свое употребили о доставлении колонистам их потребных к благосостоянию способов, не допуская до забот в том правительство, а не для того только, чтобы они вызывателей единственно свою пользу получали, не прилагая о колонистах своих ни малейших трудов и стараний» [14].
Известен лишь один случай, когда Канцелярия действительно предоставила иностранным переселенцам право самим разработать механизм внутреннего самоуправления, но это объясняется исключительно выгодными для казны жесткими экономическими обязательствами колонистов. В апреле 1765 г. агент Евангелического общества Аугсбургского исповедания П.К. Фриз подал в Канцелярию опекунства иностранных прошение о создании в Астраханской губернии селения на следующих условиях: иметь землю «в вечном и собственном... владении», учреждать внутреннюю «полицию и правление по их (членов общества. — И. П.) благоизобретению» без права официальных властей вмешиваться в «никакие их распоряжения, договоры, наследства, завещания, опекунства и прочие сему подобные дела, но они сами имеют (право. — И. П.) избирать между собою таких людей, которым поручено будет учредить полицию, содержать добрый порядок и чинить суд и расправу по гражданским Российского государства узаконениям, под единственным надзиранием тамошнего губернатора», при необходимости беспрепятственно получать паспорта через своих старшин. При согласии казны на эти условия общество брало на себя круговую поруку в возвращении ссуд и исправной уплате пошлин и акцизов по истечении предназначенных для колонистов льгот [15]. 27 марта 1767 г. сарептскому Евангелическому обществу была дарована жалованная грамота на оговоренных условиях: общество поддерживает контакт с губернатором и исключительно через Канцелярию опекунства иностранных, которую нужно было извещать обо всех распоряжениях по сарептскому самоуправлению, а Канцелярия подобную информацию доводила до астраханского губернатора [16]. Таким образом, колония Сарепта выходила из единой системы управления поволжскими поселениями иностранцев, напрямую подчиняясь Канцелярии. Ее история — предмет особого рассмотрения и остается за пределами данного исследования.
Колонисты, расселяемые компактно вне Поволжья, вообще были лишены права на «внутреннюю юрисдикцию». Так, казенные колонисты в Лифляндии находились под управлением лифляндского генерал-губернатора Броуна, который должен был заключить с ними контракты, лишенные тех преимуществ, какие имели саратовские колонисты [17].
Расселяемые в Новороссии колонисты были отданы под полный контроль президента Малороссийской коллегии графа П.А. Румянцева, которому было разрешено и поручено разработать свой механизм управления колониями [18].
Начавшееся в 1764 г. заселение отведенных под колонизацию земель в Поволжье достаточно быстро убедило Канцелярию в необходимости создания своего исполнительного органа в Саратове. Местная воеводская канцелярия и межевщики, обремененные своими прямыми обязанностями, оказались не в состоянии обеспечить ни эффективной помощи колонистам в создании поселений, ни достаточного контроля над ними. К тому же колонисты крайне негативно восприняли разработанную для них Канцелярией инструкцию, которой руководствовалась Саратовская воеводская канцелярия.
По свидетельству графа Орлова, колонисты считали инструкцию недействительною, «называя письмом, сочиненным без соизволения Ея Императорского Величества» [19]. 28 апреля 1766 г. было принято решение о создании в Саратове особой Конторы для колонистов с правами на уровне других коллежских контор [20]. Круг ее обязанностей не был регламентирован. Закон оговаривал лишь два момента. Во-первых, Саратовская Контора Канцелярии опекунства иностранных должна была управлять колонистами «на то время, пока сие иностранное население войдет во асе российския обычаи, может уже препоручено быть под общее обыкновенно учрежденных мест российское управление» [21]. Во-вторых, все конфликты между местным населением и колонистами подлежали коллективному рассмотрению Конторой и Саратовской воеводской канцелярией [22]. По некоторым данным, Конторе предписано было «управлять всеми колонистами без изъятия, и всякий распорядки и главное надзирание иметь во всех селениях, доколе внутренняя юрисдикция сочинена и правительством утверждена, а вызывателям власть определена не будет» [23].
27 мая 1766 г. президенту Канцелярии было дано право личного подбора кадров как для Канцелярии, так и для Саратовской опекунской Конторы. Необходимость этой меры аргументировалась спецификой деятельности данного ведомства, так как все дела, которыми занималась Канцелярия, требовали для их выполнения способных людей с хорошими знаниями иностранных языков [24]. Президент имел право определять размеры жалованья, по своему усмотрению набирать дополнительные штаты и сокращать их по мере необходимости. При острой нужде в «способных людях» указ разрешал брать таких «из Кадетского Сухопутного Шляхетского корпуса... которых оный Корпус отпустить за благо разсудит» [25].
Двухгодичная практика управления колонистами вызвала потребность в создании промежуточного между Конторой и колонистами управленческого звена в лице окружных комиссаров, о чем она первая запросила Канцелярию в 1768 г.
Свое предложение Контора аргументировала тем, что из Саратова все сложнее управлять колониями на той обширной территории, которую они стали занимать к концу 1767 г. Четко определенный штат чиновников Конторы не справлялся с постоянной раздачей кормовых денег, обеспечением колонистов сельхозинвентарем. А самим иностранным поселенцам постоянные поездки в Саратов и обратно приносили значительные убытки, особенно во время сельскохозяйственных работ. Опыт и проблемы в управлении колониями в первые годы после поселения убедили Контору в необходимости контроля за поведением колонистов и «в понуждении их к работам» [26].
Канцелярия согласилась с резонными доводами своей Конторы, добавив к ним свое мнение о том, что без создания специального органа контроля за колонистами в местах их поселения нельзя обойтись, так как, по ее мнению, среди них много людей «безпорядочных, ленивых и невоздержанных». Основная масса колонистов, по заявлению Канцелярии, сама просила о помощи, так как выбранные форштегеры не справляются со своими обязанностями. Кроме того, требовался более четкий контроль за выдачей кормовых и ссудных денег.
Таким образом, институт окружных комиссаров был одобрен. К комиссарам предъявлялись достаточно высокие требования: они должны были быть людьми «хорошаго поведения и трудолюбивые и попечительные, но и довольно сведущие в практике о сельской экономии и знающие иностранныя языки» [27].
В том же 1768 г. Контора составила «временную юрисдикцию» для поддержания среди колонистов порядка до тех пор, пока они, все до единого, станут законопослушны и будут способны содержать хозяйство своим трудом, полностью обеспечивая питанием свою семью [28], Предъявленные требования фактически делали «временную юрисдикцию» постоянной. В 1769 г. Канцелярия опекунства ее утвердила под пространным названием «Инструкция, по которой все новопоселенные иностранцы поступать должны, с показанием, каковые преступления зависят от главного правительства, то есть Канцелярии опекунства иностранных и ея Конторы, и что оставляется внутреннему разбирательству их начальников».
Инструкция завершала юридическое оформление колониальной системы управления, регламентируя права и обязанности как сельских должностных лиц, так и всей колонистской массы. Система управления получила достаточно стройный и завершенный вид: Канцелярия опекунства иностранных, Саратовская Контора Канцелярии опекунства иностранных, окружные комиссары и выборная сельская администрация в лице форштегеров и бейзицеров. Действие инструкции распространялось и на вызывательские колонии.
Последние к тому времени стали серьезной проблемой для Канцелярии и ее Конторы в Саратове, тем более что они составляли большинство поволжских колоний. Серьезным просчетом Канцелярии опекунства оказались неоправданные надежды на возможную экономию государственных средств при колонизации путем создания вызывательских колоний. В итоге вместо ожидаемого экономического расцвета Канцелярия получила находившиеся в состоянии перманентного кризиса колонии, нуждавшиеся в постоянной серьезной финансовой и материальной подпитке со стороны казны. Канцелярия уже не могла и далее оставаться безучастной к взаимоотношениям вызывателей и их колонистов.
Между тем вызыватели попытались организовать в своих колониях собственную систему управления. В 1767 г. Руа передал в свои колонии сочиненную им «внутреннюю юрисдикцию», которая по многим пунктам противоречила положениям манифеста [29]. Возглавивший с 1767 г. колонии Руа поверенный капитан Гогель превратил проходившие через его руки казенные средства (ссуды, кормовые и т. п.) в орудие давления на колонистов. В частности, при их, по его мнению, плохой работе он сокращал количество выдаваемых им кормовых денег, не имея на то никакого права. В 1769 г. 12 из 25 колоний Руа подали жалобы в Канцелярию, обвинив дирекцию в невыполнении обязательств и присвоении конторских денег [30]. По утверждению вице-президента Канцелярии опекунства В. Баскакова, дирекция Руа стремилась получить такую власть, «посредством которой весьма бы нетрудно им было доказанное уже корыстолюбие насыщать без всякого почти препятствия». Канцелярия отказалась утвердить предложенный устав под предлогом, что не имела точного распоряжения от императрицы о том, какая у вызывателей над колонистами должна быть власть. Присвоенная Руа власть, по мнению Канцелярии, «предосудительна не только правам колонистским, но и несовместима частному лицу» [31].
Тем не менее дирекция Руа обязала своих колонистов под присягой в том, что «клятвою именем божиим поступать во всем по точкой силе и содержанию полицейского устава и верно о всем доносить, что ими вреднаго или предосудительного в разсуждении дирекции примечено не будет». Одновременно по требованию дирекции были произведены перевыборы всех ранее утвержденных Конторой форштегеров. Новые форштегеры на этот раз были утверждены дирекцией, о чем она поставила в известность Контору [32].
С попыткой изолировать вызывательских колонистов от влияния государственных органов Контора, с одной стороны, не могла согласиться, с другой — не имела юридических рычагов изменить положение. Тогда в борьбе за власть и влияние было использовано недовольство колонистов дирекцией. В 1769 г. большая часть приехавших на Волгу иностранцев по вызову Руа подали в Контору в Саратове письмо с жалобой на обиды, которые чинила вызывательская дирекция. В письме они отмечали, что приехали служить императрице, а не платить кому-то налоги и никому, кроме высокой короны, не присягали [33]. Отправляя их жалобу в Канцелярию, Контора подтвердила, что в соответствии с контрактами они должны быть покорны. Но есть все основания полагать, что подобное письмо было организовано Конторой.
Другая сторона тоже не бездействовала. Так, поверенный в делах Руа Гогель собрал с некоторых колонистов подписи и через пастора Фукса передал письмо в Канцелярию, в котором изложил свое видение решения проблем между колонистами и дирекцией.
Для разрешения возникшего спора в Саратов из Петербурга прибыл коллежский асессор фон Либгард «с двумя тетрадями за шнуром и печатью». Желающие остаться под вызовом Руа ставили свою подпись в одной тетради, а те, кто такого желания не высказывал, — в другой. В подчинении дирекции решили остаться только 420 из 1347 семей [34]. На основе этой инспекции было отказано дирекции Руа в управлении всеми колонистами, в его подчинении оставили только согласных с ним [35]. Через некоторое время и эти семьи изъявили желание стать коронными колонистами.
Колонии барона Борегарда управлялись набранными им «колонными офицерами» во главе с его поверенными — полковником и майором братьями Монжу. В соответствии с договором вызывателя и Канцелярии его офицеры-поверенные сохраняли полученные при европейских дворах ранги. Им «дозволено было... для содержания своих людей в послушании разделить колонистов по швейцарскому обряду на полки, на роты и на капральства, и тех, которые явятся способны, назначивать разными воинскими титулярными чинами, которые только в колонии их действительными будут, дозволять однако оные титулы и в пашпортах писать» [36].
На протяжении 1768 г. офицеры Борегарда трижды обращались в Канцелярию с просьбой взять на себя выполнение заключенных с ними Борегардом контрактов, признаваясь, что отсутствие денежного содержания заставило их пользоваться предназначенными для колонистов ссудами и кормовыми деньгами. Ситуацию запутали к тому же контракты, которые поверенные, в частности полковник Монжу, заключали с отдельными лицами, вербуя их в ряды колонных офицеров, однако не выполняя обязательств [37].
В тяжелом правовом положении оказались колонисты Борегарда. Их вынудили подписать обязательства, согласно которым они попадали в полное подчинение вызывателя. Так, в обязательствах говорилось: «... 2) Ни я, ни мои семейныя не имели права без разрешения нашего начальника и директора барона Борегарда оставить отведенный участок и поселиться в другое место, но обязуюсь весьти себя как подобает честному человеку и подчиняться не только всем уже существующим государственным законам, но и впредь для колонистов особо уставляемым положениям. 3) ... Кроме того обязуюсь следовать всем мероприятиям, которыя будут вообще установлены директором колонии, как для погашения долгов, так и всем другим распорядком, вводимым для общего блага нашей колонии» [38]. Договор обязывал колонистов к выплате директору или его наследникам ежегодной десятины, а директор вызывался быть «заступником перед Канцелярией опекунства иностранных и везде, где надобность укажет», и как бы в насмешку обещал «содействовать к достижению всех обещанных манифестом привилегий», которые уже нарушались самим содержанием договора [39].
Полная зависимость колонистов от вызывателей делала их совершенно бесправными, превращая в какую-то разновидность крепостных крестьян. Подобное положение не устраивало Контору, так как она не могла осуществлять эффективный контроль за большей частью колонистов, а также за расходованием выдаваемых переселенцам казенных ссуд.
«Временная юрисдикция», составленная Саратовской Конторой опекунства иностранных в 1768 г. и утвержденная Канцелярией в 1769 г. в виде инструкции, была направлена на централизацию управления колониями, однако, на наш взгляд, не лишала еще «вызывателей... фактически... всякой власти», как считал Г.Г. Писаревский [40]. Так, инструкция отнесла к начальникам колоний и «вызывателей над вызванными только ими колонистами и определенные от них всякого звания надзиратели» [41]. К последним, как можно судить, авторы инструкции относили вызывательских доверенных лиц и «определенных от их к разным должностям форштегеров» [42]. Данные обстоятельства позволяют утверждать, что инструкция создавала такую правовую основу, которая давала возможность ограничить вызывательскую власть, а затем и полностью ее ликвидировать. Материалы ревизии фон Липгардта в колониях Руа в 1769 г. свидетельствовали, что колонисты еще числились в «юрисдикции» вызывателя [43].
Опираясь на инструкцию, Контора приступила к постепенному оттеснению вызывателей от реальных рычагов управления колониями. В 1769 г. Боффе жаловался в Канцелярию опекунства на Контору, которая свои предписания направляла прямо его форштегерам, отчего «вызыватели сделались безызвестными, форштегеры вышли из повиновения, а колонисты стали роптать на вызывателей и отказываться от своих обязанностей. Девок выдают в замужество без его же ведома. Пожитки сирот, у коих родители померли, не отданы ему в руки, и бедныя сии дети оставлены без пропитания и обучения христианской вере. Многие колонисты от пресечения ему от управления бродят по колониям, прося милостыни» [44].
В свою очередь, на действия Боффе жаловались и колонисты, и форштегеры, которые увидали в инструкции возможность избежать более тяжелой, по сравнению с коронными поселенцами, участи. Открытое неповиновение Боффе было проявлено в Россоши в январе 1769 г. форштегером Жиро, которому Контора приказала взыскать долг с одного колониста в пользу другого. Находившийся в то время в колонии Боффе отменил все распоряжения форштегера, при этом заявив: «Я удивлен, что вы не уведомили меня о своих распоряжениях, зная, что я нахожусь в колонии <...> я запрещаю вам дать дальнейший ход этому делу <...> вы должны помнить, что состоите под моей дирекцией, и вести себя сообразно с этим; в противном случае я вынужден принять соответствующие меры». В своем меморандуме в Контору Жиро подчеркнул: «В колонии все было спокойно, пока отсутствовал Боффе или пока он не осмеливался напускать на себя важность и присваивать себе права, которыя у него оспаривались и впредь будут оспариваться (разрядка наша. — И. П.) <...> легко видеть, что учрежденная в колонии полиция как бы упраздняется и бесполезна, ибо как только она скажет — белое, дирекция говорит — черное. Недовольный обратится к дирекции, она становится на его сторону, и колония впадает в смуты и волнения, часто доходившия до конторы в ущерб колонии, если только бригадир своим вмешательством и правосудием не решал дела» [45].
Отказ колонистов от подчинения Боффе привел даже к избиениям колонистов по приказу вызывателя и новым жалобам на него. Один из форштегеров заявил: «Мы снова решительно отказываемся от дирекции и отдаем себя под покровительство высокой короны, которой мы и присягали в Ораниенбауме» [46]. Контора подтвердила жалобы колонистов, подчеркнув эгоистичность интересов Боффе и его противодействие «желаниям» Конторы [47]. Жалобы Боффе были признаны безосновательными [48]. Ему были запрещены любые контакты с колониями до приезда комиссии из Петербурга. При нарушении требований Канцелярии даже разрешалось взять Боффе под караул [49]. В 1770 г. он был окончательно отстранен от управления колониями по рекомендации Канцелярии опекунства иностранных [50].
Аналогичные выводы были сделаны и в отношении остальных вызывателей [51]. Администрация Борегарда была отстранена от управления колонистами в 1769 г. До 1774 г. управлял частью оставшихся под дирекцией Руа колоний его поверенный Гогель [52]. Однако до окончательного финансового расчета с вызывателями Контора стремилась не смешивать коронных и вызывательских колонистов, опасаясь усложнить проблему долгов. И лишь созданная в 1777 г. специальная комиссия поставила точку в вызывательской истории. Подготовленные ею расчеты были утверждены Екатериной II, а вызыватели дали подписки о своем полном удовлетворении и отказе от каких бы то ни было претензий [53]. В 1777 г. борегардовские, а в 1779 г. колонисты Руа и Боффе были причислены к коронным [54].
Приняв решение о приглашении иностранцев для поселения в России, правительство слабо представляло, какой будет система управления ими. Манифест 22 июля 1763 г. в основном был рассчитан на привлечение колонистов, и обещанные права внутреннего самоуправления носили исключительно декларативный характер.
Отход от закрепленных в манифесте свобод начался еще до поселения колонистов на Волге — в законе от 19 марта 1764 г. На основе этого закона Канцелярия стремилась к унификации системы внутреннего самоуправления в интересах царской бюрократии и в конечном счете этого достигла.
Возведенная в систему частновызывательская практика набора будущих колонистов фактически привела к прямому нарушению обещанного манифестом 22 июля 1763 г. права на принятие колонистами самостоятельно «внутренней юрисдикции», поставив их в экономическую и правовую зависимость от вызывателей.
Открытие в Саратове в 1766 г. Конторы Канцелярии опекунства иностранных означало формирование вертикальной структуры управления колониями, которое продолжилось в 1768 г. введением института окружных комиссаров.
Постепенное устранение от управления колонистами вызывательских администраций привело к завершению формирования системы управления колониями в 1771 г., когда контроль над низшим звеном управления стал полностью и безраздельно принадлежать государственной администрации, хотя формально половина колоний до конца 70-х годов оставалась вызывательскими. При этом были существенно ограничены и декларированные в манифесте привилегии колонистов на участие в разработке колониального управления. Впрочем, иначе и не могло быть. Самодержавное государство не могло допустить развития общественной инициативы, не поступаясь своими интересами.

Примечания

1. Полное собрание законов Российской империи (далее ПСЗРИ), Т. 16. С. 314.
2. Там же. С. 313.
3. Там же. С. 318.
4. Там же. С. 328.
5. Там же. С. 653.
6. Там же.
7. Там же.
8. Там же. С. 654.
9. Там же. С. 648.
10. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997. С. 70.
11. ПСЗРИ. Т. 16. С. 967.
12. Там же.
13. Там же.
14. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 211.
15. ПСЗРИ. Т. 17. С. 153–155.
16. Там же. Т. 18. С. 62–64.
17. Там же. Т. 17. С. 686.
18. Там же. Т. 18. С. 37–38.
19. Там же. Т. 17. С. 669.
20. Там же.
21. Там же.
22. Там же.
23. Цит. по: Писаревский Г.Г. Внутренний распорядок в колониях Поволжья при Екатерине II. Варшава, 1914. С. 8–9.
24. ПСЗРИ. Т. 17. С. 795.
25. Там же. С. 786.
26. Цит. по: Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 9; Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 99.
27. Цит. по: Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 9-10; Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 99–100.
28. Цит. по: Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 98. Утверждение Дитца о появлении «временной юрисдикции» в 1767 г. является неточным, так как упоминаемый в ней институт окружных комиссаров был создан годом позже.
29. ЦГАДА Ф. 283. Оп. 1. Д. 52. Л. 92, 93 об., 94.
30. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 105 об.
31. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 100.
32. Там же.
33. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 197.
34. Там же. Л. 197 об.
35. Там же.
36. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 32.
37. ЦГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 362-363 об.
38. Цит. по: Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 95.
39. Там же.
40. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 10.
41. Там же. С. IV–V.
42. Там же. С. VIII.
43. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 106 об.; ЦГАДА Ф. 283. Оп. 1. Д. 52. Л. 92–94 об.
44. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 102.
45. Там же. С. 105–106.
46. Там же. С. 107–108.
47. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 229.
48. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 102.
49. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 107.
50. Там же. Д. 666. Л. 230.
51. Там же. Л. 237.
52. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 108.
53. Там же.
54. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 157; Д. 7. Л. 22–22 об.
Аватара пользователя
путешественник
Постоянный участник
Сообщения: 707
Зарегистрирован: 17 янв 2011, 06:05
Благодарил (а): 2885 раз
Поблагодарили: 1963 раза

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение путешественник »

Студент писал(а): 07 сен 2019, 23:40Но, в части технического оформления монографии дело обстоит иначе. Уже сам предмет исследования заслуживает того, чтобы общепринятые требования к изложению в печатном виде исторического труда не нарушались. В этом плане никакой автор не может быть свободным, невзирая ни на какие заслуги. Думаю, Вы со мной согласитесь.
Да, конечно было бы, и должно бы напечатать монографию в хорошем переплете с прилиным оформлением-книга-то на века. Но что это стоит и морально, и материально, знает только тот, кто сам это делал. Не всем и не всегда это под силу в наше сумасшедшее время. Видимо и у Игоря Рудольфовича есть на то причины-таким образом публиковать созданное.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Позволю себе высказать субъективное видение отдельных сторон концептуального подхода монографии, которым на мой взгляд следовало бы уделить более пристальное внимание.
Речь идёт о принципах и методах государственного управления, сложившейгося в 18 столетии. Оставляя таковые за рамками рассмотрения неизбежно приходится сталкиваться с противоречивостью результатов исследования.

В обсуждаемой работе эта противоречивость обнаруживается при рассмотрении хозяйственной политики в колониях. С одной стороны автор исходит из того, что колонисты будучи вольными людьми, наделёнными царскими льготами, свободно поселились в России, где потребовалось «хозяйственное освоение» пустых территорий. С другой стороны, на основе специальной инструкции к ним начало применяться телесное наказание и принуждение, что «неминуемо изменяло характер труда, превращая его из свободного в одну из разновидностей подневольного, как будто речь шла не о самостоятельных хозяевах, каковыми теоретически являлись поселяне, а о крепостных».

Не исследовав действительных причин данного явления, автор отнёс их на счёт недостатков «инструкции, которая своими предписаниями тормозила развитие инициативности в колонистских хозяйствах. Мелочная регламентация просматривалась во многих статьях.»

Замечу, что ещё более определенное суждение на сей счёт изложено на данном сайте, в разделе о внутренней Инструкции 1800 года. Там говорится: «Современному читателю нелегко представить, для чего понадобилось принимать эти супербюрократические акты и как они могли реально выполняться. Ответ на первый вопрос, вероятно, следует искать в извечной убежденности чиновников, что начальству всегда и всё видней, ….Для стопроцентного выполнения такого рода инструкций было необходимо, как минимум, чтобы чиновники, управлявшие колониями, разбирались в крестьянском ремесле и во всех житейских делах колонистов гораздо лучше их самих. Ничего подобного в действительности, разумеется, не наблюдалось. С другой стороны, немцы, как известно, и сами по себе склонны к порядку и размеренности. Это не значит, что они нуждаются в регламентации каждого своего шага.»

Представляется целесообразным разбираться в причинах обозначившейся проблемы посредством анализа теоретических основ внутреннего государственного управления, выйдя далеко за рамки нормативной базы колонизационной политики, рассмотрением которой ограничился автор.

Побудительные мотивы императрицы о переселении колонистов проистекали из господствовавших в ту эпоху взглядов на способы и методы обеспечения могущества государства. Данные методы были теоретически обоснованы и практически опробованы в европейских государствах в т.ч. в Германии, будучи обусловлены экономическими последствиями тридцатилетней войны (1618 – 1648 г.г.). Восстановление эффективной хозяйственной жизни и обеспечение прироста населения, становились первоочередными задачами государственного управления. Их выполнение требовало такого внутреннего порядка, который бы обеспечивал социальную и общественную безопасность подданных. Первостепенное значение приобретали вопросы развития и поддержки ремёсел, сельского хозяйства, охоты и рыболовства, лесного и горного дела, строительство мостов и дорог. Всё это способствовало интерпретации управленческой деятельности с позиции камералистики – учения, ориентированного на создание условий для роста доходов монаршей казны (die Kammer) и представлявшей собою германскую разновидность политики меркантилизма.

Для подготовки специалистов нового типа в германских университетах начиная с 1727 года появились специальные кафедры с официальным названием «экономической, полицейской и камеральной науки».
Упоминание о полицейской науке (Polizeiwissenschaft) не случайно и требует разъяснения, иначе современнику сложно будет понять, например, связь между жизнью в колониях и неким полицейским уставом из монографии (см. на стр. 207), т.к. термин полиция имел несколько значений, не связанных с нынешним пониманием.

Само слово «полиция» пришло в русский язык из немецкого. Будучи производным от греческого «politeia» и трансформировавшись в латинское «politia», в немецком варианте оно претерпело дальнейшее изменение. Из-за произношения буквы «t» как «z» возникло немецкое «Polizei».
Изначально термин полиция не указывал на какой-либо орган государственной власти. Под полицией понималось: во-первых, надлежащее состояние порядка и городского управления; во-вторых, реализация практических мер направленных на их достижение; в-третьих, положительные результаты такой деятельности. Например, о германских городах где царил отлаженный внутренний порядок говорили как о «хорошо полициированных» городах.
Одно из первых упоминаний слова «полиция» встречается в названиях предписаний о поддержании порядка, изданных властями германского города Фрайбурга в 1324 г.

Два века спустя, отмечается всё большая распространённость данного термина в немецком канцелярском языке. В эпоху реформации происходит его закрепление в сфере теологии. Слово полиция появляется в тексте Библии переведённой в 1527 году Мартином Лютером на немецкий язык и написанных им трактатах. В толковании Лютером книги Бытия, изданном в 1558 году, обнаруживается разъяснение о том, что полиция, т.е. состояние хорошего внутреннего порядка в государстве «есть необходимая помощь и снадобье гибнущих натур, принуждением законов и наказанием должно воспрепятствовать свободному шествию по свету вожделения и внутренних соблазнов».
Первым законодательным актом германской империи, в котором говорится о «порядке и полиции» является имперский устав о правлении 1495 года. С началом шестнадцатого столетия число подобных актов продолжало расти.

Положения всех полицейских уставов строго предписывали ведение богоугодного образа жизни, запрещали под угрозой наказания всякое святотатство, чревоугодие, проклятия и заклинания, излишнюю роскошь в празднованиях, супружескую неверность и конкубинат. Теоретическое обоснование данных норм вытекало из трудов теологов, стремившихся интерпретировать христианско-сословное понимание полиции. Так, в трактате под названием «Библейская полиция», изданном в 1653 году, отмечалось, что «религия это несущая опора и оплот хорошей надёжной полиции во всех сословиях», «где нет религии ... нет и надёжной полиции и правления ».

Типичные задачи полицейской науки сформулировал каммералист И. Г. Дарьес. В его представлении она должна учить тому, как следовало бы устраивать государство, дабы его жители не только сохраняли свои доходы, но и год от года приумножали их. Конечная цель полиции заключается в стремлении не допустить бедность и увеличении богатства. «Бедность является очень важной движущей пружиной беспорядка, а богатство в отсутствии порядка есть источник бесконечно больших пороков.»

Это предполагало полную занятость населения и обязывало выяснять, как и чем каждый в государстве добывает себе на пропитание, выявляя тунеядцев. Согражданам, стремящимися быть полезными государству, надлежало оказывать всяческую поддержку: содействовать в приобретении материалов и сырья, помогать в сбыте товаров и продуктов. Подобная практика государственного управления получила название «полицейского государства».

Идеологической основой полицейского государства явилась эвдемоническая философия, усматривавшая цель государства в достижении народного благоденствия, народного счастья. Идеологи и практики полицейского государства полагали, что счастье можно достичь благодаря регламентации всего и вся, поскольку надеяться на то, что индивид может сам понимать, что для него, а следовательно, и для государства является хорошим, а что плохим, занятие тщетное. Такая посылка содержится в изречении Фридриха Великого: «Народу, как больному ребенку, следует указывать, что ему есть и пить».

Камеральные науки, и прежде всего наука о полиции, послужили инструментом необходимым для реализации идей «полицейского государства». Известный их представитель И. Х. Г. Юсти, разработал наиболее систематизированные труды в сфере государственного управления. Часть их была переведены на русский язык при императрице Екатерине II. В работе "Государственная экономика" Юсти рассматривал образ жизни подданных и их первейшую потребность в продовольствии как два компонента сферы полиции. Конечную цель полиции он видел в соединении этих начал в таком положении и взаимосвязи, чтобы «подданные становились полезными республике и были в состоянии легко прокормиться».

Сопоставляя изложенное с материалом, представленным в монографии, можно сделать вывод о том, что очень многие положения камералистики послужили руководящим началом и воплотились в деятельности царской администрации при организации и становления немецких колоний в Поволжье. По сути колонизация Поволжья стала практической реализацией идей полицейского государства в России. По иронии судьбы или стечению обстоятельств, но методы выработанные германскими теоретиками полицейского государства были впервые опробованы в России на немецких же крестьянах.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Уважаемый Рудольф,

будучи почитателем исторических трудов и внимательным читателем Вашей работы, я обращаю внимание на те вопросы в Вашей монографии, которые кажутся мне чем-либо непонятными или неясными. Чтобы разобраться в возникших неясностях, я обращаюсь непосредственно к той книге или к тому документу на который Вы любезно даёте ссылку.

К сожалению довольно часто приведённые ссылки оказываются бесполезными или неточными, поскольку сведений, на которые Вы ссылаетесь, там либо не оказывается либо они во многом не совпадают с тем содержанием, которое перенесено в монографию.

Так, например, мне представилось не очень понятным содержание абзаца на стр. 185.
«Нехватка проповедников в колониях и особенно несоответствие некоторых занимаемым должностям и призванию заставили Екатерину II поставить характерную памятку на сенатском проекте 1786 г. об учреждении главной консистории лютеранского и реформатского исповедания: «Сей проект составлен по моему приказанию… и клонится к этому, чтобы заводить… в России где есть, протестантские кирхи, попов из российских подданных тех законов, дабы избавиться бродяг шведских и их наций, Канцелярия развращает те народы и не вселяет в них верность и ревность к России…» (67. Русская старина. 1878. № 12. C. 717.)
Мне показалось не совсем обычным выражение «поставить характерную памятку», противное стилистике и русского языка и общеупотребительным выражениям принятым в канцелярском делопроизводстве. Также показался непонятным смысл фразы «Канцелярия развращает те народы …».

Воспользовавшись ссылкой, мне удалось разобраться в причинах возникших затруднений.

Прежде всего нужно уточнить, что речь идёт о проекте действительного тайного советника фон Фитингофа, представленном в докладе сената. На проекте Императрица не то чтобы «ставила характерную памятку», но собственноручно, как это принято говорить в таких случаях, наложила резолюцию.

Далее, вынужден сообщить, что данный документ подготовлен не по причине, как Вы пишите, нехватки в колониях проповедников и особенно несоответствие некоторых занимаемым должностям и призванию. Более того, он и к России относится не в первую очередь, поскольку речь там прежде всего о Прибалтике и Финляндии.

Ну и конечно нет обвинений в адрес Канцелярии по части растления народов.
Понимаете ли, слово КАНЦЕЛЯРИЯ отсутствует напрочь.

В истинности моих замечаний можно убедиться, ознакомившись с обсуждаемым документом. Привожу его текст полностью для сравнения с тем вариантом, который напечатан у Вас.
«Сей проект составлен, по моему приказанию, д. т. советн. Фитингофом и клонится к тому, чтоб заводить в Лиф-Эст-и Финляндии такожде, а в России где есть, протестантские кирки попов из российских подданных тех законов, дабы избавиться бродяг шведских и иных наций, кои развращают те народы и не вперяют в них верность и ревность к России, что ныне летом в Финляндии довольно оказалось»
Поскольку мне уже встречались в монографии документы с изменённым содержанием (очевидно в таком виде они убедительнее встраивались в отстаиваемую Вами историческую концепцию), то просил бы Вас коротко прокомментировать приведённый пример вольного (или, простите за каламбур, невольного) обхождения с историческими документами.

Заранее признателен за Ваш комментарий.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

2. Саратовская Контора
опекунства иностранных
и ее роль в жизни колонистов

Главным административным учреждением Канцелярии опекунства иностранных по отношению к поволжским колонистам была Саратовская опекунская Контора, которая состояла из присутствия, межевщиков и комиссаров.
Коронные колонии в 1766 г. были разделены на 13 административно-территориальных округов во главе с крейскомиссарами, однако практически можно вести речь об 11 округах, так как из-за нехватки окружных комиссаров Контора для удобства управления вынуждена была некоторые из них объединить. В основу деления коронных колоний были положены два принципа: конфессиональный и территориальный. На луговой стороне восемь колоний были объединены в округ «лютеранского закона № 1», а на нагорной стороне было образовано 7 округов «лютеранского закона», 2 округа «реформатского закона» и 2 округа «католического закона».
Вызывательские колонии были выделены в отдельные округа: Тонкошуровский и Краснопольевский у Руа, Екатериненштадтский и Панинский у Борегарда и Макаровский у Боффе. При этом в состав округов вошли колонии различного вероисповедания. В результате были нарушены закрепленные в манифесте обещания соблюдать конфессиональный подход при поселении.
Ключевым звеном в конторской структуре являлось присутствие, возглавляемое главным судьей или главноприсутствующим. В присутствие на протяжении существования Конторы входило от одного до трех членов. Решения Конторы носили коллегиальный характер, но могли приниматься и в отсутствие главного судьи и даже при наличии только одного члена, что иногда имело неожиданные последствия. Так, в мае 1777 г. колонисты отказались подчиниться конторскому указу, потому что он, по мнению колонистов, был недействителен, так как был подписан только Райсом [1].
При вынесении принципиальных решений окончательное слово оставалось за главным судьей. В частности, при отъезде с ревизией в колонии в августе 1775 г. М. Лодыжинский предупредил членов Конторы, что при отсутствии единого суждения по канцелярским указам необходимо последние присылать к нему в колонии для принятия окончательного решения [2].
Члены присутствия обязаны были ревизовать колонии, контролировать деятельность комиссаров и сельских начальников, принимать решения по текущему управлению. Более загруженным оказался Райс, который осуществлял контроль над межевщиками, отвечал за разведение шелковицы и табака.
Члены присутствия имели достаточно большие полномочия, которые не были регламентированы столь скрупулезно, как права и обязанности колонистов. Их самостоятельные действия во время объездов колоний, как правило, санкционировались присутствием после свершения таковых.
С одной стороны, это повышало оперативность управления, давая возможность в максимально сжатые сроки предпринять необходимые меры. Например, принятие решения о закупке зерна для голодавших колонистов при ревизии колоний Кикиным, а затем и Тилингом в 1774 г. по их собственной инициативе позже было одобрено присутствием [3].
С другой стороны, появилась почва для произвольных действий, хотя коллегиальный характер присутствия был существенным препятствием для таковых. Очевидно, именно данным обстоятельством объяснялась просьба шульца Екатериненштадта об освобождении посаженных в колодки колонистов по приговору Тилинга во время уже упомянутой ревизии 1774 г. В пользу этого предположения говорит решение присутствия, которым комиссару Гогелю поручено было расследовать просьбу и освободить арестованных за мелкие провинности [4].
Важно подчеркнуть, что присутствие могло действовать только в правовых рамках, очерченных для нее Канцелярий опекунства иностранных. Даже отпуск служивших в Конторе первоначально разрешался только при получении соответствующего указа из Канцелярии.
Вспомогательную структуру в Конторе составляли две межевые команды — на Петровской и Саратовской дистанции. Смотрителем над межевщиками на первой дистанции был надворный советник Батурин, в команду которого входило от 4 офицеров, 6 приказных служащих и 50 казаков в 1776 г. до 7 офицеров и 10 приказных служащих (канцеляристов, подканцеляристов и копиистов) в 1780 г. [5].
Смотрителем на Саратовской дистанции вместо убитого пугачевцами Паткуля был назначен Канцелярией Иван Райс. В 1776 г. в его подчинении находились 2 офицера и 40 казаков [6]. Межевщики занимались размежеванием земли, сдачей свободных земель в аренду, отводом колониям дополнительных угодий, охраной лесов.
Весьма существенную роль в управлении колониями должны были играть окружные комиссары (крейскомиссары). Как уже отмечалось, к кандидатам на комиссарские должности предъявлялись достаточно жесткие требования, вплоть до знания «сельской экономии». В то же время перечень необходимых для комиссаров качеств — «люди хорошего поведения» — страдал определенной расплывчатостью.
Утверждение в должности комиссара, как и увольнение, находилось исключительно в компетенции Канцелярии в Петербурге, которая направляла своих кандидатов в распоряжение Конторы. Первоначально численность комиссаров была определена Канцелярией в 6 человек, а несколько позже была увеличена до 12 [7].
Однако архивные источники позволяют утверждать, что одновременно их число никогда не превышало 11 человек [8]. Нехватка комиссаров всегда оставалась для Конторы одной из серьезных проблем. Очевидно, по этой причине Канцелярия опекунства иностранных согласилась включить в комиссарские штаты ряд офицеров Борегарда. Ее решением в 1769 г. Монжу, поручик Рейфшнейдер, капитаны Дитмар и Вильгельми, подпоручик Шенне (несмотря даже на незнание русского языка) были приняты на государственную службу и утверждены в должности комиссаров [9].
В ранг окружных комиссаров были возведены и офицеры Руа — его поверенные (поочередно) — польский подполковник Гогель и поручик Вейц. Статус вызывательского поверенного давал определенный иммунитет его владельцу, и от не устраивавшего Контору по каким-то причинам Вейца администрация с явным облегчением избавилась лишь с 1 января 1779 г., после того как было принято решение о причислении колонистов Руа к коронным [10].
Нравственность и деловые качества комиссарского корпуса зачастую не соответствовали необходимым требованиям. Под влиянием потока колонистских жалоб Канцелярия опекунства была вынуждена освободить от должности крейскомиссара капитана Дитмара, что не помешало Конторе использовать Дитмара в проведении ревизии колоний через несколько недель после его снятия с округа [11]. В августе 1775 г. указом Канцелярии был уволен капитан Ихтриц «за неспособностью, болезнью и ранениями» [12].
Во время захвата Пугачевым Саратова погибли 4 комиссара, в том числе 2 окружных [13]. Заменивший Ихтрица поручик Протопопов под влиянием посещавших его «мелахондрических припадков» в ноябре 1776 г. убил находившегося в его подчинении фузелера, за что был лишен дворянства, чинов и сослан в Сибирь «на вечную работу» [14].
Ситуация усугублялась тем обстоятельством, что Контора отчаянно нуждалась в заполнении хозяйственных вакансий, так как часть конторских комиссаров отвечала за закупку зерна, скота, сельскохозяйственных орудий для колонистов, за приобретение строительных материалов, строительство конторских сооружений, содержание магазинов. Многие из крейскомиссаров совмещали свои должности с заведованием хлебными магазинами. Так, ответственный за магазины в Саратове капитан Милюков в конечном счете стал отвечать за колонии Ягодная Поляна и Побочная.
В конце 1774 г. Канцелярия попыталась решить проблему нехватки комиссаров, приняв решение о выделении для них в землях колоний участка в 60 десятин, о строительстве казенных домов, о введении среднего годового жалованья в 150 рублей. При этом Конторе разрешалось самостоятельно определить размеры конечного денежного вознаграждения, которое ставилось в зависимость от качества работы.
Однако выгоды от решения Канцелярии сводились на нет требованием набора комиссаров из отставных штаб- и обер-офицеров, «знающих неплохо сельскую экономию и немецкий язык» [15]. Достаточно трудно было, руководствуясь этими условиями, подобрать нужную кандидатуру, поскольку офицеры изначально готовились к военной службе, а не к сельскохозяйственной деятельности.
Подбор комиссаров только из военнослужащих имел отрицательные последствия, так как комиссары из отставных офицеров в своем управлении колониями широко пользовались командными методами, перенесенными из армии, не считаясь с тем, что имели дело не с солдатами, а с приглашенными в Россию колонистами, что вызывало законное возмущение их подопечных. Так, в феврале 1776 г. при проведении обыска в колонии Россоши комиссар Протопопов без достаточного повода пригрозил колонистам палками, что привело к угрозам в его адрес с их стороны. Контора вынуждена была сделать замечание Протопопову [16]. В 1779 г. в Контору поступила жалоба колонистов Сплавнухи на комиссара Евреинова, который «вместо ожидаемой и должной резолюции всегда ругает их непотребными словами». Согласившись с жалобой, присутствие рекомендовало Евреинову воздержаться от подобного поведения [17].
Нехватка кадров, людей заставляла присутствие мириться с действиями комиссаров, за которые при других обстоятельствах они, вероятно, были бы уволены. Нередко комиссары не реагировали на указы присутствия, и ему приходилось высылать распоряжения вторично, сетуя на их неисполнительность [18].
Годовое содержание комиссаров составляло от 200 до 250 руб., что по тем временам было значительной суммой. Однако отмечены случаи злоупотребления служебным положением. Так, секунд-майор Пиль занялся незаконной операцией по присвоению чужих денег, отказавшись вернуть 380 руб. колонисту Кину из Теляузы и 300 руб. соляному подрядчику. В ответ на неоднократные требования Конторы он отказался возвратить деньги, а причины отказа готов был объяснить лишь в суде. Он был также уличен присутствием в несвоевременном возвращении в Контору остатков от денежных ссуд колонистам [19].
Борегардовский поручик Рейфшнейдер стал владельцем двух мельниц и попытался, используя служебное положение, получить в аренду промысловые зоны на Волге для рыбной ловли у общества Крестового Буерака за более низкую по сравнению с другим арендатором цену. Отказ общества от контракта с ним он воспринял как обиду и не утвердил договор колонистов со своим конкурентом. Лишь вмешательство руководителя Конторы М. Лодыжинского, вставшего на сторону колонистов, помогло разрешить конфликт [20].
Впоследствии Рейфшнейдер был уличен в том, что не заплатил колонистам за взятый у них табак. Присутствие вынуждено было приказать ему вернуть деньги колонистам, угрожая в противном случае продажей его личного имущества для уплаты долгов [21].
Случалось, для улучшения своего материального положения офицеры, используя законные пути, находили дополнительные источники дохода. Так, Иванов занимался арендой сенных покосов [22]. Отвечавший за хлебный магазин в селе Золотое поручик Парамонов торговал перекупленной на рынке мукой. Он происходил из отставных рекрутов и еще при направлении его из Саратова в Золотое «просил о вспомоществовании ему выдачей» авансом денег. После его смерти в магазине обнаружилась недостача. Побывавший в его квартире Тилинг констатировал, что кроме одежды у жены и малолетнего сына Парамонова «никакова имения и екипажу не оказалось» [23].
В конечном итоге Контора так и не получила права самостоятельно регулировать размер денежного содержания комиссаров, которое и в дальнейшем определялось Канцелярией. Последняя неоднократно предписывала присутствию сообщать сведения «о рачительном старании... к трудам» и «какую кто против друга го в чем показал отличность» [24]. Тем не менее жалованье комиссаров оставалось стабильным — от 200 до 250 руб., чего нельзя сказать о все возраставшей их нагрузке. Временами некоторые из них курировали одновременно два и даже три округа [25].
В окружном звене управления были частые перемещения. В ряде округов с 1774 по 1781 гг. сменилось по разным причинам 4–7 комиссаров [26]. Нехватка комиссаров вынудила Контору к назначению на эту должность штатных конторских служащих — курьера и даже архивариуса [27]. По всей вероятности, эти затруднения сказывались отрицательно на механизме управления колониями.
В феврале 1781 г. конторское присутствие пошло на прямое нарушение монополии Канцелярии на назначение комиссаров, поставив Канцелярию в известность о самостоятельном утверждении комиссаром поручика Зидо, «так как означенные Кулалинской и Каменской округи от протчих комиссаров отдалены, а определить туда некого и, как уже приближается за ними смотрения и колонисты б в посев не пришли в слабость и нерадение, дабы чрез то не остались вовсе и без посева, де комиссар же там во всякое время почитается нужным и для разбирательства происходимых между колонистами несогласий и пресечению оных».
Канцелярия отказала в приеме на службе как Зидо, так и другому соискателю, капитану Флорети под тем предлогом, что они еще не отчислены из армии, и попыталась заменить их своим кандидатом — прапорщиком Залесским, который из-за болезни так и не приступил к работе. Контора со своей стороны настойчиво предлагала оставить в штате кандидатуры Зидо и Флорети и принять в комиссары дополнительно «премьер-майора» Гогеля, так как в крейскомиссарах продолжала сохраняться большая потребность. Настойчивость Конторы вынудила Канцелярию опекунства пойти ей навстречу и утвердить предложенные из Саратова кандидатуры [28].
Обязанности комиссаров по сравнению с сельскими начальниками были не столь детально регламентированы. В соответствии с «временной юрисдикцией» они обязаны были утверждать договоры прихожан со священнослужителями, торговые сделки колонистов внутри общества и с другими колониями, доставлять арестованных в Контору, возглавлять окружной суд (крейсгарихт), выдавать разрешение на временный выезд, следить за сельскохозяйственными работами и за деятельностью форштегеров и бейзицеров [29]. Фактически их функции были гораздо шире.
Контора, в частности, предписывала комиссарам осуществлять постоянный контроль за колонистами как в сельскохозяйственных работах, так и в быту. Они должны были готовить ежемесячные обстоятельные отчеты о состоянии закрепленных за ними колоний. Если за комиссарами замечалось ослабление контроля за иностранными поселенцами или какие-либо другие упущения, то это автоматически становилось предметом рассмотрения присутствия Конторы [30].
Комиссары занимались распределением денежных, продовольственных и хозяйственных ссуд, сбором сведений о весенней и осенней вспашке, о посевных работах, о всходах яровых и озимых культур, об ожидаемом и действительном урожае. При объезде колоний они должны были вместе с форштегерами осматривать всходы, а затем определять примерный урожай для колонии в целом и для каждой семьи в частности [31]. Полученные сведения об урожае зерна, табака, овощей они обязаны были немедленно представлять в Контору [32].
Комиссары должны были осуществлять «разбор» колонистов, отстранять колонистов от ведения своего хозяйства за различные «худые поступки» [33], следить за содержанием рек и источников, из которых люди для питания брали воду, собирать деньги с колонистов на содержание духовенства и ремонт церковных сооружений, отвечали за создание сети запасных общественных семенных магазинов. Они были обязаны собирать расписки с колонистов об ознакомлении последних с конторскими указами, например, о запрете покупать скот без разрешения комиссаров и сельских начальников [34], о запрете на покупку незаконно завозимой соли [35] и т. д.
Окружной комиссар был ключевой фигурой в процедуре утверждения сельских начальников. Для утверждения Конторой избранных колонистами форштегеров достаточно было словесного свидетельства комиссаров о том, что «выбраны порядочного состояния и не подозрительные люди» [36]. Подобный подход приводил к игнорированию права колонистов на самоуправление. Так, при выборе форштегера в колонии Караульный Буерак в 1776 г. Контора согласилась с рекомендацией комиссара утвердить на этой должности не получившего большинства голосов кандидата [37] и не утвердить избранного большинством колонистов нового форштегера колонии Россоши Дюбуа, так как, по отзыву комиссара, «его лета и качества» не соответствуют инструкции, к тому же назвал себя форштегером до утверждения Конторой. Контора в случае возмущения колонистов рекомендовала комиссару поступить с обществом как с «ослушником» [38]. Иначе прошли выборы в колонии Эрнестинендорф в 1778 г., где избранный форштегер стал именовать себя таковым до официального утверждения, однако Контора, согласившись, с комиссаром, одобрила избрание [39].
Полномочия комиссаров были ограничены присутствием, которое стремилось держать их деятельность в строгих рамках отведенных им прав. По признанию Конторы, власть назначенных в колонии комиссаров над колонистами весьма ограничена. Они не могли подвергнуть наказанию ни одного колониста ни за какие их преступления без согласования с Конторой [40]. Во многом конторское высказывание подтверждается конкретными фактами. Например, повинных в возникновении пожаров колонистов подвергали определенному инструкцией телесному наказанию только по приказу Конторы. Форштегеры подлежали наказанию или смещению с должности только Конторой.
Если комиссары вторгались в сферу компетенции Конторы, ее реакция определялась характером действий нарушителей. Как правило, комиссары получали предупреждение о превышении ими полномочий. При отсутствии личной заинтересованности предпринятые ими меры утверждались, например, смещение форштегера за проведение торговой сделки общества колонии с местным русским населением без санкции комиссара [41]. Однако когда комиссар Рейфшнейдер под предлогом отсутствия зерна в магазине раздал свои семена колонистам на посев без разрешения Конторы, а затем обратился к ней с просьбой оплатить его зерно, то получил отказ. Его предупредили, чтобы он впредь без разрешения Конторы от подобного рода самовольных действий воздерживался [42].
Тактика Конторы приносила плоды, дисциплинируя комиссаров, которые, как и присутствие, стремились внушить колонистам безусловное подчинение любым административным распоряжениям. Например, комиссар Иванов, расследуя конфликт общества и форштегера в Норке, сделал вывод о виновности начальника. Однако просил присутствие наказать колонистов, которые поднялись всей колонией на защиту одного из соседей, чтобы в будущем каждый колонист о своих конфликтах с форштегером сообщал индивидуально. Контора через комиссара предупредила общество колонии Норка, чтобы в дальнейшем подавал жалобу только тот, кому была причинена обида, в полном соответствии с определенной Конторой процедурой [43].
В оперативном отношении Конторе подчинялись две сотни донских казаков, 1-й фузелерский артиллерийский полк. Казаки использовались для рассылки сообщений и поддержания связи присутствия со всеми подразделениями, для охраны казенных лесов, подавления беспорядков, производства обысков с комиссарами у колонистов. Фузелеры несли охрану хлебных магазинов, денежной казны, привлекались и в качестве полицейской силы. При необходимости осуществления карательных акций присутствие получало в помощь солдат из Архангелогородского карабинерного полка, а позже Санкт-Петербургского драгунского полка, которые обеспечивали прикрытие колоний от нападения кочевников. Присутствие инструктировало, например, одного из своих комиссаров, что «в случае же озорничества от общества требовал бы для усмирения их от состоящих там (в колонии Привальная. — И. П.) военных командиров, солдат и драгун» [44].
В своей деятельности Контора, функции которой не были регламентированы какими-либо законодательными актами, должна была руководствоваться распоряжениями головного учреждения — Канцелярии опекунства иностранных, осуществлявшей контроль через отчетность присутствия. Однако отсутствие регламентации никоим образом не свидетельствовало о том, что «колонисты, их жизнь, устройство и управление вскоре оказались в полной зависимости от местной Конторы Канцелярии опекунства иностранных», как бездоказательно утверждал Я. Дитц [45].
Управление колонистами было настолько жестко централизовано, что Саратовская Контора при осуществлении тех или иных действий вынуждена была всякий раз запрашивать разрешение Канцелярии, что побудило последнюю предоставить Конторе некоторую самостоятельность.
В декабре 1774 г. Канцелярия пришла к выводу, что целесообразно предоставить Конторе право определять сельских начальников, не полагаясь на собственный выбор колонистов, а также право на осуществление наказаний. Тогда же было предложено разрешить Конторе самой определять размер денежного содержания комиссарам в зависимости от результатов их деятельности [46].
После неоднократных просьб Конторы о переселении пострадавших от пожаров колонистов в опустевшие дома Канцелярия своим указом в августе 1775 г. предоставила Конторе право решать эту проблему самостоятельно, без непосредственного обращения в Петербург [47]. В 1776 г. Конторе было дано право перевода «неспособных» колонистов в «способные» [48]. В 1775 г. разрешено давать отпуск служащим по усмотрению Конторы [49].
Вместе с тем был усилен контроль за деятельностью Конторы. Она обязана была представлять в Канцелярию генеральные ведомости о смертности и рождаемости в колониях, о полученном урожае, об итогах «разборов», о семенном хлебе [50]. В октябре 1776 г. Конторе было предписано канцелярским указом ежемесячно давать сведения, «сколько его каких дел решено будет, также о приходе и выходе господ присутствующих» [51]. Тогда же было категорически запрещено смешивать вызывательских и коронных колонистов до разрешения расчета с вызывателями [52]. В мае 1777 г. генерал-прокурор А. А. Вяземский потребовал от Канцелярии, а последняя от Конторы сбора постоянных сведений о саратовских колонистах. Эти сведения включали информацию не только о сельскохозяйственном производстве, но и о других сторонах жизни колонистов [53].
Достаточно жестко контролировалась финансовая сфера. В 1776 г. выявилась недостача в Золотовском хлебном магазине после смерти заведовавшего им комиссара поручика Парамонова. По уточнении убытка в 1781 г. возмещение ущерба было возложено на всех имевших к магазину какое-то отношение. Так, главный судья И. Райс, входивший в 1776 г. в состав присутствия, был признан ответственным за недостачу и выплатил казне 81 руб. 55 коп. [54].
Высокая степень финансовой ответственности заставляла членов присутствия, и в первую очередь главного судью, с большой рачительностью, доходящей до скупости, относиться к казенным средствам. Контора сообщала регулярно о хлебных ценах в Оренбурге, Сызрани, Дмитриевске и т.д., приказывала комиссарам-хозяйственникам торговаться за каждую копейку. Когда один из комиссаров предложил списать конторскую лодку из-за ветхости на дрова, присутствие приказало перенести ее для хранения на конторский двор [55]. Достаточно оригинально присутствие поступило и с пришедшим в негодность магазином в Золотом: выяснив, что стоимость ремонта составит от 90 до 200 рублей, Контора предписала во избежание течи «подставить вокруг оного подпорками и оставшимися от лабаза лубьями прикрыть» [56].
Дополнительные ссуды колонистам выдавались только с разрешения Канцелярии [57]. Она определяла сроки ревизий колоний и условия выдачи ссуд колонистам, осуществляла контроль за посевами, вводила своими указами новшества. Так, непременным условием выдачи последней ссуды поселенцам являлась круговая порука, что вызвало массовое сопротивление колонистов [58]. Канцелярия определяла объем закупки семенного зерна [59]. По ее предписанию в 1775 г. началось создание в колониях общественных хлебных магазинов [60]. Она рекомендовала Конторе внушить колонистам мысль об экономической выгоде разведения шелковичных деревьев и производства шелка [61].
21 ноября 1776 г. Канцелярия приказала Конторе довести до сведения колонистов директиву о пользе разведения табака, выделив на закупку семян 15 тысяч рублей [62]. Очередным указом 16 января 1777 г. Канцелярия велела поощрять тех колонистов, которые с энтузиазмом взялись за создание табачных плантаций [63]. Таким образом, Контора в своей деятельности подвергалась постоянной регламентации, тем не менее опека со стороны Канцелярии не носила мелочного характера, оставляя возможность для самостоятельных действий канцелярского филиала, каковым являлась Контора.
Наряду с экономическими мероприятиями, о чем более подробно изложено в предыдущей главе, Контора существенное внимание уделяла насаждению в колониях дисциплины, беспрекословного подчинения и выполнения любых административных распоряжений, подвергая нарушителей наказанию. Кара зависела от степени прегрешения. Например, за неучтивость к пастору форштегер получал «крепкий выговор» [64]. При отказе колонистов от ремонта пасторского дома, церкви, при слабом посещении церковной службы комиссарам предписывалось заставлять поселян выполнять их обязанности [65].
Более серьезные нарушения, такие, как винокурение, использование труда беглых, наказывались сурово. Так, форштегер Красного Яра за винокурение незамедлительно был переизбран и наказан «прутьями нещадно» [66]. За сокрытие беглых крестьян форштегер и пять колонистов Гречишной Луки подверглись публичному наказанию прутьями по 40 ударов, причем форштегер был переизбран [67]. Столь же сурово наказывали за причастность к пожарам, которые в некоторых случаях были бедствием для колонистов. Например, при пожаре в Медведицком Крестовом Буераке в августе 1775 г. огнем были уничтожены 7 домов, 3 конюшни, 6 амбаров [68]. Но самым страшным преступлением, по мнению Конторы, являлось «ослушание» — неподчинение администрации любого уровня, в первую очередь форштегерам — ставленникам Конторы и комиссаров. В таких случаях присутствие действовало крайне субъективно, принимая сторону своих представителей.
В 1780-1781 гг. Контора столкнулась с серьезными затруднениями в управлении колониями, так как административная реформа и связанная с нею реорганизация местных учреждений привели к резкому сокращению конторских кадров. Количество комиссаров и приказных служащих сократилось в связи с переводом их в другие учреждения. В Саратовское наместничество были переведены в 1781 г. 8 приказных служащих, к маю 1781 г. в присутcтвии осталось два члена, причем один из них был «одержим тяжелой болезнью», а в октябре скончался главный судья. Был введен запрет на отпуск комиссаров, а сами они жаловались на отсутствие военных команд.
Административная реформа во многом предопределила судьбу опекунских учреждений колонистов. Указом от 20 апреля 1782 г. Канцелярия и ее Саратовская Контора были упразднены.
Главным исполнителем в управлении поволжскими колониями была Контора опекунства иностранных в Саратове. Ее структура позволяла оперативно реагировать на все, что происходило в колониях.
Контора и ее высший орган — присутствие могли действовать только в правовых рамках, очерченных для нее Канцелярий опекунства иностранных, и должны были руководствоваться распоряжениями головного учреждения, которое осуществляло контроль через отчетность присутствия.
Главным контролирующим звеном Конторы в управлении колониями были окружные комиссары. Они были также ключевыми фигурами в процедуре утверждения сельских начальников: форштегеров и бейзицеров. Ориентация на мнение комиссаров свидетельствовала об игнорировании правительственной администрацией (от Канцелярии в Петербурге до Конторы в Саратове и окружных комиссаров) права колонистов на самоуправление, в первую очередь на их свободу выбора должностных лиц в управлении колониями.
Деятельность Конторы была направлена в конечном результате на достижение хозяйственной самостоятельности колонистских семей, что позволило одновременно решить две задачи: завершить начальный этап колонизации края и приступить к возвращению затраченных на колонистов денег.

Примечания

1. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 503 об.
2. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 161.
3. Журнал заседаний общего присутствия Саратовской Конторы опекунства иностранных. Т. 1. 1774 год. Саратов, 1995. С. 87, 113–114.
4. Там же. С. 82.
5. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 3. Л. 429, 430; Оп. 7. Д. 4. Л. 339–339 об.
6. Там же. Оп. 1. Д. 3. Л. 430.
7. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 99.
8. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 354.
9. ЦГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 353, 360 об., 362, 368–368 об.; Журнал заседаний... С. 27.
10. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 7. Л. 22.
11. Журнал заседаний... С. 131.
12. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 76.
13. Журнал заседаний... С. 26-27.
14. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 2. Л. 435, 586; Д. 8. Л. 612.
15. РГИА. Ф. 308. Оп. 81. Д. 665. Л. 5.
16. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 3. Л. 267 об.
17. Там же. Д. 8. Л. 85.
18. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 459.
19. Там же. Д. 3. Л. 415, 509, 591.
20. Там же. Л. 2, Л. 289; Д. 4. Л. 549 об.; Д. 2. Л. 437, 464 об., 487–489.
21. Там же. Оп. 1. Д. 10. Л. 100.
22. Там же. Д. 2. Л. 38.
23. Там же. Д. 2. Л. 583–583 об.; Д. 3. Л. 473 об.
24. Там же. Д. 2. Л. 183.
25. Там же.
26. Там же.
27. Там же.
28. Там же. Д. 10. Л. 156 об., 157, 275–275 об.; Д. 11. Л. 210–210 об.
29. Писаревский Г.Г. Внутренний распорядок в колониях... С. VI, VIII, XV, XXVII, XXVIII, XXX.
30. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 4. Л. 115 об.
31. Там же. Д. 2. Л. 101 об., 103 об. — 104.
32. Там же. Л. 518-518 об.
33. Там же. Оп. 1. Д. 10. Л. 299 об.
34. Там же. Д. 4. Л. 366 об.
35. Там же. Д. 3. Л. 437.
36. Там же. Л. 392.
37. Там же. Л. 412 об.
38. Там же. Л. 321-321 об.
39. Там же. Д. 8. Л. 47.
40. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 32 об. — 33.
41. Там же. Оп. 1. Д. 4. Л. 90-90 об.
42. Журнал заседаний... С. 95, 127.
43. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 3. Л. 520-520 об.
44. Там же. Д. 4. Л. 260.
45. См.: Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 74.
46. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665.
47. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 229.
48. Там же. Оп. 1. Д. 2. Л. 333 об.; Д. 3. Л. 512 об.
49. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 655.
50. Там же. Л. 367.
51. Там же. Оп. 1. Д. 2. Л. 366 об.
52. Там же. Л. 392.
53. Там же. Д. 4. Л. 514-514 об.
54. Там же. Д. 10. Л. 156 об.
55. Там же. Д. 4. Л. 402.
56. Там же. Д. 3. Л. 304.
57. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 459 об. — 460.
58. Там же. Оп. 1. Д. 3. Л. 437 об. — 438, 445 об., 447-447 об.
59. Там же. Л. 481 об.
60. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 534 об.
61. Там же. Л. 759.
62. Там же. Д. 2. Л. 507.
63. Там же. Д. 4. Л. 595,
64. Там же. Д. 2. Л. 458.
65. Там же. Оп. 1. Д. 2. Л. 10 об., 54.
66. Там же. Д. 4. Л. 101 об.
67. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 116.
68. Там же. Оп. 1. Д. 4. Л. 84-84 об.
Elena Maurer
Постоянный участник
Сообщения: 128
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 20:55
Благодарил (а): 1645 раз
Поблагодарили: 613 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Elena Maurer »

Уважаемые участники темы «Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века»!
Я осмеливаюсь взять слово в этой теме после опубликования уважаемым Игорем Рудольфовичкем Плеве главы IV его монографии. В связи с этим мне хочется привести сравнительный анализ по некоторым параметрам двух больших немецких колоний: вызывательской колонии Куккус (родина моих предков по материнской линии) и коронной колонии Щербаковка (родина моих предков по отцовской линии).
О положительной роли вызывателей Леруа и Пикте в комплектовании колонии Куккус и организации её становления я уже сообщала в теме «Идт., Раушенбах Г. ВЫЗЫВАТЕЛИ ...» (см. сообщение Е.М. от 6.09.2019)
В данный момент я хочу обратиться к публикации на моей авторской странице «ЩЕРБАКОВКА. ЭРЛИХИ». Приведу некоторые результаты моего исследования по колонии Щербаковка:
Дата основания колонии – 25 июня 1765 года. В этот день на территорию, отведённую немецким поселенцам у истоков реки Щербаковка прибыли всего лишь 22-е семьи, остальные первопоселенцы прибыли в апреле-мае 1766 года и в августе 1767 года. Это свидетельствует о том, что состав первопоселенцев колонии Щербаковка комплектовался из колонистов разных форштегеров. О том, что в числе первопоселенцев Щербаковки были братья Фридрих и Кристоф Эрлихи, явившиеся осноположниками Щербаковской ветви большого фамильного немецкого рода EHRLICH, не осталось вообще никаких упоминаний.
Как видим, сравнение не в пользу чиновников Саратовской Конторы.
Продолжив сравнение я считаю уместным привести один график из моей публикации «ЩЕРБАКОВКА. ЭРЛИХИ» - Рис. 13.

Изображение

Рис. 13. Сравнительный график изменения численности населения
Предлагаю рассмотреть этот график на отрезке (1860 – 1900 г.г.). На графике чётко видно, что в рассматриваемый период население Куккуса, хотя и с замедлением продолжает расти, а численность населения Щербаковки резко падает, растёт эмиграция в Америку. Получается, что развитие вызывательской колонии Куккус шло более плавно, без кризисных периодов, которые просматриваются в развитии коронной колонии Щербаковка. У меня невольно возник вопрос – почему во второй половине 19 века потомки первопоселенцев Щербаковки стремительно покидают колонию своих предков? Я предполагаю, что изъян в организации хозяйственной жизни коронной колонии Щербаковка лежит в самом начале её становления, в конце 18 века. Об этом я и рассуждала в моей публикации «Щербаковка. Эрлихи».
Опять сравнение не в пользу чиновников Саратовской Конторы.
Возможно, полученные результаты сравнения колоний Куккус – Щербаковка представляют собой случайность без далеко идущих выводов. Однако, мне хочется обратить внимание исследователей по истории поволжских немцев на эти обнаружившиеся факты. Эти факты не согласуются с тем, что автором книги «Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века» вызывателям в системе управления поволжскими колониями в период их создания отведена заведомо отрицательная роль. Это следует из таких фраз:
«В соответствии с утверждённой 17 ноября 1764 г. типовой формой договоров Канцелярии с вызывателями внутренний распорядок в вызывательских колониях определялся особыми соглашениями переселенцев с вызывателями, а фактически, как показала действительность, самими вызывателями.» Далее, описывая эту действительность автор подводит читателя к выводу «о полном бесправии вызывательских колонистов». Подобная одностороняя (отрицательная) оценка деятельности вызывателей в осуществлении колонизационного проекта Екатерины II выглядит субъективной.
Георгий Раушенбах
Постоянный участник
Сообщения: 900
Зарегистрирован: 09 фев 2012, 11:09
Благодарил (а): 802 раза
Поблагодарили: 3158 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Георгий Раушенбах »

Elena Maurer писал(а): 10 сен 2019, 21:27одностороняя (отрицательная) оценка деятельности вызывателей в осуществлении колонизационного проекта Екатерины II выглядит субъективной
Приходится констатировать, что изложение истории вызывателей не стало, деликатно говоря, сильным местом диссертации-монографии. Мы уже отмечали многочисленные небрежности и ошибки в подаче этого материала, так что не приходится удивляться ошибочным выводам. Чисто негативная оценка деятельности вызывателей далеко не оригинальна и восходит к известному труду Писаревского. Последний, в свою очередь, основывался на материалах Канцелярии, прежде всего на докладах ее вице-президента Василия Баскакова. Суть претензий к вызывателям и особенно к Гогелю (поверенному Ле Руа и Пикте) была кратко сформулирована Баскаковым так: "Лжи и дерзости сих людей нет пределов." Между тем после смерти Баскакова Гогель был сперва назначен окружным комиссаром, а в 1777 г. стал членом саратовской Конторы в чине коллежского ассесора. В обсуждаемой монографии об этом ни слова.
Последний раз редактировалось Георгий Раушенбах 11 сен 2019, 16:16, всего редактировалось 1 раз.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Деятельность Конторы была направлена в конечном результате на достижение хозяйственной самостоятельности колонистских семей, что позволило одновременно решить две задачи: завершить начальный этап колонизации края и приступить к возвращению затраченных на колонистов денег.
Итоговый вывод в заключении параграфа представляется несколько несоответствующим приведённому в нём фактическому материалу, причём двояко.

Возвращение долгов не означало обретение колонистами самостоятельности. Как раз наоборот. Долги начали возвращать благодаря установившимся особым властным отношениям между колонистами и органами государственного управления.

Перечисленные в монографии примеры этих взаимоотношений, позволяет выделить целый ряд характерных признаков этого, говоря современным языком, «частно-государственного партнёрства».

В их числе:
– внеэкономическое принуждение к труду;
– широкая практика телесных наказаний и иных репрессивных мер, основанных на усмотрении должностных лиц Саратовской Конторы;
– насаждение в колониях отношений беспрекословного подчинения и субординации по отношению ко всем распоряжениям и действиям Саратовской Конторы;
– введение в практику государственного управления колониями элементов планового ведения хозяйства.

Всё это сильно напоминает советский колхозный строй, который был лишь несколько измененной внешне, а по сути всё той же формой «полицейского государства».
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

3. Организация внутреннего
самоуправления в поволжских
колониях

Разработанная Саратовской опекунской Конторой «временная юрисдикция» с весьма пространным названием и не менее емким содержанием максимально регламентировала все стороны внутренней жизни колонистов, не разделяя их на вызывательских и коронных.
Инструкция выделяла основные звенья колониального управления и суда, детально характеризуя систему функционирования высшего звена полицейско-административной и судейской системы. К непосредственным начальникам колонистов были отнесены: во-первых, «душевные пастыри», т.е. патеры и пасторы; во-вторых, вызыватели над вызванными только ими колонистами и назначенные от их имени комиссары; в-третьих, форштегеры и бейзицеры и, в-четвертых, старшие в семействах, кто управлял хозяйством. При этом каждому из начальников предписывалось быть бескорыстным, справедливым и беспристрастным [1]. Основная тяжесть деятельности в этой структуре приходилась на старост колоний — форштегеров, или, как называли их в колониях Борегарда, шульцев.
Форштегеры и бейзицеры должны были избираться колонистами большинством голосов из людей в возрасте от 30 до 60 лет, «знающих довольно сельскую экономию, трезвых, не подозрительных, попечительных о общем благе и довольно надежнейших», но в должность могли вступить только после утверждения Конторой результатов выборов. Избрание форштегеров предписывалось проводить ежегодно в январе, бейзицеров рекомендовалось менять каждые полгода — в январе и июле [2].
Контора опекунства иностранных ревностно оберегала свои властные права, запрещала любые преждевременные перевыборы сельской администрации, В инструкции оговаривалось, что даже в случае серьезных преступлений, совершенных форштегером, о его замене можно было только просить Контору, так как выбранного начальника никто, кроме нее, не имеет права отстранить от власти [3].
Признав принцип выборности института старост, бюрократия одновременно приняла меры по его ограничению, что ослабляло зависимость выборной администрации от общества. Не допускались и повторные жалобы на сельских начальников.
Для стимулирования заинтересованности в должности и сокращения возможных потерь от нее в домашнем хозяйстве инструкция обязывала колонистов выполнять натуральные повинности в пользу своих форштегеров: обрабатывать пашню, засевать и убирать хлеб с трех десятин поля своего начальника, заготовлять для него три стога сена в три сажени в высоту и семь саженей в окружности, при необходимости предоставлять подводы для служебных поездок форштегера. За добросовестное исполнение своих обязанностей форштегерам полагалось ежегодное вознаграждение в 30 рублей, а бейзицерам — по одному рублю в месяц [4].
Инструкция содержала также обещания дополнительного денежного вознаграждения для форштегеров за введение экономических новшеств и поддержание внутреннего порядка в колониях на должном уровне, т. е. «естли своими трудами принесет такую обществу прибыль, завезет лес, разчистит покосы, покажет видимую в пристройках прибавку и сохранит с бережливостью сборную экономическую сумму, нерадивых к трудолюбию и до лучшего доведет состояния, умножит лен, пеньку, разведет виноградные сады и другие плодородные деревья, размножит скотские заводы и тому подобное, также удержит подчиненных своих в хорошем порядке с надлежащею строгает ию».
Однако даже выполнение перечисленных мероприятий еще не гарантировало получения дополнительного вознаграждения. Окончательное решение о выплате форштегеру дополнительных денег принимала Канцелярия после рассмотрения ежегодного отчета Конторы [5].
Предписанные инструкцией обязанности форштегеров выходили далеко за рамки административно-полицейской власти благодаря ярко выраженному стремлению установить максимальный контроль над хозяйственной деятельностью колонистов. В их основу была положена триада: административно-полицейская власть, суд, надзор и подробная регламентация ведения колонистского хозяйства.
В рамках административно-полицейских обязанностей форштегеры должны были содействовать пересылке правительственной корреспонденции, содержать в нормальном состоянии дорожные коммуникации, не допускать бракосочетаний без разрешения Конторы, вести борьбу с «мотовством», принимать противопожарные меры и осуществлять действия, направленные на предупреждение эпидемий, контролировать торговые сделки колонистов, наем ими работников и заключение частноправовых актов, преследовать беглых, возвращать владельцам скот и потерянное ими имущество, выдавать колонистам разрешение на передвижение на небольшой срок и на ограниченное расстояние [6].
При этом фискальная заинтересованность правительственных учреждений была достаточно откровенно обозначена. В частности, колонистскому начальству предписывалось бороться с «излишествами» на свадьбах, крестинах и других праздниках под тем предлогом, что роскошь может привести в запустение хозяйство колониста [7]. Однако объяснение запрета на свадебные подарки — «доколе долгов своих казне не заплатят» — позволяет понять конечную цель ряда форштегерских обязанностей, которой являлось создание условий для возвращения колонистских долгов государству.
Ту же задачу преследовал контроль над бракосочетанием. Здесь главными критериями были возраст и не обремененность долгами будущих супругов, что давало надежду на своевременное возвращение долгов вновь созданной семьей. Особых препятствий для заключения брака между молодыми людьми при живых родителях не было. Строго следили за повторным вступлением в брак вдовцов и вдов. От будущего мужа в таком случае требовалась подписка, что выплату всех долгов, оставшихся от первого (второго, третьего) брака своей супруги или родителей, он берет на себя.
К тому же образование новых семей использовалось для увеличения лесных запасов колоний. Новобрачные, в соответствии с «временной юрисдикцией», обязаны были посадить 20 деревьев, при рождении мальчика — 6, а девочки — четыре дерева [8].
Работников разрешалось нанимать лишь малосемейным колонистам или тем, у кого создались затруднения с обработкой участка из-за болезни членов семьи, но только в том случае, если отмеченные семьи «на наем довольно имеют достаток из своего собственного капитала, а не на выдаваемые из казны на обзаведение каждого деньги» [9].
В соответствии с инструкцией колонистам разрешалась свободная торговля продуктами за исключением хмельных напитков и содержания питейных заведений для своих соседей. Форштегер должен был строго следить за тем, в каком количестве осуществлялся в колонистских хозяйствах забой домашних животных в пищу или на продажу. Разрешение давалось только в том случае, если, по мнению старосты, это не вредило жизнеспособности хозяйства.
С особой тщательностью инструкция останавливалась на мерах, направленных на предупреждение и пресечение пожаров и эпидемий, представлявших серьезную угрозу для благосостояния колонистских хозяйств. Бейзицеры обязаны были следить за исправностью печей и труб. Для своевременного обнаружения возгораний колонии следовало иметь ночных и дневных караульщиков, противопожарный инвентарь. Все жители колоний должны были принимать участие в тушении пожаров, причем заранее определялись не только их действия, но и используемые инструменты. Для уменьшения опасности пожаров запрещалось хождение в домах или по улицам в ночное время «с лучиною и со свечами без фонарей и с закуренными трубками», а также размещение рядом с постройками легковоспламеняемых продуктов. Для защиты от степных пожаров лесов, посевов и лугов предписывалось ограждать их пожарозащитными полосами [10].
Не менее тщательно определялись меры, направленные на защиту домашних животных от заразных заболеваний. Павший скот предписывалось отвозить на определенное расстояние от колоний и закапывать глубоко в землю, заразившихся животных — изолировать без допуска к проточной воде и поставить о том в известность соседние селения для принятия ими необходимых мер предосторожности. Запрещалось использовать кожу павших животных [11].
Исключительное внимание инструкция уделяла сельскохозяйственным занятиям. Господствовавшей системой земледелия объявлялось трехполье, хотя инструкция допускала и многополье, среди рекомендованных культур назывались озимые рожь и пшеница, овес, ячмень, яровая пшеница, просо, горох, гречиха, лен, конопля [12]. Сами работы достаточно строго регламентировались, а начальники должны были проследить за подготовкой колонистами к сельскохозяйственным работам инвентаря и рабочего скота.
Инструкция обязывала колонистов принимать одновременное участие в посевной кампании, при этом форштегер с бейзицерами должны были оценивать качество выполненной работы — «довольно ль земли вспахал, и при том и того смотреть, чтоб пашня была не мелка». Жестко регламентировались сроки сельхозработ. Посев рекомендовалось закончить в крайнем случае до 20 мая, а осенний сев — к середине сентября. Форштегеры и бейзицеры имели право распределять пашню по «урокам», т. е. замеченные в недостаточном трудолюбии колонисты могли лишиться определенной части земли: им оставлялся минимум посевной площади. Это делалось для того, чтобы стимулировать более ответственное отношение к крестьянскому труду. Если колонист исправлялся, то надел ему возвращался в полном объеме, а если нет, его штрафовали.
Откровенных лентяев или неспособных к крестьянскому труду колонистов разрешалось отдавать в работники к колонистам, имевшим крепкое хозяйство. Последние получали и участки «тех промотавшихся или ленивцев» с условием выплаты обществу 1 /8 от полученной с этого участка прибыли [13].
В инструкции была проявлена известная забота о лесонасаждениях, что отчасти вызвано несоответствием между обещанными правительством каждой семье 5 десятинами леса и реальным положением с лесным хозяйством в местах поселения. Острая нехватка леса в абсолютном большинстве колоний вынудила Контору сделать все необходимое для того, чтобы предотвратить нерациональное использование лесных угодий. «Временная юрисдикция» определяла порядок пользования лесами. На топливо колонисты могли использовать только валежник и сухостой, а вырубка деревьев на строительные работы должна была производиться последовательно по участкам, что давало возможность постепенного восстановления леса.
С целью расширения лесонасаждений Канцелярия опекунства иностранных учредила несколько премий в размере от 50 до 200 рублей для тех колонистов, «которые о размножении лесов старание приложат и посевом ольх на отведенных им дачах или другими какими способами искусство свое и особливую прилежность в том окажут». При этом в инструкции содержались рекомендации относительно выбора пород деревьев (ольха, береза, осина, верба и т. д.) и мест посева [14].
Форштегеры обязаны были следить не только за сохранностью лесов, но и за наличием в своих колониях ремесленников, в особенности кузнецов, а при отсутствии последних просить содействия Конторы в переводе их из других колоний. Форштегеры должны были также контролировать расценки на труд и изделия, дабы не было «превосходных или неумеренных цен», следить за тем, чтобы любой из ремесленников «ко рукоделию своему потребный материал имел в запасе и всегда б жителям своим мог подавать потребную работою своею помощь». Не исполнявших своих обязанностей ремесленников форштегеры имели право наказывать штрафами [15].
В инструкции содержался даже примерный перечень зимних работ колонистов. Зимой мужчины должны были заниматься уходом за скотом, огораживанием дворов и огородов, ремонтом построек и подготовкой к весенним полевым работам. Женщинам рекомендовалось заниматься прядением шерсти и льна, изготовлением суконных и льняных тканей, разведением домашней птицы, то есть тем, что могло принести немалую прибыль в семейный бюджет.
На общество колонистов возлагалась обязанность содержать бедных и неимущих. В каждой колонии должно было быть создано общественное поле из расчета 1/8 десятины пашни с каждого хозяйства, которое следовало засевать зерновыми культурами (за исключением овса). Полученный урожай через форштегеров рас¬пределялся среди неимущих. Общество обязано было также оказывать помощь своим членам в проведении сельскохозяйственных работ при чрезвычайных обстоятельствах, например, в случае болезни [16].
В своей деятельности сельские начальники опирались на данные им инструкцией судебно-репрессивные функции. Местная колониальная судебная система состояла из двух звеньев — сельского и окружного суда. Сельский суд включал форштегера и бейзицеров отдельных колоний, при этом первый имел право применять наказание в виде общественных работ и денежного штрафа, в то время как бейзицеры могли штрафовать подопечных колонистов лишь при отсутствии форштегеров в колонии.
Телесные наказания к провинившимся могли применяться только с общего согласия начальников колонии. Желая исключить сведение личных счетов, инструкция специально оговаривала, что каждый из начальников самовольно штрафовать колонистов не имел права, то есть бейзицеры должны согласовывать свое решение с форштегером, а он в свою очередь — с Конторой или с одним из членов присутствия [17].
Для рассмотрения спорных дел и приведения в исполнение публичных наказаний в главной колонии округа собирался окружной суд в составе форштегеров и бейзицеров всех колоний данного округа в присутствии окружного комиссара и пастора или патера. Решения суда считались действительными, если они принимались большинством голосов при поддержке комиссара и священнослужителя. В случае несогласия или равенства голосов можно было напрямую обращаться в Контору. При этом голоса форштегеров были равнозначны общей массе голосов бейзицеров, невзирая на их количественное преобладание более чем в два раза. Мнение простых колонистов не имело никакого веса за исключением дел, связанных с внутрисемейными конфликтами, где голоса их могли иметь столько же силы, как и мнение бейзицера [18].
Ведению местного колониального суда не подлежали многие преступления, в том числе направленные против православия, верховной власти, казнокрадство, убийство, «прелюбодейство», ограбление, воровство, преднамеренные побои, «скопом и зговором учиненныя обиды приставленным над ним и начальникам, а паче побои», разворовывание казенного имущества, различного рода преступления по отношению к вызывателям, их поверенным и форштегерам [19]. Изъятие из ведения местного суда дел, связанных с покушениями на сельских начальников, объясняется стремлением предотвратить опасность коллективных выступлений, на что указывает определение «скопом и зговором учиненныя». В то же время одиночные выступления против бейзицеров, в том числе нанесение им побоев, наказывались решением сельского суда [20]. Действия, направленные против форштегеров, подлежали рассмотрению только Конторы, вероятно, потому, что они являлись низшими полномочными представителями, несмотря на их выборность, колониального ведомства. Следовательно, покушение на них могло быть оценено как попытка подрыва института власти, как проявление смуты, крамолы.
Помимо денежных штрафов, наказания включали принудительные работы в пользу общества или пострадавшего лица, содержание осужденных на хлебе и воде с использованием их летом на полевых работах и с заключением в тюрьму сроком до недели в зимнее время, лишением пищи не более чем на два дня, применение до 40 ударов «шелепами» — только за серьезные преступления [21].
Доверив вынесение приговоров низшему колониальному суду, авторы инструкции подчеркивали, что при определении наказания судьи должны руководствоваться благоразумием, осторожностью и учитывать как мотивы преступлений, так и их последствия. В частности, если действия преступника совершены умышленно и нанесли ущерб обществу или отдельному колонисту, то он должен получить максимальное наказание, а совершивший преступление впервые, «неумышленно или от лени», подвергался наказанию на 1/3 от максимального.
Исходя из степени наказания к наиболее серьезным преступлениям следовало отнести должностные проступки форштегеров: избиение бейзицеров, нарушение прав собственности, нерадивость в исполнении хозяйственных работ, «роскошь», несоблюдение противопожарной безопасности, поджоги, рецидивизм. За неприятие мер против эпидемий форштегеры подвергались телесному наказанию и отрешались от должности. Смещение с должности ожидало их также за незаконное разрешение на забой домашних животных, если они уличались в этом в третий раз, и за утверждение письменных обязательств колонистов с жителями других селений без ведома окружного комиссара.
За избиение бейзицеров, за приведшее к пожару неправильное обращение с огнем, за поджоги обвиняемые приговаривались к телесному наказанию до 40 ударов. За халатное отношение к сельскохозяйственным работ и «мотовство» или «роскошь» виновные получали по 20 ударов, за воровство — 24 удара. Такие конфликтные моменты, как лов рыбы, покос сена и порубка леса на смежных с местными жителями, а потому спорных участках, подлежали рассмотрению Конторы опекунства иностранных. Она же вела дела рецидивистов: «кто не взирая на объявленные штрафы и наказания от продерзостей не уймется», подлежал заключению в исправительный или карательный дома в Саратове.
Столь мелочная и скрупулезная регламентация всех сторон жизни поселян, и в первую очередь экономической, хозяйственной деятельности, имела своей конечной цепью исправное возвращение казенного долга. Этому должны были способствовать приобретение колонистами земледельческих навыков, упорядочение труда и внутреннего распорядка, практические рекомендации по ведению хозяйства, причем полезность многих из последних отрицать невозможно.
Однако принудительный характер предписаний инструкции сыграл не ту роль, которая приписывалась «временной юрисдикцией». Данные жесткие правила привели к глухому недовольству колонистов. Многие положения инструкции игнорировались и Конторой, что более всего проявилось в форштегерской проблеме.
Ряд статей инструкции серьезно ущемлял принцип выборности форштегеров тем, что право утверждения в должности или отрешения от нее принадлежало Саратовской опекунской Конторе. Она со своей стороны при вынесении решений не обязана была сопровождать их какой бы то ни было аргументацией. Часть положений инструкции не действовала, вместе с тем некоторые требования Конторы, не подкрепленные какими-либо статьями «временной юрисдикции», стали столь же обязательны для колонистов, а функции форштегеров и обязательства обществ, и до того весьма объемные, становились более расширенными благодаря новым распоряжениям и предписаниям.
17 апреля 1775 г. был издан указ Екатерины II, регламентировавший процедуру увольнения из колоний иностранных поселенцев, «неспособных» к землепашеству, и определявший их права [22]. 28 августа 1775 г. Контора получила указ Канцелярии опекунства иностранных о порядке определения таковых. В соответствии с ним, сельские общества во главе со своими начальниками должны выявлять непригодных к земледельческому труду поселян, а их имущество до особого распоряжения Конторы будет находиться под присмотром форштегеров. Общество обязано обеспечить желавших выехать на заработки в города необходимыми средствами до мест назначения. Отъезжающие получали годичный паспорт с указанием оставшихся на них долгов, которые возвращали их впоследствии через Канцелярию, Контору или ближайшие «правительственные» учреждения [23].
Контора своим указом от 23 сентября 1775 г. конкретизировала распоряжение Канцелярии. Форштегерам вменялось в обязанность забирать у «неспособных» колонистов лошадей, конскую упряжь, скот, хлебопашенные инструменты и хлеб по описи, обеспечивать их средствами и питанием в достаточном для переезда количестве.
Но уже в октябре Контора, заваленная жалобами, была вынуждена вернуться вновь к рассмотрению этого вопроса. Как выяснилось, изъятие имущества производилось без какой-либо денежной оценки, а у признанных непригодными к ведению сельского хозяйства зачастую все было отнято. Конторе пришлось конкретизировать свое распоряжение: забирать только работоспособных лошадей, семенное зерно — пшеницу, рожь, определяя при этом стоимость изъятого в присутствии комиссара. Если же общество выражало согласие оплатить дорогу, то список изъятого имущества расширялся до первоначально определенного количества [24]. Затем изъятое переходило к колонистам, признанным годными к земледелию, но нуждавшимся в материальной помощи.
Критерии определения неспособности были достаточно размыты. В частности, Контора требовала выяснить, работал ли колонист в поле и сколько, в какое время и какой сеял хлеб [25]. В итоге появилась лазейка для иностранных поселенцев, желавших покинуть свои колонии. Проводивший осенью 1775 г. ревизию правобережных колоний М. Лодыжинский в своем отчете отметил: «... показывали себя неспособными по собственной своей воле и единственно только для того, чтобы выттить из колонии, а не по аттестатам общества» [26].
В случае строительства колонистами мельниц форштегеры обязаны были производить у них изъятие рабочего скота, сельскохозяйственных орудий и семенного зерна [27]. Вместе с бейзицерами они должны были утверждать письменные контракты о переходе «домоводства» от одного хозяина к другому [28], отвечать за сохранность семенного хлеба. В колониях, где отсутствовали общественные амбары, они вынуждены были каждые 8 суток обходить дома сельчан и проверять наличие семян [29]. На начальников и общество возлагалось сохранение пустых домов, построенных государством, «от гибели и сгниения» [30].
В 1781 г. Контора согласилась с предложением одного их пасторов поручить сбор и выплату пасторских денег форштегерам, так как, по признанию священнослужителей, деньги по вине комиссаров доходят до них не в полном объеме [31].
Контора требовала от колонистов и их начальников, чтобы они преследовали и задерживали разбойников [32]. В Екатериненштадте, где не забывали о нападении степняков, по свидетельству одного из комиссаров в 1781 г., общество создало вооруженную огнестрельным оружием роту гражданской обороны [33].
Изданный в 1775 г. императорский указ возлагал заботу о престарелых, инвалидах и сиротах на общество. Сирот рекомендовалось отдавать в семьи, которые могли им обеспечить нормальное проживание до достижения совершеннолетия [34]. Имущество сирот либо продавалось и деньги передавались на хранение форштегеру, либо Контора разрешала оставшееся хозяйство отдать обществу, которое попеременно назначало за ним опекуна. Контроль за таким хозяйством был двойным: со стороны комиссара и форштегера [35].
В связи с тем, что в некоторых колониях из-за бедности невозможно было найти состоятельных опекунов, Контора ввела продовольственные пайки для нетрудоспособных: 1 четверик муки в месяц на ребенка до 13 лет и 2 четверика — старше 13 лет [36].
Одновременно за форштегерами был усилен контроль окружных комиссаров и Конторы, причем комиссары дублировали многие действия форштегеров, а исполнение некоторых отведенных первоначально инструкцией репрессивных функций перешло к Конторе. Так, например, наказание за пожары, вызванные неосторожным обращением с огнем, определялось и приводилось в исполнение по конторскому приказу. Причем телесного наказания не избегали и дети. Так, за один из пожаров прутьями была наказана 15-летняя виновница, а заодно и уехавший в тот день в Саратов ее отец [37].
Комиссары стремились к проведению на форштегерские должности своих креатур, что вызывало возмущение, озлобление и даже открытое неповиновение колонистов. Декларированный инструкцией принцип выборности, ранее торжественно провозглашенный, во многом оставался на бумаге благодаря серьезному его ущемлению конторским управлением. По неполным данным, в 1777 г. с просьбой об увольнении в Контору обратились 9 форштегеров, мотивируя просьбы стремлением поправить свое запущенное хозяйство [38]. Например, в Гнилушке форштегер отказался от должности из-за неграмотности, так как для ведения делопроизводства был вынужден нанять писаря за собственный счет [39]. В Карамышевке форштегер Гербер аргументировал свой отказ тем, что, «имев малолетних детей, и чрез оную должность домоводство ево приходит в запустение» [40]. Ряд форштегеров ничем не мотивировали свои отказы [41].
В некоторых случаях колонисты прибегали к бойкоту нежелательных для них форштегеров, отказываясь от обработки их полей. В частности, в 1776 г. Контора обязала колонистов Побочной уплатить своему форштегеру 10 рублей с колонии и по 1 «подовке» пшеницы с дома за невыполнение ими натуральных повинностей в его пользу в прошлом году [42]. В 1780 г. в Медведицком Крестовом Буераке форштегер отказался от переизбрания, так как колонисты не хотели обрабатывать его землю. По отзыву комиссара, прежний начальник «исправно служит», а от нового «проку не будет» [43].
С правом колонистов на выборы своих начальников Контора практически не считалась, отдавая предпочтение рекомендациям комиссаров. Когда в 1774 г. в колонии Елшанка жители избрали нового форштегера Косверского вместо отказавшегося Лебрехта и подтвердившего письменно этот отказ, Контора не утвердила переизбрание, хотя в следующем году Лебрехт был признан неспособным к хлебопашеству [44]. Контора не мотивировала своего решения, однако оно, вероятно, объяснялось стремлением не допустить своеволия колонистов, проявления общественной инициативы.
В сентябре 1779 г. жители колонии Побочной обратились в Контору с жалобой на форштегера Витиха. По свидетельству общества, он не пользовался уважением у колонистов, но долгое время никак не удавалась отстранить его от должности. В расследовании конфликта участвовали царицынский комендант Цыплетев и подканцелярист Триппер. Комендант обещал колонистам поддержать их просьбу об отстранении форштегера, в то время как Триппер поддержал Витиха. В результате последний сохранил должность [52], а перевыборы были запрещены до тех пор, «пока из сего непорядочного общества сыщется... способный человек» [45].
Тем же результатом закончилось стремление общества колонии Сплавнуха переизбрать форштегера Шукманна. В сентябре 1779 г. колонисты заявили о своем неподчинении ему, однако Контора запретила перевыборы, ссылаясь на те же причины, что и в отношении форштегера из Побочной. Все жители колонии были объявлены непослушными и своевольными, а на форштегерскую должность, по мнению комиссара, избрать было некого [46].
Давление на колонистов нередко носило демонстративный характер даже в тех случаях, когда Контора или комиссары вынуждены были признавать обоснованность претензий колонистов. В Норке в 1776 г. произошло столкновение между форштегером и колонистами, при этом комиссар Иванов признал, что форштегер превысил свои полномочия, наказав телесно без достаточных причин колониста и «неправильно» оштрафовав затем двух бейзицеров. Форштегер также признался в частичной краже семенного хлеба и распродаже полученного из магазина казенного провианта. Заменив форштегера, комиссар просил Контору о наказании некоторых колонистов за активные действия по смещению форштегера, употребляя различные бранные слова и подстрекая общество к совместному выступлению. Согласившись с мнением Иванова, Контора заметила обществу, что его действия возмутительны, а в случае возникновения проблем надо подавать жалобы в вышестоящие инстанции спокойно, без бунта [47].
Другой конфликт имел иную развязку. В июле 1779 г. колонисты Тарлыка потребовали отставки форштегера, у которого нашлось всего 4 сторонника. Активное ядро противников форштегера составили два десятка колонистов во главе с бейзицерами. Контора вначале предложила ослушникам просить прощения у начальника, чтобы «впредь начальству своему были послушны». Затем в колонию были направлены драгуны. Зачинщиков наказали плетьми и прутьями. Всех колонистов вынудили дать подписку об отказе от неповиновения в будущем и о полном подчинении комиссару и форштегеру [48].
Волнения колонистов в целом носили спорадический характер, перебрасываясь из селения в селение. Нередко они провоцировались бесцеремонным отношением со стороны местной администрации. В частности, комиссар Пиль в марте 1776 г. собрал колонистов Красного Яра для публичного телесного наказания виновных за пожар, однако ввиду праздничного дня распустил сход, не объяснив причины сбора. Перед этим он оскорбил форштегера, ударил одного из колонистов, возмущенным поселянам пригрозил смертью. Общество просило принять меры к комиссару, так как его действия могли вызвать бунт. Дело осталось без последствий для обеих сторон [49].
Нарушение основ внутреннего самоуправления шло и по другим направлениям. Стремление Конторы путем силового давления получить круговые расписки за казенную ссуду в 1776 г. привело к глухому недовольству колонистов, которые отказывались от круговой поруки, заявляя, что с начала поселения о даче общественных расписок речь не шла и каждый подписывался только за себя [50]. В Усть-Залихе комиссар даже пригрозил отказавшемуся от подписки колонисту наказанием, чтобы «противу повеления вышняго правительства азартно не кричал». Угроза привела к возмущению общества, а один из колонистов отнял у форштегера список с требовавшимися комиссару сведениями. По решению Конторы зачинщики были наказаны прутьями [51].
Настоящую войну объявила Контора самогоноварению, или, как тогда говорили, винокурению. Поселенцы колонии вызывателя Руа отказались дать подписку на запрет винокурения, что противоречило, по их мнению, предоставленным им свободам. А по мнению Конторы, такая свобода могла быть приемлема только в немецких землях, а не в России, следовательно, колонисты должны подчиняться российским законам [52].
Борьба с винокурением в колониях наталкивалась временами на открытое сопротивление. Так, в Россоши в 1775 г. группа колонистов собралась у дома, в котором производился обыск. На слова комиссара о необходимости разгона толпы палками колонисты закричали, «что они не русские, а французы и к палкам не привыкли», а если эта попытка будет сделана, то первому, кто на это осмелится, переломают руки и ноги [53]. В Норке колонисты во главе с форштегером и бейзицером захватили ранее изъятые в колонии котлы для винокурения. По требованию Конторы руководители волнения были отрешены от должности и подвергнуты наказанию батогами, еще два бейзицера были смещены за пассивность. Все начальники лишились права на переизбрание [54]. В Щербаковке колонисты пошли на открытое сопротивление, избив казачью команду, направленную для «выемки вина и винокуренных приборов» [55].
В 1777 г. волнения охватили несколько колоний. В Гречишной Луке, не дослушав конторских указов, поселяне «зделали превеликой крик, согласной к бунту, и называли те указы фальшивыми». Некоторые колонисты, используя нецензурную брань, предлагали избить комиссара. Недавно избранный форштегер, по мнению комиссара, из-за плохого поведения от должности был отстранен [56]. В Верхней Кулалинке 2 бейзицера и 5 колонистов не позволили изъять «винокуренные приборы». На сходе общество объявило недействительными указы Конторы за подписью всего лишь одного ее члена — И. Райса, сместило форштегера, заявило о своем неподчинении кому бы то ни было. Часть колонистов, в том числе женщины, вооружились кольями и оглоблями, напали на комиссара и казаков, которые поспешили покинуть колонию [57].
В июне в Контору поступил рапорт комиссара Рейфшнейдера, в котором утверждалось, что колонисты Верхней Кулалинки, Водяного Буерака, Щербаковки и Караульного Буерака взбунтовались против своих начальников. Поселенцы Караульного Буерака, в частности, заявили комиссару, что больше не дадут каких-либо подписок с новыми обязательствами [58]. Для наведения порядка в колонии было отправлено 40 артиллеристов, 100 драгун и казачья команда.
Однако действия Конторы оказались более мягкими, чем можно было ожидать. Вероятно, она опасалась излишне жесткими действиями вызвать очередной виток напряженности. Жителям Караульного Буерака было рекомендовано напомнить положения манифеста и особенно статьи, на основе которых они при¬ехали в Россию, колонистам Гречишной Луки предложили переизбрать форштегера и дать подписку о полном повиновении властям, а жителям колонии Верхней Кулалинки — подчиняться законам [59].
Достаточно терпимо отнеслась Контора к возмущению колонистов в Россоши, когда комиссар приказал дать ночлег военной команде. Опасаясь колонистов, команда вынуждена была покинуть селение и ночевать в голой степи. Согласившись с колонистами, которые в соответствии с манифестом имеют право на освобождение от постоя, Контора заметила, что тем не менее они обязаны предоставить ночлег военным командам, которые борются с «ворами» по требованию Конторы и защищают самих колонистов [60].
Не всегда реакция Конторы была адекватна действиям колонистов. Однажды Контора по запросу генерал-майора Пиля приговорила шульца Екатериненштадта к 25 ударам, а нескольких колонистов к 20 ударам за насильственное выселение из колонистского дома подпоручика — командира военной команды. Как выяснилось, квартира офицером была занята самовольно, при этом солдаты разобрали крышу молитвенного дома на строительство шалашей [61], что, естественно, привело к возмущению колонистов. Наказав своих подопечных, Контора могла лишь просить генерал-майора о том, чтобы офицеры в будущем не занимали самовольно дома колонистов [62].
Таким образом, введенная в колониях система самоуправления находилась в полном противоречии с положенными в его основу принципами выборности и самостоятельности в действиях выборных лиц в рамках предписываемых им полномочий. Выборность была фактически подменена комиссарскими рекомендациями, что делало невозможным влияние общества на выборные власти. Последние нередко опирались на стоявших за их спиной комиссаров, не считаясь с мнением избравшего их общества.
Канцелярия же не видела или не хотела видеть этого противоречия в системе самоуправления. В самодержавно-крепостническом государстве, каким была Россия, о свободе, правах личности и самоуправлении нечего было и говорить. Поэтому Канцелярия видела причины волнений в непокорности, отсутствии законопослушания со стороны колонистов и в недостаточно твердой власти начальников. В 1774 г. она отмечала, что некоторые колонисты «злонравны и не покорны своим начальникам», и все потому, что выборы и отстранение от должности форштегеров зависят исключительно от воли колонистов и, следовательно, все такие начальники всегда будут «подобострастны». Из этого следовал вывод чиновников Канцелярии: форштегеры не могут не только наказать колонистов за преступления, но и к «должному трудолюбию понуждать» [63]. Г.Г. Писаревский также полагал, что переизбрание форштегеров достигалось благодаря постоянному отступлению «от строгих предписаний» инструкции и отказу от излишней требовательности [64].
Архивные материалы Саратовской Конторы опекунства иностранных за период с 1774 по 1781 гг. не подтверждают подобных выводов, так как не обнаружено ни одного факта, свидетельствующего о зависимости форштегеров от общества. Напротив, форштегеров утверждали в должности нередко вопреки желанию колонистов. Это позволяет понять причины, по которым власти не стали отменять выборный характер должностей сельских начальников. Двойная зависимость форштегеров — в меньшей степени от общества и в значительно большей от администрации — делала их несамостоятельными фигурами. А утверждение их только при условии рекомендации комиссаров и отстранение от должности исключительно по решению Конторы, которая к тому же не должна была мотивировать свои действия, превращали их зачастую в марионеток колониальных властей. Некоторая зависимость форштегеров от общества служила своеобразной гарантией защиты от возможного произвола начальников. Поэтому трудно согласиться с мнением, что нежелание властей отменить выборность форштегеров было связано с опасением нарушить данные манифестом 22 июля 1763 г. права колонистов [65].
Дублирование комиссарами ряда функций форштегеров и их зависимость от первых приводили на практике к ограничению прав и увеличению обязанностей форштегеров. Смещение форштегеров исключительно административным, а не судебным решением давало возможность местной колониальной администрации жестко контролировать все стороны внутренней жизни колоний.

Примечания

1. Писаревский Г.Г. Внутренний распорядок в колониях... С. IV–V.
2. Там же. С. IX–X.
3. Там же. С. X.
4. Там же. С. XI–XII.
5. Там же. С. XI.
6. Там же. С. XII–XIII, XV–XXVIII.
7. Там же. С. XXXIX.
8. Там же. С. XVI.
9. Там же. С. XXII.
10. Там же. С. XVII–XIX, XXVI.
11. Там же. С. XIX–XX.
12. Там же. С. XXXVI.
13. Там же. С. XXIX-XXX.
14. Там же. С. XXXII–XXXIV.
15. Там же. С. XXXV–XXVI.
16. Там же. С. XXXVI–XXXVII.
17. Там же. С. XIV.
18. Там же. С. XV, XXV.
19. Там же. С. VII–VIII.
20. Там же. С. XXXVIII.
21. Там же.
22. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 2. Л. 170 об. — 172 об.
23. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 450.
24. Там же. Д. 2. Л. 449 об. — 451.
25. Там же. Л. 312–312 об.
26. Там же. Л. 247.
27. Там же. Л. 389 об.
28. Там же. Л. 151 об.
29. Там же. Л. 433–433 об.
30. Там же. Л. 502 об.
31. Там же. Оп. 1. Д. 10. Л. 27.
32. Там же. Л. 161-161 об.
33. Там же. Л. 301 об.
34. Там же. Д. 3. Л. 514.
35. 35, Там же. Д. 2. Л. 277.
36. Там же. Д. 3. Л. 515.
37. Там же. Л. 587 об.
38. Там же. Д. 4. Л. 14, 24, 43, 51, 52. 52 об., 53 об., 82, 84.
39. Там же. Д. 3. Л. 643.
40. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 39 об.
41. Там же. Л. 94, 187.
42. Там же. Оп. 1. Д. 4. Л. 248 об.
43. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 247.
44. Журнал заседаний... С. 3–4; ГАСО, Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 340–341 об.
45. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 8. Л. 454 об. — 455.
46. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 139 об.
47. Там же. Оп. 1. Д. 8. Л. 267; Оп. 7. Д. 4. Л. 84 об.
48. Там же. Оп. 1. Д. 3. Л. 520–520 об.
49. Там же. Д. 8. Л. 258–259 об.
50. Там же. Д. 3. Л. 450–451.
51. Там же. Л. 511 об. 52.
52. Там же. Л. 510.
53. Там же. Д. 4. Л. 608–608 об. 54.
54. Там же. Д. 3. Л. 267 об.
55. Там же. Д. 8. Л. 534.
56. Там же. Д. 4. Л. 259 об.
57. Там же. Л. 268, 293–293 об.
58. Там же.
59. Там же. Л. 270, 503 об. — 503а, 564, 580.
60. Там же. Д. 4. Л. 270, 293–293 об., 503а.
61. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 184-185.
62. Там же. Л. 444 об.
63. Там же.
64. Писаревский Г.Г. Указ. соч. С. 44–45.
65. Там же. С. 44.
66. Там же. С. 45.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Любопытно получается.
Половина изложенного материала, об организации местного самоуправления в колониях, опирается на работу о внутреннем распорядке в колониях. И эта работа принадлежит одному единственному автору (Писаревскому).

Такой подход как-то не очень характерен для монографического исследования.
Впрочем как и для других видов научных работ много меньшего «калибра».

Кроме того, отмеченный «моно-подход» ставит знак равенства между организацией самоуправления в колониях и административно установленным внутренним распорядком в колониях.
Но это, на мой взгляд не одно и тоже.

С другой стороны, автор решил не формулировать рабочее определение для понимания термина «самоуправление».
А поскольку мы не определились с понятиями и вкладываем в них (скорее всего) различное содержание, то и всякая дискуссия на этот счёт становится беспредметной.

И тем не менее нужно заметить, что уделив вопросу организации самоуправления отдельный параграф из 14 страниц, автор решил употребить само это понятие только лишь в конце параграфа.
Один раз на стр. 236 и трижды, делая выводы, на стр. 238.
Поскольку, по его свидетельству, в тогдашней Росии о
самоуправлении нечего было и говорить.


Но если так, то очевидно и не требовалось рассматривать данную тему как отдельную и самостоятельную, в особенности с точки зрения процесса организации.

То, что не существует - невозможно ни упорядочить, ни организовывать.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

4. Управление колониями
в конце XVIII века

Административная реформа в России затронула и опекунские учреждения. По высочайшему указу от 20 апреля 1782 г. прекратили свою деятельность Канцелярия опекунства иностранных и ее Контора в Саратове. Дела о долгах, переселении, бухгалтерские книги передавались в казенную палату Саратовского наместничества. Взыскание долгов с колонистов возлагалось на генерал-губернатора и губернское правление.
Выплата долгов переносилась на 1786 г. Саратовские колонии передавались в ведение местного директора домоводства, а по судным делам — Верхней и Нижней расправам (1]. Сенатским указом от 30 мая 1782 г. выдача паспортов ушедшим в города колонистским семьям теперь могла осуществляться через управления тех административных единиц (наместничества и губернии), где они проживали [2]. Причин ликвидации опекунских учреждений было несколько.
Во-первых, Канцелярию и ее учреждения стали рассматривать как выполнивших свои функции, о чем было сказано в указе 20 апреля 1782 г. [3]. В свое время в документе об учреждении Канцелярии четко были определены причины ее создания: «А дабы приходящие на поселение в Россию иностранные, не могли долговременно быть без определения по их желаниям, и в прочем, что до них порядочного пребывания принадлежит, единственно быть зависимы были от особливо определенного места, то Мы за благо разсудили учредить к тому же Канцелярию Опекунства иностранных, снабдя оную, за подписанием Нашим, достаточной инструкцией» [4]. Таким образом, главной задачей Канцелярии было быстрое, без проволочек, поселение прибывавших колонистов. 11 пунктов инструкции давали руководящие указания, как осуществлять прием и поселение колонистов. О руководстве колониями после поселения ничего не говорилось [5].
Во-вторых, судя по активной работе межевщиков Саратовской Конторы в 70-е гг. XVIII в., Екатерина II планировала возобновить приглашение иностранцев в Поволжье. Помимо определения мест под новые поселения, в 1775 г. Канцелярия запросила у М. Лодыжинского данные о наличии свободной земли в уже созданных колониях и возможности поселения в них новых колонистов. Но неблагоприятные внешнеполитические условия (война с Польшей и Австрией) отложили приглашение новых партий иностранцев на неопределенный срок.
В-третьих, содержание колонистских учреждений дорого обходилось казне. С этим государство мирилось, пока экономическое положение колоний было тяжелым. Но с налаживанием хозяйственной деятельности наличие опекунских органов в государственных структурах посчитали излишним, а с контролем за возвращением долгов вполне могли справиться губернские органы власти.
Что изменилось в жизни колоний и как можно оценить этот шаг русского правительства?
В большинстве исследований по истории поволжских немцев изменения в системе управления колониями в 80-90 гг. XVIII в. детально не анализировались, а только констатировались. Причиной тому было отсутствие документов по этому периоду. Документы Саратовской казенной палаты за этот период не сохранились как в местном, так и в центральных архивах. Исключением может служить так называемый «Атлас И. Огарева» со статистическими данными экономического положения колоний на рубеже 1780-1790 гг., который первым проанализировал П.Г. Любомиров.
Попытку понять и оценить 15-летний период управления колониями директора экономии И. Огарева сделали Я. Дитц [6] и К. Шааб [7]. Оценка Я. Дитца, данная на основе не всегда достоверных воспоминаний, однозначна: «В материальном и моральном плане (колонисты. — И. П.) были доведены до полного изнеможения» [8]. К. Шааб, написав, что в период 1781-1797 гг. колонии полностью обанкротились [9], в то же время положительно характеризовал директора экономии надворного советника Ивана Огарева, который сердечно относился к немцам и стремился улучшить их положение [10].
Столь категоричный подход Я. Дитца к оценке положения колонистов при новом управлении объясняется еще и не совсем верным, с точки зрения историка, подходам к данной проблеме. Нехватка конкретного исторического материала привела его к мысли, что описание положения колонистов можно сделать через призму положения крепостных и государственных крестьян. Хорошо знакомый с действиями чиновников по отношению к этой категории податного населения, он пришел к выводу, что в таком же положении должны были находиться и колонисты, попав под управление директора экономии.
Я. Дитц бездоказательно утверждал: «С подчинением колонистов общему российскому управлению и упразднением специально заведовавших ими учреждений, отпали все привилегии, которые им были гарантированы при водворении. Колонисты были выведены из обособленного положения, сравнены с государственными крестьянами и управлялись одними с ними законами» [11].
Передача колоний в управление директора экономии не свидетельствовала об уравнении в правах с государственными крестьянами. Социальный статус колонистов — свободных людей — не изменился. Манифест 1763 г. продолжал оставаться основой их жизни, его положения выполнялись властями на местах.
На малейшие ущемления в правах колонисты реагировали жалобами в высшие инстанции. Например, вполне законная попытка И. Огарева начать взыскивать с колонистов долги, в соответствии с требованиями манифеста, вызвала недовольство последних. Они обратились к генерал-губернатору Саратовскому и Кавказскому П.С. Потемкину, который после проведения ревизий колоний посчитал эти шаги преждевременными, и 10 июля 1785 г. последовало высочайшее повеление об установлении мер к лучшему устройству колоний, но не более. Были подтверждены еще раз все привилегии, а что касается колонистского долга, то решили временно взыскивать в счет его погашения по 3 рубля с каждого мужчины в возрасте от 16 до 60 лет [12]. Это временное положение сохранилось вплоть до начала XIX в.
Россия планировала дальнейшее приглашение колонистов. О возможных нарушениях основных положений манифеста и ущемлении в правах уже поселенных в Поволжье иностранцев обязательно стало бы известно в Европе, что не позволило бы осуществить эти планы.
С ликвидацией Конторы комиссары были уволены, а колонисты вошли в управление директора домоводства. Первый директор Огалин создал специальный отдел для управления колониями, в который вошла часть бывших чиновников Конторы — Федор Цеттлер, Иоганн Клаузен, Иоганн Миллер и Готтфрид Гримм [13]. Он не стал проводить изменений во внутренней жизни колоний, а задачами аппарата чиновников были не жесткое регламентирование и контроль за всеми сторонами жизни поселенцев, а только доведение до их сведения распоряжений директора экономии и сбор различных статистических данных по колониям. Во внутреннюю жизнь они уже не вмешивались, как это было во время существования Конторы и окружных комиссаров. Можно сказать, что самоуправление в колониях впервые по-настоящему заработало только с ликвидацией опекунских учреждений.
Само создание органов управления колонистами на местах в лице Конторы и окружных комиссаров противоречило манифесту от 22 июля 1763 г. Этим документом колонистам предоставлялось п о л н о е (разрядка моя — И. П.) самоуправление в колониях. В этом же пункте документа делалась оговорка: если колонисты «с а м и п о ж е л а ю т (разрядка моя — И. П.) от Нас иметь особую персону для опекунства», то им она будет предоставлена [14]. У нас нет никаких свидетельств о том, что просьбы о создании специального органа управления на местах от колонистов поступали. Эта оговорка фактически оправдывала создание в 1766 г. в Саратове Конторы опекунства и введение в 1768 г. института окружных комиссаров, которые свели до минимума обещанное внутреннее самоуправление.
По нашему мнению, изменения в управлениями немецкими поселениями не сказались отрицательно на жизни колонистов. Главное свидетельство тому — экономические показатели развития колоний. За 17 лет поголовье лошадей и коров выросло в 4 раза, овец — в 7 раз. Если еще в 1770-е гг. колонисты постоянно получали государственную помощь хлебом и зерном, то к концу XVIII в. они не только обеспечивали себя полностью продуктами, но и могли продавать излишки произведенной продукции [15].
О стабильном экономическом положении колоний свидетельствуют желание и возможность закупить строительный лес. В 1793 г. колонисты Камышинского уезда обратились в Сенат с просьбой о выделении 600 тыс. деревьев в Вятской губернии по цене от 10 до 25 коп. за штуку на ремонт старого и строительство нового жилья [16].
С назначением в апреле 1783 г. нового директора экономии И. Огарева в жизни колоний начались изменения. Одним из первых его шагов в отношении колонистов стала замена подворного землепользования в колониях, утвержденного аграрным законом 1764 г., подушным. Практически все авторы рассматривали предпринятые И. Огаревым шаги как серьезное ущемление прав колонистов. По нашему мнению, действия И. Огарева следует рассматривать иначе.
Подворное землепользование предусматривало выделение на каждый двор 30 десятин земли. В законе объяснялось, что «равенство в участках устанавливается для того, чтобы не было причин к ссорам». Следующее предложение в законе делало еще одно важное пояснение: «Если развертывать землю на души, то вследствие прибавки и убавки должна быть и в земле перемена» [17]. Таким образом, с наделением переселенцев землей и введением подворного землевладения государство снимало с себя заботу о выделении новых земельных участков в случае увеличения численности населения в колониях. В соответствии с законом весь участок закреплялся за младшим сыном, а остальные могли остаться в колонии и «питаться рукоделием и промыслами». Об аренде или покупке земельных участков для излишнего населения в законе не говорилось, но такой вариант и не отвергался.
В других условиях подворное землевладение должно было способствовать экономическому процветанию не только колоний, но и всего региона. Но в случае с поволжскими колонистами ситуация оказалась иной.
Прожив на Волге почти 20 лет, многие семьи разрослись. В одном хозяйстве, под одной крышей проживало по несколько семей. Но освободиться от излишнего населения было крайне сложно по ряду причин:
• оставшиеся долги не позволяли получить паспорт для свободного передвижения не только по стране, но и по региону. В лучшем случае колонисты получали временные документы на несколько месяцев для осуществления торговых операций;
• финансовые возможности еще не позволяли арендовать и тем более покупать землю. Так что выделение в отдельное хозяйство со строительством дома было пока не под силу немцам Поволжья;
• языковая и культурная среда колоний, незнание русского языка удерживали даже расплатившихся с долгами колонистов от выезда из поселений.
Таким образом, становится ясно, что аграрный закон 1764 г. в конкретных экономических условиях (разрядка моя. — И. П.) 80-х годов XVIII в. становился тормозом в развитии колоний. Предложенное И.гаревым реформирование должно было открыть возможность бесплатного наделения колоний дополнительными земельными наделами из государственного фонда. Утверждение Я. Дитца о том, что «подушная система землепользования сразу обнаружила недостаток в земле» [18], не совсем верно. Нехватка земли была обнаружена раньше, а введение новой системы землепользования открыло возможность хоть в какой-то степени утолить земельный голод.
Так, в 1786 г. колонии Семеновка, Усть-Грязнуха, Верхняя Грязнуха, Верхняя и Нижняя Добринки получили дополнительно к своим наделам около 27 тыс. десятин земли [19]. Дополнительные земельные наделы получали и другие колонии. Осуществляя эти важные для колонистов мероприятия, И. Огарев не всегда заботился о юридическом оформлении за колонистами отведенной земли. Только в 1806 г. они были документально оформлены.
В 1797 г. были восстановлены опекунские учреждения. Вопреки утверждениям большинства авторов, писавших историю немцев Поволжья, на восстановление Конторы опекунства иностранных в Саратове не повлияло прошение, которое подала Екатерине II в 1794 г. делегация уполномоченных колонистов во главе с Симоном Миллером. После получения от директора экономии и казенной палаты в Саратове необходимых сведений императрица рекомендовала правительствующему Сенату облегчить положение просителей по примеру того, «как недавно о подобных колонистах по Екатеринославскому наместничеству таковое положение учинено» [20].
Восстановление Конторы было напрямую связано с реформами в системе управления губерниями. 31 декабря 1796 г. должность директора экономии в губерниях России была упразднена.
Все дела должны были быть сданы до 1 мая 1797 г. Не дожидаясь этого срока, Павел I издал 4 марта 1797 г. указ о подчинении всех колоний вновь учрежденной «экспедиции государственного хозяйства опекунства иностранных и сельского домоводства» во главе с генерал-прокурором князем Куракиным.
Для осуществления управления на местах 30 июня 1797 г. был издан указ, в котором было сказано: «Для ближайшаго и успешнейшаго попечения и присмотра над всеми колониями иностранных, в Саратовской губернии ныне находящихся и вновь поселяемых (разрядка моя. — И. П.), повелеваем быть в Саратове конторе опекунства иностранных с равным преимуществом против прочих коллежских контор, и состоя в ведомстве учрежденной при сенате нашем экспедиции государственнаго хозяйства, опекунства иностранных и сельского домоводства, поступать по данной ей от нас инструкции». В штат Конторы входили: главный судья, два его товарища, секретарь, переводчик, бухгалтер, землемер, архивариус и несколько мелких служащих. Годовой бюджет Конторы составлял 7750 руб. Контора начала свою деятельность 31 июля 1797 г. во главе с действительным статским советником А.Д. Еремеевым [21].
Восстановление опекунских учреждений было связано не столько с заботой о колонистах, сколько с начавшейся подготовкой к приему новых групп переселенцев из Европы. Поволжье на первоначальном этапе рассматривалось как одно из мест создания новых колоний.
Таким образом, период 1782-1797 гг. можно рассматривать как наиболее благоприятный в жизни поволжских немцев в XVIII в. Воссозданная, или точнее сказать, Вторая Контора опекунства иностранных отличалась от своей предшественницы методами работы, отношением к колонистам. Но это тема специального исследования.

Примечания

1. ПСЗРИ. Т. 21. С. 492
2. Там же. С. 570.
3. Там же. Т. 21. № 15383. С. 491.
4. Там же. Т. 16. № 11879. С. 312.
5. Там же. № 11881. С. 316–318.
6. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997.
7. Schaab, Ch. Zur Geschichte der deutschen Kolonisten im Saratowschen und Samaraschen Gouvernement. Aberdeen o. j.
8. Дитц Я.Е. Указ соч. С. 128.
9. Schaab, Ch. Op. cit. S. 10.
10. Ibid. S. 31.
11. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 130.
12. Дитц Я. Указ соч. С. 171.
13. РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 918. Л. 414.
14. ПСЗРИ. Т. 16. № 11880. С. 314.
15. Более подробно см.: глава III, параграф 3.
16. Хованский Н.Ф. К истории немецких колоний Саратовской губернии (из дел сенатского архива) // Труды Саратовской Ученой архивной комиссии. Саратов, 1914. № 34. С. 55.
17. ПСЗРИ. Т. 17. № 12095. С. 234.
18. Дитц Я. Указ соч. С. 130.
19. Schaab, Ch. Op. cit. S. 10.
20. Хованский Н.Ф. Указ. соч. С. 56.
21. Там же. С. 57.

Заключение

Россия всегда и всех потрясала своим размахом. Если достигала успехов — то невиданных доселе, если оказывалась в кризисе — то по-настоящему глубоком.
Это касается и шагов Российской империи в отношении колонизационных мероприятий XVIII в. Ни одно государство в истории Европы не могло похвастаться таким размахом. Да и какая держава была бы способна принять и поселить в безлюдном равнинном пространстве в 200 кв. верст, обеспечив необходимым минимумом для начала жизни на новом месте, более 23 тыс. человек из 22 государств, говорящих на 7 различных языках, не считая диалектов.
Оценивая колонизационные мероприятия в Поволжье, следует отметить удачное сочетание собственного многолетнего опыта освоения окраин империи и наиболее интересного опыта европейских государств. При подготовке манифеста 1763 г. Россия позаимствовала в Европе только перечень льгот, которые лучше всего могли воздействовать на потенциальных колонистов, а их размеры увеличила для обращения потока переселенцев на Восток. Манифест можно считать самым продуманным и взвешенным из всех документов, принятых на государственном уровне в Европе, для приглашения иностранцев.
Механизм приглашения и поселения разрабатывался российскими чиновниками уже после принятия Манифеста, так как опыта перевозки большого числа колонистов на столь далекие расстояния не было. Колонизация «заморских территорий» отдельными западноевропейскими государствами — это несколько иное, чем те шаги, которые предпринимала Россия.
При осуществлении всего комплекса мероприятий, от агитации до поселения колонистов, хорошим дирижером стала Канцелярия опекунства иностранных. Широкие полномочия, которые получил президент Канцелярии граф Орлов, позволили координировать деятельность русских дипломатических служб, задействованных в работе по приглашению колонистов, быстро решать финансовые вопросы и осуществлять отправку переселенцев в Россию.
В то же время в деятельности Канцелярии были допущены ряд просчетов и ошибок, главная из которых — использование частных лиц, «вызывателей», в деле приглашения колонистов. Они не только нанесли государству значительный финансовый ущерб, но своими непродуманными действиями вызвали почти во всех европейских государствах антирусские и антиколонистские настроения. России пришлось в мае 1766 г. прекратить свою деятельность в Европе по набору переселенцев не только и не столько потому, что не было возможности принять всех желающих, а потому, что вызыватели своими действиями поставили ее на грань разрыва отношений со многими государствами.
Ни одно европейское государство, включая Россию, не знало такого объема строительных работ, которые проводились в Саратовском Поволжье в 1766-1767 гг. Осуществлялись спланированные поставки леса с верховьев Волги, комплексное строительство колоний и планомерное, насколько это позволяла обстановка, их заселение. Несмотря на определенные просчеты, поставленные задачи в основном были выполнены. Установление жесткого контроля за колонистами в первые годы после поселения, хотя и являлось нарушением обещанных в манифесте свобод, было необходимым шагом налаживания хозяйственной жизни иммигрантов, различных не только по своему национальному составу, профессиям, но и по уровню образованности и нравственного поведения, оказавшихся к тому же в непривычных для них климатических условиях. Принятые меры дали результат к концу 70-х годов.
В 90-е годы XVIII в. колонисты добились высоких экономических показателей в сельскохозяйственном производстве, закладывались основы мукомольной промышленности, а также сарпинного производства.
Жесткая регламентация всех сторон жизни колонистов со стороны государства и одновременно проявление характерных черт, присущих менталитету германских народов, способствовали формированию к концу XVIII в. на волжских берегах своеобразной национальной группы — немцев Поволжья.
Колонизационные мероприятия в Поволжье позволили России накопить богатый опыт массового поселения иностранцев, который успешно стал использоваться в дальнейшем.
Последователи Екатерины II, и здесь им надо отдать должное, взяли за основу все положительное, отказавшись от неудачных решений 60-х гг. XVIII в. Приглашение колонистов в Малороссию основывалось на принципах манифеста от 22 июля 1763 г., в который были внесены только некоторые уточнения с учетом места поселения и общей ситуации в стране.
Опыт 60-х годов показал, что приглашение всех желающих, без разбора, поселиться в России можно считать ошибочным шагом правительства. Люмпены, искатели приключений разлагающе действовали на основную массу колонистов, требовали значительных государственных средств. В дальнейшем этот опыт был учтен, и без соответствующего экзамена на способность заниматься земледелием и наличия первоначального капитала колонистов не принимали.
Печальный опыт при поселении колонистов в Поволжье привел к отказу во время колонизационных мероприятий начала XIX в. от услуг частных предпринимателей.
Специально созданные опекунские учреждения являлись необходимым элементом в управлении немецкими колониями. В условиях крепостнического государства говорить о широком самоуправлении не приходилось. Но они, жестко контролируя и влияя на процессы, происходившие в колониях, защищали переселенцев от большего произвола чиновничьего аппарата.
Полная драматизма история поволжских немцев во второй половине XVIII в. заложила основы их процветания в дальнейшем.
Ответить

Вернуться в «Страницы истории»