Сообщение
o.schmidt » 29 янв 2013, 11:41
[quote="vikmai"] o.schmidt
Отрывок из рукописи моего деда Шмидт Э.Г. , написанной в 1952 г.(
Глава 1
Заря жизни.
Мне кажется, что сознательная жизнь у человека начинается как-то в раз, как бы человек проснулся. И вот с это-го момента он всё будет помнить, что слышал и что видел. Вот так и моя началась жизнь. В один прекрасный раз я открыл глаза и увидел свою заплаканную рожу в большом зеркале. Ото лба, до макушки белела, выстриженная машинкой, дорожка. Вокруг меня стояли люди у каждого из них в руках была стиснута одна из моих конечностей. Отец вертел у меня под носом какую--то блестящую штуку и чего-то мне монотонно наговаривал. (Вы скажете, наверное: «Да, не завидно начал он…). Это был, очевидно, первый акт такого бесцеремонного истязания, в следствии которого я уже проснулся для того, чтобы чувствовать видеть и слышать до конца дней моих. С этого дня в памяти моей всё гуще и гуще отпечатывались картины окружающей среды.
Отец мой больше всего отсутствовал на работе, в отъезде, мало мог заниматься со мной, но я его очень уважал и радовался его приездам, и почему-то стеснялся называть его отцом, хотя повода никакого не было. Он был очень ласковый и моим поведением, даже сконфуженный. По вечерам я и брат мой Александр, присаживались к деду и слушали его рассказы, и сказки. До сегодняшнего дня вспоминаются мне его ,,,,,,,,,,,,,,,,,,, рассказы о живот-ных, о разных странах и о людях разных: умных, хитрых и глупых. Ещё, гораздо больше вопросов было задано деду по окончанию рассказов, вроде таких: « а может ли коршун утащить кошку?», «может ли волк влезть на дерево?». Ещё раз пересказать, как медведь коромыслом таскает воду. Деду пришлось изображать медведя, таскающего коромыслом воду, или пьющий из бутылки водки.Рассказы деда предоставляли нам неописуемые наслаждения.
Начинается Империалистическая война 1914 года. Дрогнул народ от ужасов бессмысленных убийств. Соседка наша, тётя Амалия, каждое утро сообщает матери какую-нибудь новость. (Почему именно утром, я тогда не мог догадаться. В последствии догадался, что она делилась с матерью продуктами ночных фантазий.). То уже совсем мир был заключён, то надо было ждать до 5-го, или 17-го числа чего после будет, но чего после будет, она конечно не сказала, а вообще знала, что после, чего-то будет (В этом она конечно была права). Долго ещё приходила тётя Амалия назначать разные даты, а война так и не кончилась, она как-то заглохла, что-то испортилось в военной машине и она постепенно начала пищать и скрипеть, захлебнулась человеческой кровью и остановилась незаметно, даже для многих. И никто не мог сообщить другому это радостное, долгожданное слово «Мир», как приятную неожиданность.
Теперь надо уже начинать учиться. Шести лет меня отдают на учение в частную школу, организованную двоюродным братом отца. Собрал он человек 15-20 крестьянских ребят и учил нас самым элементарным наукам – писать, читать и арифметике. Я и сейчас помню, какое удовольствие составляли для меня эти занятия. Но наш учитель оказался подлинным «Отцом юмористом» от Ивана Франко. Экзекуции он проводил, как методические мероприятия. Он всегда обожал всех, сделав исключение со мной и своей дочерью, так как мы были самые младшие и обстоятельство это привело, иногда, к обратным результатам, так как мы часто являлись источником неуместного веселья. Тогда порка начиналась с нашего угла и по ходу продвижения по возрасту, он менял оружие воспитания и тактику. Когда он доходил до самых старших, то уже скакал по столам с палкой, или пучком связанных розг в руке. До сих пор я отчётливо вижу его тщедушную фигурку, скачущую по столам в чёрном костюме с развивающимися полами пиджака. В такие моменты он мне напоминал, залетевшего нечаянно в комнату скворца. Учитель был постоянным гостем у отца и матери, и пом-нится мне, что он хвалился, что если в России останется один кусок хлеба, от него он достанет половину. Отец по поводу этого, не без оснований, сомневался. И впрочем, очень скоро ему пришлось подтвердить сомнения отца. В 1920 году, во время голода, он со своей семьёй отправился в Среднюю Азию в поисках хлеба и умер в степи голодной смертью.
Начались бедствия тифа и голода. Тиф косил сытых и здоровых, голод голодных и слабых. Искатели счастья воз-вращались без хлеба, но с большим количеством тифозных вшей. Люди научились воровать друг у друга домашний скот, свершалось, неслыханное ранее – взломы амбаров и погребов. На улицах бродили завшивевшие, умирающие от голода люди. Люди, которых несчастье на так далеко отторгнуло, от остальных собратьев, что даже милосердная рука мертвеет при подаче им милостыни. Вот сидите вы вечером в своей комнате, без света с закрытыми дверями, на улице лютует мороз и подходит потихоньку, шаркая опухшими ногами, тёмная фигура человека, и робким, умоляющим голосом просит вас пустить его переночевать, что он де есть просить не будет, а только, где-нибудь в самом отдалённом уголке хочет согреть свои остывшие конечности и вздремнуть. У вас есть два выбора – впустить в дом человека, одежда или пожитки которого кишат паразитами вшами и который тут же рухнет у порога, испуская последний дух, а вы унаследуете все его вши до единого. Или делать вид, что никого дома нет и он немного постояв, потащится дальше.
Мне тогда было 10-11 лет, но я понял уже, что выбор невелик. Когда отец и мать выбирали первый путь, они вначале выбранивали гостя, за то что он шляется где зря, выспрашивая при этом, чей и откуда он, а ночью, видимо, не спали, чтобы укараулить его. Когда они выбирали второй путь, мать всегда долго плакала, а отец сидел и беспрерывно смотрел в одну точку. Мне этих людей было нестерпимо жаль, но в это же время, какая-то неотвратимая злоба кипела во мне против их, очевидно потому что их вид заставлял меня так страдать.
Помнится мне такой случай. Какая-то девушка просила у моих соседей милостыню. При выходе из дома, она попутно зашла в погреб, нагребла себе килограмм 10-15 картофеля и свеклы, и чуть было ей не повезло, но её поймали и водили по улице, заставляли самой оповещать о своём преступлении во весь голос, и чтобы она не робела перед общественностью, сзади поощряли палкой. Увидев эту процедуру, я обрадовался случаю сорвать зло на нечаянной жертве. Быстро вооружился палкой и побежал стрелой к воротам. В комнате я наткнулся на отца. Он не успел произнести: «Ты куда»,как взляд его уже до тла уничтожил весь мой воинствующий дух, палка выскользнула из руки и я стоял перед ним как преступник, пойманный на месте преступления, не смея взглянуть ему в глаза, ещё не услышав слова наставления. Мне кажется что я никогда, ничего так быстро в своей жизни не понял, как в этот раз.Я сразу был благодарен отцу, мне хотелось бы его обнять, поцеловать, но мне было стыдно сделать это. А гораздо больше я благодарен отцу, что он не дал мне возможность довести свои намерения до конца. Утащив меня во двор, он вроде про себя сказал: «Вечером в собранию ходят, богу молятся, псалтари распевают, а тут вот что делают, голодную девушку истязают. Ну, поймали бы, отняли бы картошку и отпустили бы на все четыре». Мне он ничего не сказал. Моё раскаяние, очевидно, так хорошо было видно на лице, что он считал лишним, чего-нибудь ещё сказать мне. Удивительным является то обстоятельство, что окружающие почти не испытывают жалости к умирающим от голодной смерти. Возможно, что причины к этому кроются в том, что каждый окружающий является ближайшим кандидатом на место умирающего и что голодная смерть является длительным процессом, при котором страдаю-щий постепенно начинает терять рассудок, впадает по-степенно, как бы в детство, становится неряшливым.
За свою жизнь я уже три раза переживал такое мас-совое бедствие и каждый раз повторяется одно и тоже. Встретишь знакомого человека и едва узнаёшь его. Взгляд его становится тупым и блуждающим, речь становится вялой и мало логичной. Такому уже не до острых шуток, но человек находится на ногах, ходит и даже ещё работает. Часто причиной быстрой гибели голодающего, является то, что ему предоставляется несчастный случай чем-ни-будь наесться. Неимоверное наполнение, долго пустовав-шеего кишечника, приводит к неминуемой гибели.
Слабо верится, что не существовало достаточно средств, чтобы спасти от голодной смерти тех людей, которые умерли на моих глазах. Ведь для этого так мало надо было бы - несколько кусков хлеба, несколько капель жиров. Все отбросы, которые мы сейчас ежедневно выбрасываем, хватило бы чтобы ежедневно спасти человека от верной гибели. Но никто этого не сделал, никто не постарался этого сделать. И это поколебало мою веру в человека, в его гордое имя. Во что можно оценить все его совершенства, перед лицом таких преступлений? Но как случилось, что моё поколение за четыре десятилетия трижды подверглось таким страданиям? Постараюсь ответить без взаимствованных, чужих мыслей, так как я воспринимал сам, своими глазаими, своими чувствами...