Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Из истории поволжских немцев.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Сегодня я начинаю размещать свою монографию на форуме. Кто-то уже с ней знаком, а для кого-то сюжеты книги будут новыми и интересными. Не стал ее просто передавать в библиотеку сайта. Думаю, что Александр Александрович меня правильно поймет. Не все сразу "идут" в библиотеку. По небольшим разделам, главам и параграфам легче читать. На вопросы готов, по мере возможности, ответить. Но если Александр Александрович и модераторы посчитают, что мое решение по книге не удачно, то готов ее электронную версию передать в библиотеку.
Георгий Раушенбах
Постоянный участник
Сообщения: 900
Зарегистрирован: 09 фев 2012, 11:09
Благодарил (а): 802 раза
Поблагодарили: 3158 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Георгий Раушенбах »

В данном параграфе содержится немало полезной информации, жаль только, что она слабо упорядочена хронологически. Конечно, и здесь не без ошибок, иногда серьезных, иногда курьезных. С министром «Смолиным» мы уже знакомы, остается рекомендовать и автору поближе познакомиться с этим выдающимся дипломатом:http://www.rusdiplomats.narod.ru/simolin-im.html . Можно заметить, что автор несколько раз ссылается на «Александра Кронберга», тут нет речи об опечатке. Однако же диссертацию, на которую ссылается автор, написала и представила к защите в Венском университете Александра Кронберг, гимназическая преподавательница английского языка в г. Риге. Ее имя вполне разборчиво напечатано на обложке и на титульном листе, а в конце есть и ее Lebenslauf (сс. 112-113).

Сведения об отправке колонистов в Россию морским путем в 1766 г. часто расходятся с архивными документами. Не вдаваясь в детали, можно сказать, что предложенная автором хронология перевозок абсолютно неверна, а число прибывших в Россию колонистов занижено. Если кто-то захочет в этом убедиться, достаточно прочитать три первые главы «Переселения немецких колонистов в Россию в 1766 г.». О транспортировке колонистов в Саратов автор пишет: «Во время проезда от Ораниенбаума до Саратова колонисты находились во власти назначенных для их сопровождения офицеров. Установить имена всех офицеров, сопровождавших колонистов, не представляется возможным, хотя большинство известно. Это майор Монжу, капитаны Пайкуль, Мамонов, Вильсбах и Дидье, лейтенанты Леонтьев, Лукин, Дункель, фон Дитмарн, Широков, Волокитин, Иванов, барон Буксгеведин, князь Баратаев, подпоручики Давыд и Федор Ольденбурги, Штихеус, вахмистер Гомулка, прапорщик Беляев, Гогель, Ламбертус [67]» (жирным шрифтом мы выделили ошибки). Тут дана ссылка на известную книгу Я. Дитца, что, конечно, печально: отличительная особенность этого популярного произведения состоит в отсутствии ссылок на источники. Так что неудивительно, что наряду с русскими офицерами в список попали вызывательские эмиссары Монжу, Вильсбах и Гогель. Утверждение автора «Непривычные климатические условия, холодные и снежные зимы привели к высокой смертности среди колонистов» увы, бездоказательно. Медицинская статистика свидетельствует об экспортированных еще из Любека эпидемиях оспы и дизентерии как об основных причинах смертности. Условия же зимовки были вполне сносными, ведь колонисты отнюдь не брели по заснеженным дорогам, а были расквартированы по деревням.

Пожалуй, самым курьезным в этом параграфе стало «клятвенное обещание, текст которого был утвержден графом Орловым 3 августа 1763 г.». Подлинник документа, на который ссылается автор, опубликован в сборнике «Немцы-колонисты в век Екатерины», с. 158. Читатель может найти эту книгу в библиотеке сайта: http://wolgadeutsche.net/bibliothek/Deu ... nisten.htm
Документ напечатан типографским способом на русском (!) языке. Граф Орлов сделал на нем собственноручную надпись, свидетельствующую о присяге, принесенной им 3 августа 1763 при вступлении в должность президента Канцелярии. В том же архивном деле есть такие же листы, подписанные и другими чиновниками, в том числе Иваном Кульбергом. Думается, каждому историку, знакомому с обстоятельствами воцарения Екатерины II, известно, что текст «клятвенного обещания» был составлен императрицей (отнюдь не графом Орловым) через несколько дней после после указанного события. Приказано было привести к присяге всех подданных, а годом позже, 12 августа 1763 г. предписано было приводить к присяге «иностранцев, которые переселяются на постоянное житье» (ПСЗРИ т. 16 , № 11.896).

Как же присягали колонисты? Текст присяги был переведен на немецкий язык, при этом в него были внесены некоторые изменения, учитывающие специфику предмета. Мы с Андреасом Идтом опубликовали эту Eides Formul (орфография подлинника) во 2-м издании «Переселения немецких колонистов в Россию в 1766 г.». Поскольку не у всех эта книга имеется, приводим текст здесь:

Eides Formul

Ich Endesbenannter gelobe und schwöre zu dem allmächtigen Gott, daß ich will und soll, der Allerdurchlauchtigsten Großmächtigsten Großen Frauen und Kayserin CATHARINA ALEXIEWNA, Selbstherrscherin von allen Reußen, und Ihro Kayserlichen Majestät geliebtestem Sohne, dem Cron-Printzen, und Groß-Fürsten PAVL PETROWITSCH, als dem rechtmäßigen Trohnfolger des Rußischen Reichs, ein treuer, redlicher, gehorsahmer Diener und Unterthan nebst meiner Famille beständig seyn, so lange ich mich in Höchst-Deroselben Staaten befinden werde, so wie das unter den 22 July 1763 publicirte Manifest in sich enthält, und ohne Ihro Kayserlichen Majestät allerhöchsten Willen und Befehl über die Grentze mich nicht begeben, und in auswärtige Diensten nicht treten, wie auch mit denen Feinden Ihro Kayserlichen Majestät schädlichen Unterhandlungen, oder eine verbotene Correspondence, sowohl in – als außerhalb des Rußischen Reichs nicht pflegen, und auf keinerley Art und Wieße wieder die Pflichten eines getreuen Ihro Kayserlichen Majestät Unterthans handeln will. Auch alle zu Ihro Kayserlichen Majestät Hohem Souverainiteˊ, Macht und Gewallt, gehörige festgestellte, und noch künftig festzustellende, gerechtsahme und prärogativen nach meinem äußersten Verstande, Kräften und Vermögen in acht nehmen und vertheidigen, auch in dem allen (benöthigten Falls) meines Lebens selbst nicht schonen, und dabey nach äußersten Vermögen zu befördern trachten, alles was zu Ihro Kayserlichen Majestät getreuem Dienste und zum Nutzen des Reichs bey allen Gelegenheiten gereichen kann, Nachteil, Schaden und Verlust Ihro Kayserlichen Majestät Interesse aber, so balde dergleichen vermerke, nicht nur bey Zeiten entdecken, sondern auch auf alle Art zu hindern und abzuwehren suchen. Desgleichen wann zum Diensten und Nutzen Ihro Kayserlichen Majestät mir eine geheime Sache, oder was es auch seyn möchte, geheim zu halten anbefohlen wird, solches vollkommen geheim halten, und niemanden offenbahren, dem es nicht zu wißen gebühret, und kund zu thun nicht befohlen wird. Dieses will und soll ich treulich halten, so wahr mir Gott an Leib und Seel durch Jesum Christum helfe. Amen.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Рудольф пишет:
Хорошо организованная агитация по привлечению колонистов в Россию было только частью огромной работы, которую предстояло сделать русскому правительству для достижения основной цели колонизационной политики – хозяйственного освоения огромных просторов страны.
Для нашего современника, не искушённого в тонкостях истории государства Российского, такие действия правительства для поднятия государственного хозяйства хорошо понятны. Если учесть при этом, что представленная монография издана при финансовой поддержке одного из федеральных министерств (и это очень благая инвестиция), т.е. на правительственные деньги, тогда встречающиеся в монографии скрытые знаки признательности в адрес некоего русского правительства совершенно оправданы и пожалуй необходимы. Но до той поры, когда они перестают отвечать той самой исторической правде, которую упомянул наш уважаемый автор в начале первой главы.

Прежде всего это касается личности часто упоминаемого в монографии министра Смолина, оказавшегося в действительности Иваном Матвеевичем Симолиным или точнее Иоганом Симолиным. В главе которую мы прочитали только что, его имя упомянуто в очередной раз:
Сухопутный маршрут через территории Богемии, Пруссии, Польши, который использовался советником и министром русского правительства в Регенсбурге Смолиным становится летом и в начале осени 1763 г., оказался по ряду причин непригодным.
Т.е. Иоган Смолин является ни больше ни меньше, а министром русского правительства.
Спешу сообщить - это далеко не так. Не мог господин Смолин (он же Симолин) являться министром несуществующего правительства императрицы Екатерины второй.

В начале обсуждения мною уже указывалось на это обстоятельство, которое только вносит путаницу в монографию и для научных работ считается неприемлемым.

Кстати наш уважаемый автор очень точно сформулировал это на соседней ветке, где обсуждается крепостное право. Он там очень справедливо указал:
Не хочу никого обидеть. Но чтобы вести серьезную дискуссию надо четко определить понятийный аппарат. … А иначе будет пустая переписка по принципу "потому, что я так думаю".
Мне бы тоже не хотелось никого обидеть, но если у чиновника Екатерины второй имелась должность «министр», то это не означает, что он руководит министерством и входит правительство. В 18 веке всё было иначе.

Иоган Смолин в действительности состоял в должности министра-резидента, т.е. относился к категории дипломатических агентов, или говоря иначе к числу лиц официально уполномоченные для ведения политических сношений и переговоров с иностранными государствами.
А дипломат и министр правительства это, как говорили в одном южном городе, две большие разницы.
Marusja
Постоянный участник
Сообщения: 583
Зарегистрирован: 29 май 2016, 16:06
Благодарил (а): 2009 раз
Поблагодарили: 868 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Marusja »

Студент писал(а): 01 сен 2019, 20:36Для нашего современника, не искушённого в тонкостях истории государства Российского
.....абсолютно не искушена! и
Студент писал(а): 01 сен 2019, 20:36Мне бы тоже не хотелось никого обидеть
С огромным интересом прослеживаю сообщения/информацию, многосторонне поступающую в тему.

Большое спасибо!
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

5. Создание немецких
колоний на Волге

Проектирование и строительство колоний, организация поселения колонистов первоначально были возложены на И. Райса и его помощников. Эта работа осуществлялась с марта 1764 по май 1766 гг. совместно с саратовским воеводой Василием Строевым, пока по предложению графа Орлова в Саратове не открыли Контору Канцелярии опекунства иностранных, непосредственно подчиненную Петербургу.
Командой Раиса были определены места, где возможно было создание колоний иностранных поселенцев. Значительную помощь им оказали уже разработанные Соляной конторой в Саратове карты этого региона. 25 апреля 1764 г. в Петербург были отправлены карты с указанием конкретных мест строительства колоний — на луговой стороне Волги, от района напротив г. Дмитриевска (Камышина) на юге и до реки Малый Узень на севере. Это территория гораздо больше той, которую сумели заселить колонисты.
На нагорной стороне были определены небольшие участки в районе устья рек Сосновка, Добринка, Кулалинка и Севастьяновского ручья [1].
До начала строительства колоний требовалось определить, по какому принципу будут наделяться землей колонисты и по каким планам будут создаваться поселения. Положения закона были разработаны Канцелярией, переданы в Правительствующий Сенат и утверждены императрицей 19 февраля 1764 г. [2].
Если земли левобережья, или, как тогда говорили, луговой стороны Волги были четко обозначены в приложении к манифесту 1763 г., то данным законом для поселения колонистов отводилась огромная площадь по периметру: от острова Чардымского, выше Саратова по Волге, до города Царицына; далее на запад до впадения реки Безымянной в Дон, по Дону до рек Медведица и Хопер; от Хопра вверх по течению Дона до реки Витюк и вверх по течению этой реки до ее истоков (это уже по территории современной Воронежской области), затем от ее истоков до станицы Новохоперской, а оттуда вверх по Хопру до села Знаменского (южная часть современной Пензенской области) и затем к Волге до острова Гордынского, а далее по Волге до острова Чардымского.
В соответствии с законом от 19 февраля 1764 г. колонисты селились округами. Каждый округ в окружности был не менее 60 и не более 70 верст, и в нем должны были селить до тысячи семейств. И сами округа создавались по религиозному принципу, чтобы избежать «всякую вражду и ненависть, случающиеся обыкновенно между разноверцами, от излишней ревности к вере». Несмотря на огромные площади, отведенные под поселения иностранцев, округа должны были создаваться рядом, чтобы между ними не оставалось свободных мест и чтобы колонии «одной округи имели друг от друга взаимную нужду» [3].
В соответствии с третьим разделом этого Закона, на каждую семью, независимо от ее численности, планировалось выделить 30 десятин удобной земли, в том числе 15 десятин пашенной земли, 5 десятин сенокосной, 5 десятин леса и 5 десятин на «усадебную, огуменную и огородную землю». В разъяснении данного положения указывалось, что равенство в распределении земли диктовалось стремлением не допустить ссор и постоянных переделов земельных наделав с изменением численности работников в семье [4]. Кроме того, часть пашенной земли и других угодий в каждой колонии предписывалось оставлять в резерве для будущих поколений детей. Но если население возрастет значительно больше, чем оставленный земельный запас, то не пожелавшим переехать на другие земли предлагалось заняться различными промыслами, для чего оставлять по несколько только дворовых и огородных мест. В действительности же колонисты получили большие наделы.
Система наследования предполагала не раздел земли, а ее передачу младшему из сыновей, что должно было стимулировать глав семей обучению старших различным ремеслам. Но эта идея не была реализована. Перевод всех колонистов в хлебопашцы не способствовал формированию в колониях устойчивой и сильной прослойки ремесленников. Обучать молодежь ремеслам было некому. И только небольшая часть колонистов освоила некоторые ремесленные специальности в Сарепте.
На всем пространстве, отведенном под потенциальное поселение колонистов, межевщики наталкивались на сильное противодействие вольно проживавшего населения. Наиболее сильно это ощущалось со стороны крестьян полутора десятка деревень в районе села Золотое, где уже началось поселение иностранцев. До этого местные жители могли свободно использовать огромные земельные пространства, так как территория южнее Саратова оставалась малозаселенной.
27 мая 1764 г. Сенат приказал Канцелярии дать соответствующее указание офицерам команды Райса провести межевание земель и выяснить, сколько крестьян и из каких волостей пришли на Волгу и на каком основании, после чего определить им по 15 десятин пахотной земли и зафиксировать это на карте. На землях, оставшихся после межевания, поселить иностранцев [5]. Но предпринятые шаги по межеванию уже заселенных земель, ограничивавшие местную вольницу, вновь натолкнулись на противодействие местных жителей.
В Саратове тем временем разрабатывались планы застройки колоний. Наличие в команде Райса опытных военных топографов и геодезистов позволило профессионально выполнить эту работу. Следует отметить, что каждая колония размещалась в соответствии с рельефом местности, расположением источника воды, при этом основные принципы застройки строго соблюдались.
Были разработаны 2 типовых плана застройки колоний. Один был рассчитан на 40 дворов, другой — на 64. По этим проектам дома располагались вдоль главной улицы шириной 30–32 метра. Главную улицу пересекали небольшие поперечные шириной 6 метров [6]. В центре колонии, на пересечении главной улицы широкой (30 метров) поперечной, планировалось сооружение церкви, школы или других общественных зданий. Одним из главных условий застройки было наличие водных источников — рек, родников.
Эти планы строжайшим образом соблюдались. Если условия местности позволяли поселить больше колонистов, то размеры колоний увеличивались соответственно до 80 или 128 дворов, в редких случаях — до 200. Дома-пятистенки, рубленные в угол, планировались и строились на две семьи. Если по каким-то причинам не было бревен, то предлагалось использовать брус, но не тоньше 22 см. В каждой квартире размером 6 на 10 метров, с вытяжкой, полами и потолком, имелось пять окон, четыре двери, два чулана и одна печка. На дверях и окнах сразу устанавливались затворы, под крышей — слуховое окошко, а в сенях — лестница на крышу. Высота от пола до потолка предусматривалась не менее 2 метров 10 сантиметров [7].
Крылись дома лубом, а сверх его дранцем, который крепился деревянными гвоздями. Таким же образом крылись и амбары. Другие хозяйственные постройки крылись лубом, а сверху камышом или соломой. На дворе колониста, размером 25 на 35 метров, рядом с домом располагались сараи (4 на 8 м). Они строились из досок не тоньше 4,4 см. В глубине двора находились конюшня (7,5 на 12,5 м) и амбар (3,5 на 2 м). Для их сооружения использовались более толстые доски (9–10 см) или мелкий круглый лес. На амбары — круглый лес не менее 13 см в диаметре [8].
Сметная стоимость одного такого двора составила 471,5 руб.
Она складывалась из стоимости дома (220 руб.), гумна и сараев (170 руб.), конюшни (68,5 руб.), ворот и изгороди (13 руб.) [9]. Это очень высокая стоимость, если учесть для сравнения, что лошадь тогда стоила 7–9 руб.
Предоставляя колонистам построенные дома и хозяйственные постройки, Саратовская воеводская канцелярия до весны 1765 г. начисляла на колонистский долг, помимо стоимости, еще и пошлины с их приобретения. Делегация от колонистов Саратова в Петербурге передала в Канцелярию опекунства мемориал, где объясняли, что действия воеводской канцелярии идут вразрез с положениями манифеста. На основе доклада Г. Орлова 5 мая 1765 г. был принят закон, по которому приехавшие на поселение в Россию иностранцы «при покупке им дворов и прочего, для их обзаваживания», с чего платится в казну пошлина, освобождались от нее, а размер этой суммы ставился на казенный счет [10].
Подготовив полную смету и планы на строительство домов для колонистов и отправляя их в Петербург 15 апреля 1764 г., Райс в сопроводительном письме предложил для экономии государственных средств строить вместо деревянных рубленых домов мазанки. Это сводило к минимуму плотничью работу и позволяло вместо дерева использовать дикий камень, кровлю предложил крыть соломой вместо луба и дранки, а вместо забора сделать ров и засадить шиповником и терновником [11].
Но Канцелярия, несмотря на большие затраты, отклонила предложение Райса и приняла решение строить для колонистов добротные деревянные дома с полным комплексом хозяйственных построек. Свою позицию она объясняла тем, что, приняв такое хозяйство, колонисты столь много задолжают казне, что не смогут быстро рассчитаться с долгом и выехать на прежнюю родину [12].
Президент Канцелярии опекунства Орлов прекрасно понимал, что, оставив колонистов в долговой кабале в России, можно возвратить государству казенные деньги, пусть через'20-30 лет, а вот если приехавшие иностранцы вернутся на родину, то затраты на их приезд можно считать безвозвратно потерянными.
В различных изданиях по истории немцев Поволжья при изложении первых лет проживания колонистов на Волге нередко рисовались мрачные картины быта, когда переселенцы по несколько лет жили в землянках. Подобные утверждения строились в основном на двух источниках: книге бывшего колониста К. Цуга [13] и воспоминаниях колониста Батта [14]. Оба они прибыли на Волгу как колонисты вызывателя Боффе, и те проблемы с жильем, которые возникли в нескольких колониях Боффе, стали проецироваться на всю систему поселения на Волге.
Боффе, как и остальные вызыватели, должен был сам организовывать строительство жилья. Он обратился в Саратовскую воеводскую канцелярию с просьбой разрешить построить для его колонистов каменные дома, которые обойдутся не более чем в 110 руб. каждый. Получив на строительство 3900 рублей, пользуясь полной бесконтрольностью, построил за два года только два дома и сделал заготовки еще для 30 домов [15]. Конторе опекунства он заявил, что ошибся в расчетах и поэтому не смог построить вовремя дома. Конторе пришлось взять на себя строительство в вызывательских колониях. В 1766 г. достроили дома, для которых были сделаны заготовки, а в 1767 г. — для всех колонистов Боффе.
Таким образом, по вине вызывателя Боффе, из-за его нераспорядительности колонисты оказались под открытым небом и провели первую зиму на Волге в наскоро вырытых землянках. Разуверившись в желании и возможностях Боффе что-либо делать для своих колонистов, Контора, во избежание лишних хлопот, стала сама производить выдачу ссудных и кормовых денег.
С весны 1764 г. в местах, определенных под первые пять колоний, работали бригады плотников из близлежащих русских сел.
На строительстве домов в колонии Сосновка было задействовано 60 плотников из государственных крестьян села Новые Бурасы. Дома в колонии Севастьяновка строили 27 человек из Керенского уезда, а в колонии Нижняя Добринка строительством занимались 72 плотника. Всего на строительные работы 1764 г. были наняты 600 плотников и 300 кирпичников для производства, обжига и кладки кирпича [16]. В 1764 г. И. Райс и его команда смогли без особых проблем силами крестьян близлежащих уездов построить дома и поселить в пяти колониях около 50 семей.
На следующий год требовалось построить жилье уже для почти 250, а в 1766 г. еще для 800 семей. Найти желающих строить дома для колонистов было сложно, к тому же они требовали, по мнению И. Райса, высокую цену. Из местных ему удалось заключить соглашение только с солдатом И. Дурновым и саратовским купцом А. Голковым о том, что крестьяне из села Новые Бурасы Петровского уезда под их руководством построят к осени 1766 г. по 100 домов, а купец С. Белоусов — еще 50 домов по более низкой цене — от 17 до 20 руб. [17].
С начала поселения иностранцев до 1 августа 1766 г. было заключено всего 17 договоров (2 — в 1764, 4 — 1765, 11 — в 1766) на строительство 868 корпусов (т. е. двухквартирных домов). К этому времени построено было 152 дома, а остальные сдавались осенью [18].
Местные плотники уже не справлялись со все возрастающим объемом работ. Стала рассматриваться возможность привлечения строителей с верховьев Волги, из Симбирска и Самары, вербовали в Ростове Великом, Ярославле, Костроме и в близлежащих к ним селах [19]. Агитация велась среди жителей Пензенской провинции, включая купечество, цеховых, однодворцев, пахотных солдат и служилых татар [20].
Особые проблемы были с помещиками, которые неохотно отпускали своих плотников в Саратов. Правительству пришлось выпустить специальный указ нижегородскому и казанскому губернаторам о срочном опубликовании предложений о найме рабочих в Саратов и обеспечении отправки плотников из помещичьих хозяйств.
По ходу дела приходилось пересматривать расценки на строительство, явно заниженные Канцелярией. Плотники с верховьев Волги первоначально ехали без особого желания. По настоянию Райса, Канцелярия увеличила расценки на строительные работы. Он обосновал это тем, что экономия на плотниках не позволит построить в намеченные сроки достаточного количества домов, что нанесет ущерб здоровью колонистов, и, как следствие, не будет развиваться колонистское хозяйство. Таким образом, ущерб будет бóльшим, чем экономия на строительных работах.
Было бы не совсем верно идеализировать организацию строительных работ в колониях. Нередко нарушались сроки сдачи готовых домов подрядчиками, задерживали на 2-4 месяца. Это приводила к тому, что колонисты месяцами жили в Саратове, расходуя на питание государственные средства.
Серьезные проблемы со строительством домов возникли в 1767 г., когда в соответствии с указом императрицы от 31 января 1767 г. потребовалось построить для колонистов 800 корпусов, или 1600 дворов с хозяйственными пристройками. Контора заключила договоры с купцами П. Шелватовым и Ф. Сапожниковым, с иностранцем С. Одлером. Всего предполагалось задействовать 5, 5 тыс. плотников, 1700 возчиков и 350 кирпичников и кузнецов [21].
С. Одлер не справился с выполнением заключенного договора и оказался в тяжелом финансовом кризисе. Часть казенного леса, заготовленного лейб-гвардии капитанами Мейснером и Дурново и сплавляемого по Волге, несколькими бурями разбросало по волжским берегам еще до Саратова. Одлер был вынужден сократить объем строительства, а плотники и возчики, нанятые на строительство в Казанской и Нижегородской губерниях, долгое время находились без работы, тратя полученные в качестве задатка деньги на питание. Убытки Одлера составили 38 тысяч рублей. Расплатиться с долгом он не мог, и поэтому была отписана в казну деревня его тещи, майорши Дубенской, в Пензенском уезде, состоящая из 177 душ мужского пола [22]. Спасти незадачливого подрядчика удалось Г. Орлову. По его ходатайству Одлеру был прощен долг императрицей.
Несмотря на все проблемы, к концу 1767 г. на 6229 семей было построено 3453 дома и в течение следующего года — еще 998 домов [23].
Если жильем колонисты были обеспечены сравнительно неплохо, учитывая огромный поток колонистов и ограниченные возможности региона, то строительство хозяйственных построек затянулось на несколько лет и было закончено только к концу 1771 г.
В 1767 г. хозяйственные постройки были полностью подготовлены не более чем в тысяче хозяйств.
В 1769 г., не имея более надежды собрать разбитый и разбросанный по берегам Волги лес, Канцелярия нашла подрядчиков на строительство еще 1294 домов в течение трех лет. В 1769 г. построили 2/3 от этого подряда. И общая численность домов для колонистов достигла 5313 [24]. Учитывая, что многие семьи были неполными (т. е. один человек, или вдова с детьми, или холостые, приписаны к другим семьям, или отданы в работники), проблему с жильем удалось решить к концу 1769 г. По уточненным данным, к концу 1770 г. было построено всего 5845 домов и 8417 различных хозяйственных пристроек. В 1771 г. завершилось строительство еще 176 домов и 1032 хозяйственных пристроек [25].
Сейчас сложно объяснить причины продолжения строительства домов в 1770-1771 гг. Можно только предположить, что в Канцелярии рассчитывали возобновить приглашение колонистов в ближайшее время. Иначе как объяснить работу межевщиков в течение еще несколько лет на всей определенной для поселения территории. Почти в каждой колонии на 1773 г. имелись пустовавшие дома, и поддержание их в надлежащем порядке легло на колонистские общества. Последняя группа иностранных поселенцев, прибывших в Саратов в январе 1773 г., хотела поселиться вместе. Контора со своей стороны предложила им занять пустовавшее жилье в различных, расположенных по соседству колониях. Восемь из 27 семей согласились на это предложение, а для оставшихся 19 пришлось построить к осени 1773 г. дома в новой колонии Побочная в районе уже существовавшей колонии Ягодная Поляна. Подряд на строительство был выдан серпуховскому купцу М. Тарасову [26].
Проблемы с жильем касались в первую очередь вызывательских колонистов. Острая нехватка жилья для колонистов вызывателя Борегарда привела к задержке в образовании группы колоний по реке Малый Караман.
В имеющихся изданиях по истории немцев Поволжья временем образования колоний Борегарда значатся 1766-1767 годы. Но это не совсем верно. Основная группа колонистов по вызову Борегарда прибыла на Волгу действительно в 1767 г. Многих из них пришлось временно поселить в уже созданных колониях Борегард, Боаро, Паульская, Катариненштадт, так как жилье не было подготовлено. В 1768 г. началось строительство домов и были образованы на Малом Карамане колонии Шафгаузен, Гларус, Базель, Берн, Золотурн, Цуг, Люцерн, Унтервальден, Баскаковка, Резановка, Брокгаузен и Гоккерберг. Через два года было решено из-за непригодности земель перенести колонии на берег Волги севернее колонии Орловская [27]. В 1770 г. пришлось разбирать уже построенные дома и возводить их на новом месте. Кстати, решение о переносе было не совсем продуманным, объяснялось незнанием специфики местного климата и почв. В дальнейшем эти земли успешно использовались в хозяйственной деятельности. По данным на 12 сентября 1771 г., даже колонисты вызывателя Борегарда были полностью обустроены [28].
Большинство колоний, основанных в 1764-1766 гг., не сразу были укомплектованы полностью, а продолжали пополняться колонистами вплоть до осени 1767 г. Например, в первой немецкой колонии на Волге, основанной 29 июня 1764 г., — Нижней Добринке в 1764 г. поселилось 17 семей, в течение 1765 г., в два этапа, — еще 39 семей, в 1766 — 6 семей, а остальные — в 1767 г. В колонии Голый Карамыш в 1765 г. насчитывалось 11 семей [29]. В течение следующих двух лет прибыли остальные фамилии. Заселение колоний напрямую зависело от подготовленности добротного жилья.
Первоначально места, или, как тогда говорили, дачи, намеченные под заселение, не имели своих названий. Каждой создаваемой колонии давали порядковый номер. Отправляемым из Петербурга группам поселенцев в 1764-1765 гг. вручался план и указывался номер участка. Например, колонистов, выехавших из столицы на поселение в районе Саратова 14 июля 1764 г. с корнетом Ребиндером, фиксировали следующим образом: «Реестр об отправленных во вторую колонию на поселение...» [30]. Другие группы направлялись в четвертую, пятую и другие колонии.
Созданная в 1766 г. в Саратове Контора опекунства иностранных сама стала регулировать расселение колонистов, сохранив номерную систему на вновь создаваемые колонии. Сами колонисты при отсутствии официальных названий стали использовать в названиях фамилии старост-форштегеров. Авторитет многих первых форштегеров был высок. Часть их назначалась или выбиралась еще при погрузке на корабли за пределами России. Вместе со своими группами они проходили тяжелый и небезопасный путь до новых мест проживания. Так, 4 мая 1766 г. в Ораниенбаум прибыла из Данцига группа из 219 колонистов на корабле «Кляйне Андреас» во главе с форштегером Якобом Гуссенбахом, портным лютеранского вероисповедания из Франкфурта-на-Майне [31]. А на следующий год большая часть этого отряда основала «колонию форштегера Гуссенбаха», или просто Гуссенбах (Линево Озеро). Другая группа из 233 человек, прибывшая в Ораниенбаум 18 июня 1766 г. из Любека на корабле «Анна Катарина», во главе с форштегером Иоганнесом Келлером, основала в 1767 г. [32].
Несмотря на то, что на время переписи часть форштегеров была переизбрана и в списках они зафиксированы просто как колонисты, их фамилии сохранились в названиях колоний, таких, как Верховье (Зеевальд), Звонарев Кут (Шталь) и некоторых других. Иногда фамилия первого форштегера не приживалась. Например, имя первого форштегера колонии Поповка Бренинга использовалось реже, чем Куттер (от русского слова — хутор). Не закрепилось среди колонистов и первое немецкое название колонии Тонкошуровка — Пфаненштиль, и уже к середине XIX в. она была больше известна как Мариенталь.
Ко времени составления списков первых колонистов каждая колония получила официальное русское название. Администрация Конторы не утруждала себя поиском названий для каждого населенного пункта. Все реки и речушки данного региона были воспроизведены в русских названиях немецких колоний. Это — Добринка, Кулалинка, Гнилушка, Грязноватка, Норка, Хайсоль, Луговая Грязнуха, Илавля, Караман, Тарлык и др.
Часть колоний назвали по характерным признакам местности (Скатовка, Степная, Ровная, Крутояровка, Отроговка, Красный Яр, Подстепная и др.). Наиболее крупные овраги передали свои названия близлежащим колониям (Караульный, Водяной, Медведицкий, Крестовый и др.).
Исключением из общего правила стали колонии вызывателя Борегарда, которому Контора позволила самому решать этот вопрос. Он постарался широко использовать в названиях имена близких ему людей, высокопоставленных особ и государственных чиновников, от которых в той или иной мере зависел.
Первую и главную свою колонию он назвал именем императрицы — Катариненштадт, одну из ближайших к Катариненштадту колонию — в честь наследника российского престола Павла Петровича — Паульская. Целая группа колоний севернее Катариненштадта получила названия по фамилиям государственных чиновников: Панинская — в честь министра Панина, Орловская и Баскаковка — президента и вице-президента Канцелярии опекунства иностранных; Рязановка и Баратаевка — главного судьи саратовской Конторы опекунства иностранных и окружного комиссара.
Не забыл Борегард себя и свое окружение. Рядом с колонией Екатерины были Кано, названная по имени, и Борегард — по фамилии вызывателя. Две колонии — Обер-Монжу и Нидер-Монжу — получили свои названия в честь поверенного вызывателя Борегарда полковника Монжу, а именем своего комиссара Цезаря он назвал колонию Цезарсфельд. Не могла не попасть в историю поволжских немцев и семья Борегарда. Вблизи колонии Кано находились колонии Эрнестинендорф и Филиппсфельд — по именам дочери и сына, а несколько севернее — Сузанненталь — по имени жены вызывателя. Одна из колоний получила название замка Борегарда в Голландии — Брокгаузен [33].
Восемь северных колоний повторили названия швейцарских кантонов. Существует известная и достаточно устойчивая точка зрения, что эти колонии обязаны своими названиями выходцам из Швейцарии, которых здесь было много. Но это предположение не подтверждается историческим материалом и, в первую очередь, списками первых немецких колонистов. По данным, приведенным в книге «Schweizer im Zarenreich...» около 1000 швейцарцев прибыли в волжские колонии [34]. По нашим данным, их число было несравненно меньшим. Из более чем семи тысяч фамилий, прибывших в Россию в 1766 г., только 15 были из Швейцарии. Обращает на себя внимание тот факт, что из этих 15 фамилий только 8 прослеживаются в колониях Поволжья на конец 1767 г. [35]. Судьба остальных остается неизвестной. В колониях со швейцарскими названиями они вообще не обнаружены. Причина данных названий нам видится в ином. Борегард рассчитывал организовать управление создаваемыми колониями по швейцарскому образцу. Но это, как и некоторые другие проекты, ему так и не удалось осуществить.
Увековечить свое имя стремился другой вызыватель Руа. Одной из колоний, помимо русского названия Краснополье, было дано его имя. Но оно не прижилось, а колонисты называли ее Прайс или Пройс, по имени первого форштегера. Не приняли колонисты немецкие названия, данные вызывателем: Яблоневка — Шенфельд, Поповкина — Оберберг, Тарлык — Виденфельд, Тарлыковка — Визенталь, Кочетная — Нейдорф, Краснорыновка — Шенталь, Кустарева — Шенберг, Ровная — Крецнах [36]. Колонисты продолжали их называть именами форштегеров. Исключением может служить колония Привальная, немецкое название которой — Варенбург — колонисты не изменили. Фамилия одного из чиновников Канцелярии опекунства, управляющего по принятию челобитен на высочайшее имя, Казицкого, тоже закрепилась в топонимике немецких колоний.
Правительственным указом от 26 февраля 1768 г. за колониями были официально закреплены русские названия, которые использовались в официальных документах, вплоть до создания немецкой автономии на Волге.
Разнообразным был профессиональный состав прибывших в Поволжье колонистов, также отраженный в списках первых поселенцев. Правительственные чиновники представляли его несколько упрощенно. Все колонисты делились на мастеровых — 2550, купцов — 80, хлебопашцев — 4440 и разночинцев 136 [37], т.е. хлебопашцев — около 62%, а колонистов других специальностей — 38%.
По нашим данным, на Волгу прибыли колонисты около 150 различных профессий, от таких достаточно распространенных, как земледелец, ткач, сапожник, мельник, до таких, как химик (1 семья), аптекарь (4), мастер по производству перца (1), музыкант (7), художник (3). Более половины прибывших колонистов (приблизительно 55–57%) были крестьянами, или, как фиксировалось в документах, хлебопашцами, а в списках вызывателя Борегарда — мужиками. Более 40% колонистов имели другие специальности. Назвать точную профессию колонистов по 28 колониям на основе рассматриваемых документов не удастся, так как поселенцы неземледельческих специальностей записывались как цеховые. По остальным колониям профессия колониста называлась точно [38].
Точность как официальных данных, так и наших подсчетов относительна. Во-первых, часть молодых людей и девиц, еще не имевших профессий, записывали «из хлебопашцев» или «из цеховых» — по профессии отца. Во-вторых, сопоставляя корабельные списки И. Кульберга и списки первых поселенцев, можно обнаружить расхождения: нередко в корабельных списках 1766 г. колонист значился ремесленником, а в списках первых поселенцев — уже крестьянином, или наоборот. В любом случае, можно утверждать, что крестьяне составляли приблизительно 60% от общего числа колонистов.
Анализ списков первых колонистов позволяет также предположить, что несколько колоний изначально формировались как небольшие города, ремесленные и культурные центры. К ним можно отнести в большей степени колонию Катариненштадт, где из более чем 200 фамилий только 6 семей были хлебопашцами, и колонию Привальная, где около 60% поселенцев были представителями различных ремесленных специальностей.
Если рассматривать поселенцев в конфессиональном плане, то следует отметить три крупные конфессиональные группы: лютеране, католики и реформаты. Наибольшую по численности группу составляли лютеране — более 4000 семей, около 2,5 тыс. семей — католики и 1250 семей — реформаты [39]. Кроме того, были семьи смешанного вероисповедания.
Утверждение Я. Дитца о невыполнении Конторой положения закона о поселении колонистов по округам по религиозному принципу нуждается в существенном уточнении [40]. Коронные округа, в которые объединяли на первоначальном этапе по несколько колоний, создавались исключительно по религиозному принципу: «округ лютеранского закона № 9», «округ католического закона № 6» и т. п. Вызывательские округа были большими и не делились, по конфессиональному принципу. В 60-е — начале 70-х гг. XVIII в. Контора не могла вмешиваться в их деятельность.
Колонии создавались преимущественно по религиозному принципу.
Исключением являлись колонии Катариненштадт и Привальная. Первая была заселена колонистами всех трех вероисповеданий, вторая — наполовину лютеранами, а наполовину реформатами.
Между тем заселить колонии людьми только одной веры было практически невозможно. Это объясняется не столько безразличным отношением к данной проблеме со стороны чиновничьего аппарата, как считали Я. Дитц и некоторые другие авторы исследований по истории поволжских немцев [41], сколько сложившимися обстоятельствами. Так, католиков можно было встретить в первые годы после поселения во многих лютеранских и реформатских колониях. Это были один из супругов либо сироты, попавшие на воспитание в лютеранскую или реформатскую семью. У некоторых семей еще во время длительного путешествия до места поселения сложились дружественные отношения, несмотря на конфессиональные различия.
Католические семьи, прибывшие на Волгу в 1764 г., селились вместе с лютеранами и реформатами (6 семей в Нижней Добринке, 1 — в Севастьяновке), так как к тому времени еще не были образованы католические колонии. Этим же можно объяснить и поселение в лютеранской колонии Звонаревка на левом берегу Волги 6 католических семей. В более чем 20 лютеранских колониях можно было встретить представителей реформатской церкви. А в колонии Песковатка реформаты составляли треть от общего числа семей.
Следует обратить внимание и на такой факт: католиков среди колонистов, приглашенных по государственной линии, было значительно меньше — 23%, преимущественно из центральной Германии — Фульда, Ашаффенбург, Бамберг и др., чем среди вызывательских — 77% всех прибывших католических семей [42].
Подобный факт объясняется тем, что в южно-германских землях, где эмиграция была ограничена еще в 1765 г., комиссары русского правительства не набирали колонистов, соблюдая принятые здесь законы. Набирались только люди, получившие разрешение от своих обществ или сеньоров на эмиграцию.
Вызыватели часто игнорировали решения властей и на свой страх и риск тайно продолжали набор колонистов. С другой стороны, разрешенный вплоть до лета 1766 г. набор колонистов в Изенбурге привел к тому, что около 65% реформатов прибыли по государственной линии.
Среди первых поселенцев были колонисты и православного вероисповедания. Г.Г. Писаревский приводит данные о 6 колонистах в колонии Елшанка и данные о 29 православных семьях, проживавших в 11 различных колониях [43]. Но это, видимо, более поздние данные — начала XIX в. При поселении — и списки первых поселенцев об этом красноречиво свидетельствуют — в поволжских колониях находилось 11 семей православного вероисповедания, и все в колонии Елшанка. Они составили треть населения этой колонии. 4 семьи прибыли из Польши, 3 — из Константинополя, 2 — из Австрийской империи, по одной — с Украины и из России. Один православный колонист Людандер из Швеции был поселен в колонии Звонаревка.
Государственные органы и структуры, ответственные за поселение, к моменту прибытия первых колонистов успевали отмежевывать земли под будущие поселения и строить жилье с хозяйственными постройками.
К резко увеличившемуся потоку колонистов в 1766 г. структуры по приему поселенцев на Волге оказались в затруднительном положении. Даже созданная Контора Канцелярии опекунства иностранных не смогла в полном объеме обеспечить колонистов обещанным в Манифесте жильем. Но уже через год после поселения жильем были обеспечены практически все.

Примечания

1. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 9. Л. 7.
2. ПСЗРИ. Т. 16. № 12095.
3. Там же.
4. Там же.
5. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 9. Л. 16.
6. Там же. Д. 111. Л. 25.
7. Там же. Д. 49. Л. 21.
8. Там же. Д. 111. Л. 27-27 об.
9. Там же. Д. 9. Л. 8-15.
10. ПСЗРИ. Т. 18. С. 131.
11. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 9. Л. 6.
12. Там же. Л. 16.
13. Züge, Ch. G. Op. cit. S. 92–93.
14. Дитц Я. Указ. соч. С. 78.
15. Писаревский Г.Г. Указ соч. Приложение. С. 63.
16. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 49. Л. 1–4.
17. Там же. Л. 17, 26.
18. Там же. Л. 29.
19. Там же. Д. 86. Л. 19.
20. Там же. Л. 32.
21. Там же. Ф. 16. Оп. 1. Д. 351. Л. 54.
22. Там же. Л. 175.
23. Там же. Д. 521. Л. 4.
24. Там же. Л. 14.
25. Там же. Л. 34.
26. Там же. Д. 158. Л. 215.
27. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 84.
28. РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 521. Л. 4.
29. Подсчитано по спискам первых поселенцев.
30. ГАСО. Ф. 180. Оп. 8. Д. 8. Л. 2.
31. ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 1. Л. 2. 32.
32. Там же. Л. 186.
33. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 76.
34. Schweizer im Zarenreich. Zur Geschichte der Auswanderung nach Ruβland. Zürich, 1985. S. 48.
35. Подсчитано по спискам Кульберга и спискам первых колонистов.
36. Паллас П.С. Путешествие по разным провинциям Российского государства, 1772–1773. СПб., 1788. С. 227-256.
37. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 49 об.
38. Подсчитано по спискам первых, поселенцев.
39. Там же.
40. Дитц Я.Е. Указ соч. С. 83.
41. Там же.
42. Подсчитано по всем спискам первых колонистов.
43. Писаревский Г.Г. Иностранные колонисты греко-российского исповедания в Поволжье // Труды Саратовской Ученой архивной комиссии. Саратов, 1916. С. 86.
v.rau
Постоянный участник
Сообщения: 3424
Зарегистрирован: 22 сен 2015, 00:21
Благодарил (а): 664 раза
Поблагодарили: 2231 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение v.rau »

Жаль, что подобные монографии не находят путь к обширной аудитории. Не смотря на доступность информации в наше время, познания большинства потомков немецких переселенцев об их предках ужасают.
Rau-Scheibel, Legler-Müller, Schmidt-Kerbs, Müller-Knaub
v.rau
Постоянный участник
Сообщения: 3424
Зарегистрирован: 22 сен 2015, 00:21
Благодарил (а): 664 раза
Поблагодарили: 2231 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение v.rau »

Bangert писал(а): 31 авг 2019, 16:51Участь их оказалась очень незавидной, интеграция их в немецкое общество протекала с большими трудностями
Думаю, что Horst Köhler не согласится с этим.
Rau-Scheibel, Legler-Müller, Schmidt-Kerbs, Müller-Knaub
Аватара пользователя
Bangert
Постоянный участник
Сообщения: 1791
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:50
Благодарил (а): 6328 раз
Поблагодарили: 5685 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Bangert »

v.rau писал(а): ↑
Думаю, что Horst Köhler не согласится с этим.
No comment.
Интересует, фамилия Bangert из Dittel
фамилия Diener из Katharinenstadt/Marxstadt/Warenburg
фамилия Krug из Krazke
фамилия Kramer из Katharinenstadt
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Пожалуй, самым курьезным в этом параграфе стало «клятвенное обещание, текст которого был утвержден графом Орловым 3 августа 1763 г.». Подлинник документа, на который ссылается автор, опубликован в сборнике «Немцы-колонисты в век Екатерины»,
Очень любопытная книга. Спасибо за рекомендацию. Обратил внимание на текст Манифеста от 4 декабря 1762 года. Авторы сборника позволили себе подкорректировать его название, поскольку уж слишком антисемитским оно оказалось. («О позволении иностранцам, кроме жидов, выходить и селиться в России и о свободном возвращении в своё отечество русских людей, бежавших за границу».)

Начинает складываться впечатление, что специалисты по истории российских немцев держат за правила хорошего тона вольное обращение с источниками. Кстати в публикации этого Манифеста на данном сайте та же картина. Название не совсем совпадает с тем, что размещено в Полном собрании законов Российской империи.

Это конечно мелочь, причем незначительная. Однако до тех пор когда из таких мелочей не складывается текст присяги германского колониста, принадлежащий в действительности его сиятельству графу Орлову. И получается одно из двух: либо графу нанесено тяжкое оскорбление, либо колонистам очень сильно польстили, предложив поклясться графской клятвой. Это конечно же такая неудачная шутка. Но в каждой шутке присутствует только доля шутка, остальное, как правило - истина, в т.ч. относящаяся и к нашей графско-крестьянско-колонистской присяге.

Если сопоставить тексты этих присяг, то нетрудно заметить много общего и даже анекдотичного. Это касается к примеру вот этого пассажа графской присяги: «И всякую мне вверенную тайность крепко хранить буду ….» В присяге колонистов обязательству крестьян хранить государственные секреты придаётся ещё большее значение: „Desgleichen wann zum Diensten und Nutzen Ihro Kayserlichen Majestät mir eine geheime Sache, oder was es auch seyn möchte, geheim zu halten anbefohlen wird, solches vollkommen geheim halten, und niemanden offenbahren, dem es nicht zu wißen gebühret, und kund zu thun nicht befohlen wird.“

Или например такое обязательство графа: «О ущербе ЕЯ ВЕЛИЧЕСТВА интереса вред и убытке, как скоро о том уведаю, не токмо благовременно объявить, но и всякими мерами отвращать и не допущать тщатися.»
А вот это же обязательство для колониста: „… Nachteil, Schaden und Verlust Ihro Kayserlichen Majestät Interesse aber, so balde dergleichen vermerke, nicht nur bey Zeiten entdecken, sondern auch auf alle Art zu hindern und abzuwehren suchen.“
Ну, и как после таких «загогулин» историкам написать монографию без ошибок?
Никак не возможно-с! :-D
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

Глава III

СОЦИАЛЬНО-
ЭКОНОМИЧЕСКОЕ РАЗВИТИЕ
НЕМЕЦКИХ КОЛОНИЙ

1. Организация
хозяйственной жизни колоний
в первое десятилетие
их существования

Одновременно с созданием поселений колонистов в районе Саратова по государственной линии предпринимались шаги по организации их хозяйственной деятельности.
Рассматривая экономическое положение колоний, нельзя не сказать о формировании бюджета Канцелярии - организатора колонизационных мероприятий. Указом от 22 июля 1763 г. ее годовой бюджет был определен в 200 тыс. руб. Эта сумма должна была поступать из камер-коллежских доходов и составить с 1763 по 1775 гг. 2 400 ООО руб. Но из этого источника пополнения бюджета Канцелярии деньги поступали не регулярно и не в полном объеме. За 1763–1771 гг. было получено только 64% от предполагаемой суммы. В дальнейшем (1772–1775) предусматривалось оставить за камер-коллегией только 50 тыс. руб. в год, а оставшиеся 150 тыс. руб. перекладывались на города Астраханской губернии и доходы низовой соляной конторы. Изменения в составе источников финансирования деятельности Канцелярии и ее структур мало повлияло на наполняемость бюджета. Камер-коллегия продолжала выполнять возложенные на нее финансовые обязательства не в полном объеме (внесено было только 80% поло-женкой суммы), а из Астраханской губернии поступило и того меньше—только 1/3 [1].
С 1765 г., когда поток колонистов стал нарастать, для финансирования колонистских мероприятий бюджет Канцелярии увеличили на 100 тыс. рублей за счет доходов, получаемых от Екатеринбургской медной экспедиции. Отсюда деньги поступали регулярно и в полном объеме. К 1775 г. поступило 900 тыс. руб. Всего по основным статьям финансирования Канцелярия получила за 1773–1775 гг. 2 279 677 руб. 93 1/4 коп. [2].
В период массового приезда в Россию колонистов и их поселения на Волге (1765-1768 гг.) сверх определенной годовой суммы специальными указами Ее Императорского Величества «из доходов разных присутственных мест» в бюджет Канцелярии по¬ступило еще 3 328 000 руб. [3]. Таким образом, общие расходы Канцелярии за 1763–1775 гг. составили 5 607 677 руб. 93 1/4 коп.
Первоочередной задачей вначале Райса, а с 1766 г. Конторы опекунства в Саратове стало обеспечение колонистов живым и мертвым сельскохозяйственным инвентарем. Первоначально планировалось выдавать колонистам только денежные ссуды на при¬обретение необходимых в хозяйстве инструментов и инвентаря. Вопрос о централизованных закупках сельхозинвентаря и инструмента встал сразу после прибытия на поселение в Астрахань первой группы колонистов. Астраханский губернатор сообщил в Канцелярию осенью 1763 г. о нецелевом использовании колонистами денег, выделенных на покупку различных ремесленных инструментов. Колонисты несколько раз требовали дополнительной выдачи денег, а сами «более употребляют на свое содержание, нежели на точное обзаведение себя домашнею экономией» [4].
И. Райсу, отправлявшемуся со второй группой колонистов на поселение в районе Саратова, было дано задание: наряду с определением мест под будущие колонии и проектированием поселений, осуществить закупку необходимого сельскохозяйственного инвентаря, рабочего скота, домашних животных и семян для осеннего 1764 и весеннего 1765 гг. сева. То, что нельзя было закупить в районе Саратова, надо было приобретать в Москве. Ему разрешалось закупать сельскохозяйственные орудия, скот и предметы домашнего обихода из расчета 50–70 руб. на семью [5].
В начале марта 1764 г. Райс отправил в Москву сержанта Минаева и колониста Будберга, где ими было закуплено семян на 819 руб. 5 коп. [6].
Благодаря большой работоспособности и добросовестному отношению к порученному делу Ивана Райса к июню 1764 г. были обеспечены всем необходимым, чтобы начать нормальную хозяйственную деятельность в качестве земледельцев, 120-130 семей, т. е. в два с лишним раза больше, чем количество семей, поселенных в этот год [7].
Ссуда выдавалась колонистам не только сельхозинвентарем, но и деньгами. Но ее размеры не были закреплены законодательно, поэтому они изменялись в зависимости от меняющейся ситуации. Для поселившихся в первые колонии летом и осенью 1764 г. они составляли, помимо стоимости жилья и полного комплекса хозяйственных построек. 200 и более рублей на семью. Объяснить причины выделения столь крупных денежных ссуд в настоящее время сложно. Можно только предполагать, что, по всей видимости, Канцелярия, располагая большими суммами денег на колонизационные мероприятия, в том числе и на строительство добротных домов (см. гл. 2, параграф 5), использовала их для своеобразного долгового закабаления поселенцев, делая практически невозможным возвращение основной массы колонистов, взявших эти деньги у Российского государства, на родину.
Для тех, кто прибывал на Волгу в конце 1764, в 1765-1766 гг., ссуда на хозяйственные нужды была меньшей, но все равно оставалась значительной — 150 руб. Пойти на некоторое сокращение денежных ссуд во многом вынудила позиция саратовского воеводы Михаила Беляева. Воеводская канцелярия в Саратове прекрасно видела, что значительные суммы, выдаваемые колонистам, использовались не всегда рационально, и неоднократно обращалась к Райсу с требованием проведения своеобразной разъяснительной и воспитательной работы среди колонистов. По ее мнению, одна из задач представителя Канцелярии в Саратове заключалась в том, чтобы объяснить поселенцам, что взятые ими деньги придется возвращать и поэтому надо тратить выделяемые ссуды исключительно на развитие своего хозяйства, воздерживаясь от просьб о выделении дополнительных средств. Саратовским воеводой было высказано предложение вообще отказаться от денежных ссуд, а все выдавать натурой: лошадей, коров, инструменты и даже кормовые [8].
С образованием в Саратове Конторы опекунства иностранных, которую возглавил бригадир Иван Рязанов, ситуация изменилась. Не только инициатива воеводы, но и трезвый расчет привели к дальнейшему уменьшению денежных ссуд. Указом Конторы от 19 мая 1766 г. самая большая ссуда, за исключением денег, выделенных на строительство домов и хозяйственных помещений, была определена в 100 руб. Но в зависимости от состава и экономического потенциала семьи она могла быть уменьшена. Было решено выдавать ссуды не только из расчета численности работников, но и с учетом поведения колонистов, «поощряя рачительных и трудолюбивых преимущественною ссудой». Ремесленникам для приобретения инвентаря стали выдавать единовременную ссуду и брать с них подписку о сроках ее погашения. Кроме того, было решено престарелым поселенцам, вдовцам и вдовам без детей, холостым и незамужним ссуды вообще не выдавать. До мая 1766 г. эти категории колонистов получали 1/2 ссуд полной семьи. С мая 1767 г. размер денежной ссуды сократился до 25 руб., а для прибывших в конце августа и сентябре этого года составила только 15 руб. Всего за время поселения, т. е. с 1764 по 1767 гг., колонисты получили в качестве денежных ссуд более 300 тыс. руб. [9].
Увеличивавшийся поток колонистов делал все более проблематичным для небольшой команды Райса обеспечение приезжавших всем необходимым. Если в 1765 г. она еще справлялась с закупками, то в 1766 г. вынуждена была выдавать приезжавшим большую ссуду в размере 150 руб. для самостоятельных приобретений [10]. Но это решение, как и опыт первой группы колонистов 1763 г., оказалось не совсем удачным. Многочисленные свидетельства, поступавшие от воеводы М. Беляева и других должностных лиц, говорили о нерациональном использовании колонистами выделяемых денег. К тому же незнание русского языка и местных условий приводило к частым обманам колонистов со стороны русских купцов и местного населения.
В 1767 г. централизованная закупка всего необходимого для организации быта и хозяйственной деятельности иностранных поселенцев была частично восстановлена. Можно согласиться с мнением многих исследователей, что централизованная закупка влекла за собой чиновничий произвол и реальную возможность запустить руку в государственный карман. Но, с другой стороны, наплыв огромного числа колонистов (в 1767 г. прибыло приблизительно 15 тыс. человек) привел к резкому возрастанию цен на живой и мертвый сельхозинвентарь в районе Саратова. Самостоятельная закупка в 1767–1768 гг. значительно увеличила бы и без того огромный колонистский долг государству. Поэтому для прибывших на Волгу в 1767 г. колонистов теперь централизованно закупали не только сельхозинвентарь, но и предметы домашнего обихода. Так, в мае 1768 г. на каждую семью было выдано из мебели и домашней утвари: стол, по цене 50 коп., 2 скамейки — 50 коп., кровать — 50 коп., бочка в 20 ведер — 70 коп., маленькая бочка — 25 коп., кадка под воду — 20 коп., корзина — 30 коп., железная сковорода — 20 коп., 6 деревянных тарелок — 6 коп., 6 деревянных ложек — 3 коп., квашня —10 коп., 2 ведра и др. [11].
Скот для колонистов первоначально закупали у местного населения. Позже, в 1766 г., лошадей и коров колонисты приобретали сами. Но увеличение потока поселенцев и возросший спрос привели к значительному удорожанию и скота. Конторе опекунства иностранных в 1767 г. пришлось заключить договора на поставку 2900 коров из Черкасской волости, Хоперского округа Области Войска Донского по цене от 6, 32 1/2 руб. до 6, 42 1/2 руб. [12]. В это же время в районе Саратова цена за одну корову достигала 11–12 руб. Чтобы облегчить распределение скота среди колонистов, коровы доставлялись партиями, по 150 животных в гурте, с июня по сентябрь. Одновременно Контора закупила для поселенцев более 6600 лошадей [13].
Опыт освоения целинных земель первыми колонистами показал, что, имея только одну лошадь, семья не могла справиться с поставленной задачей. В 1767 г. большинству семей стали выдавать, кроме денежной ссуды, по две лошади и одной корове [14]. Следует отметить, что распределение крупного рогатого скота и лошадей часто происходило без учета способностей тех или иных колонистов заниматься сельскохозяйственным производством, что приводило к его падежу или использованию на питание. Подобная ситуация создалась в колониях Борегарда. Там скот выделялся многим семьям, временно проживавшим в уже построенных колониях и пока не имевшим еще своего хозяйства. Это тоже приводило к потерям. Так, колонистам, поселенным временно в колонии Паульская, летом 1767 г. выделили 33 лошади и 86 коров. К концу года у них осталось 28 лошадей и 20 коров. В колонии Борегард выделили 55 лошадей и 54 коровы, а осталось 50 лошадей и всего 17 коров [15].
С прибытием в Саратов, а затем и в колонию каждый колонист продолжал получать кормовые (суточные) деньги из расчета 15 коп. в день на мужчину, 10 коп. на женщину, на детей от 2 до 15 лет - по 6 коп., менее двух лет — 2 коп. до первого урожая [16]. Так как основная масса поселенцев прибывала на места поселения в летнее время, то кормовые деньги они получали еще в течение года, а то и более.
Размеры кормовых денег для колонистов, прибывших на Волгу в 1764–1765 гг., определялись по столичным ценам на продовольствие. Но в Саратове продовольствие было дешевле, что позволяло колонистам часть денег использовать не по назначению, в основном на приобретение спиртного. Саратовский воевода неоднократно обращался с предложением уменьшить размеры кормовых денег и подходить к их выдаче более дифференцированно. С созданием в Саратове Конторы Канцелярии опекунства иностранных Рязанов предпринял шаги по наведению порядка в выдаче кормовых денег. Будучи еще в Москве, он направил 28 апреля 1766 г. в Саратовскую воеводскую канцелярию секретный указ «О произведении всем поселенным в уже имевшим готовые дворы колонистам кормовых денег не более как единожды по полтине на каждую семью» [17].
Принятые меры объяснялись тем, что колонисты, проживавшие в Саратове и на месте поселения, уже получили достаточное количество ссудных денег, такое, что могли себя обеспечить всем необходимым. В качестве положительного примера отмечалась позиция общества колонии Севастьяновка и его форштегера Паули, отказавшихся от получения кормовых денег, так как вполне могли обеспечить себя сами. Предусматривалось, что в будущем «прихотливые потребности колонистов выполняться не будут и (следует. — И. П.) заставить их трудами своими пропитание зарабатывать». В то же время в задачи Конторы входил строгий контроль за тем, чтобы не ущемлялись интересы вновь прибывавших и много задолжавших казне колонистов, а также не имевших еще своих домов. Предусматривалось не обижать отказом в кормовых «рачительных хозяев» [18].
С 19 мая 1766 г. Контора приняла решение об уменьшении размера кормовых. С этого времени в полных семьях мужчины и женщины стали получать по 10 коп. в день, дети от 10 до 17 лет — по 6 коп., а от 2 до 10 лет — по 4 коп. Престарелым, но в работе надежным колонистам кормовые выдавались из расчета 5 коп. в день. Вдовцам и вдовам, которые еще могли вступить в новый брак и имевшим дом и хозяйство, выплачивать тоже по 5 коп., а если были дети — по 7. Бездетным вдовцам и вдовам, не имевшим дома, а также холостым и незамужним — только по 2 коп. Это делалось с учетом того, что они могут заработать дополнительное питание в других семьях [19].
Таким образом, государственные структуры прилагали усилия, чтобы осуществить разработанные правительством мероприятия, которые в силу необходимости не раз корректировались. Колонистам была оказана помощь в организации хозяйственной деятельности. Каждая семья получила возможность начать жизнь на новом месте при финансовой поддержке государства.
Основу экономики поволжских немцев составляло сельское хозяйство, в котором доминировало земледелие. Именно многоотраслевое земледелие определяло облик хозяйства колонистов. Одним из факторов его успешного развития являлось решение вечной проблемы крестьян — наличие земли. Основные нормы наделения колонистов землей были разработаны в Канцелярии опекунства иностранных в рамках общего положения о поселении иностранных колонистов и переданы Правительствующему Сенату 16 февраля 1764 г., а 19 февраля получили одобрение Государыни [20].
В соответствии с третьим разделом этого положения, на каждую семью, независимо от ее численности, планировалось выделить 30 десятин удобной земли, из них 15 десятин должно быть пашенной земли, 5 десятин сенокосной, 5 десятин леса и 5 десятин — на «усадебную, огуменную и огородную землю». В разъяснении данного положения указывалось, что равенство в распределении земли диктовалось стремлением не допустить ссор и постоянных переделов земельных наделов в связи с изменением численности работников в семье. Кроме того, в. каждой колонии предполагалось оставлять в резерве часть пашенной земли и других угодий для будущих детей. Но если население возрастет настолько, что оставленного земельного запаса будет недостаточно, то не пожелавшим переехать на другие земли предлагалось заняться промыслами, для чего оставлять в резерве каждой колонии несколько дворовых и огородных мест.
Система наследования предполагала не раздел земли, а ее передачу младшему из сыновей, что должно было стимулировать глав семей обучению старших различным ремеслам. Но эта идея не получила реального претворения.
Система землепользования в колониях, определенная в законе от 19 февраля 1764 г., явилась своеобразным компромиссом между русской общинной и германской личной формой владения. Земля отводилась не в личное для каждого хозяина, а в общее всех жителей колонии владение. Но участки, определенные для отдельной семьи, отдавались в постоянное пользование. Таким образом, устанавливалось лично-общинное владение, в отличие от общинного с постоянными переделами земли между членами общества по душам. Преимущества подобной системы землепользования подробно изложил в своем исследовании Яков Дитц [21].
Следует отметить, что в действительности каждая семья получила не 30, а приблизительно 36,2–36,3 десятины удобной для использования земли. Всего колонисты имели на начало 1768 г. 223 561 десятину. Кроме того, в течение первых лет после поселения Дополнительно было отмежевано в так называемый резервный фонд еще 144 523 десятины, т. е. всего во владении у колонистов стало 368 084 десятины.
Колонии нагорной стороны (правобережья) Волги получили дополнительно к основному наделу в среднем по 39, 2 десятины, а луговой (левобережья) — по 10 десятин на семью. Количество выделяемой дополнительно земли было не равным, а зависело от места расположения колоний и наличия в ее окружении свободной и пригодной для земледелия площадей. Такие колонии, как Сосновка, Усть-Грязнуха и Нижняя Добринка, получили дополнительно всего от 2,7 до 5,7 десятины, в то время как колониям Песковатка, Водяной Буерак и Таловка было нарезано дополнительно соответственно 166,5, 147 и 139 десятин на одну семью. А в среднем размеры дополнительных наделов колебались в пределах 25–50 десятин [22]. Это не означало, что каждая семья получала дополнительный надел, он шел в общий резерв колонии. Такого количества пригодной для земледелия земли было достаточно при увеличении численности населения в колониях в 2–2,5 раза.
Значительно меньшие дополнительные наделы в колониях на луговой стороне Волги объясняются тем, что огромные площади Заволжья, расположенные несколько в стороне от водных источников, межевщики признали непригодными для земледелия и оставили в качестве «отхожих пустошей». Через два десятилетия, освоившись на новом месте, колонисты признали их пригодными и быстро стали осваивать. Наибольшее количество земли из левобережных получили колонии, расположенные вниз по Волге, от колонии Казицкая до колонии Ровная — в среднем от 10 до 40 десятин. Поселения, расположенные по реке Малый Караман, дополнительно получили от 5 до 10 десятин. Хуже всего обстояло дело с дополнительными наделами в колониях вызывателя Борегарда: размер их составлял от 1 до 5 десятин, за исключением колоний Цезарсфельд (дополнительно 47,6 десятины) и Филиппсфельд (21,4 десятины), а 7 из 26 колоний вообще не получили дополнительных наделов [23].
К 1791 г. положение с размерами земельных наделов мало изменилось. По данным П. Любомирова (при анализе хозяйственной деятельности 45 колоний Вольского и Саратовского уездов), только 7 из 45 колоний имели надел менее 30 десятин на семью, а основная масса — от 30 до 50 десятин. А в 4 колониях размер достигал 100 десятин на семью [24].
Если с наделением пашенной и огородной землей проблем не было, то сенных и лесных угодий в полном объеме большинство колоний не получило. Например, средняя норма сенной земли на одну семью колониста Саратовского уезда составляла 7,7 десятины. Но колебания в размерах площадей под сено в масштабе уезда были достаточно высоки: от 2,2 десятин в Звонаревом Куте до 27,3 — в Усть-Карамане. Вольский уезд был менее обеспечен сенными землями, но этот вид земель был более равномерно распространен, в среднем 5,6 десятины на одну семью. По уезду колебания составляли от 2,2 десятины в Цуге до 13,8 в Баратаевке. Взамен недостающих площадей колонистам разрешили использовать отхожие пустоши для выпаса скота [25].
Проблема с лесом всегда стояла остро в поволжских колониях.
Только в колониях Ягодная Поляна и Побочная на семью приходилось соответственно 14,8 и 20,4 десятины леса. И только в этих колониях имелся пригодный для строительства лес. В остальных лесные площади достигали 2–5 десятин на семью, но состояли из кустарника или деревьев, которые можно было использовать лишь для отопления. 11 колоний Борегарда вообще не имели лесных угодий [26]. Строительный лес приходилось закупать в верховьях Волги.
Таким образом, в первые годы после поселения колонисты были обеспечены достаточным количеством (за небольшим исключением) пашни и хорошими и даже отличными сенными землями. В какой-то степени они были обеспечены лесными угодьями. Условия для успешного развития сельского хозяйства колоний были созданы.
Определенную помощь в организации сельскохозяйственного производства должна была оказать, по мнению Саратовской Конторы опекунства иностранных, разработанная ею в 1768 г. «временная юрисдикция». Она максимально регламентировала все стороны: внутренней жизни колонистов и с особой тщательностью инструктировала начальников и колонистов о порядке проведения посевной, уборочной и сенокоса.
Сжатый хлеб рекомендовалось связывать «посредственной величины в снопы, складывать наперед в креизы на тех же самых полях, а перевозить к дворам тогда, как весь уже зжат будет, и класть порядочно в клади, дабы какая непогода повредить не могла, а сено косить и сперва згребать в копны, а потом в стоги». Как «по здешнему месту опытами доказано и колонистами семи примечено», сенокос на нагорной стороне должен проводиться с середины июня до середины июля. В левобережье выбор времени начала сенокоса ложился полностью на сельскую администрацию, которая при необходимости «со всевозможною скоростию подчиненных колонистов к заготовлению сена всеми силами принуждать» должна, так как сенокос на луговой стороне, по мнению авторов инструкции, мог совпасть с жатвой. В этом случае, как подчеркивала инструкция, «хлеб нужнее сена» [27].
По всей вероятности, подобный инструктаж был предопределен пестрым составом колонистов, среди которых оказались неприспособленные к сельскохозяйственному труду люди, а также стремлением Конторы довести до своих подопечных сведения о специфике местных условий, что должно было способствовать более рациональной организации труда и сбережению урожая. Не случайно инструкция ссылалась на неудачное начало прошлогодней, 1767 г. жатвы, когда у многих колонистов высыпалось зерно из колосьев «от излишнего стояния на корню». Однако применение инструкции неминуемо изменяло характер труда, превращая его из свободного в одну из разновидностей подневольного, как будто речь шла не о самостоятельных хозяевах, каковыми теоретически являлись поселяне, а о крепостных. Работы, в частности, должны проводиться под наблюдением «окружных комиссаров и нарочных к тому приставников». За несвоевременность жатвы и сенокоса и за «небрежение» в работе сельские начальники подвергали колонистов денежному штрафу. За ослушание указаний комиссаров и «приставников» телесному наказанию подвергались колонисты, получавшие двадцать ударов «шелепами» [28].
В этом заключался серьезный недостаток инструкции, которая своими предписаниями тормозила развитие инициативности в колонистских хозяйствах. Мелочная регламентация просматривалась во многих статьях. Для борьбы с сорняками, например, предписывалось, «во-первых, пашенную землю сколько можно мягче боронить, так, чтоб никаких не разбитых глыб не оставалось, а потом по всходе, естли где покажется трава, то поля всегда таковые прилежно полоть», используя для прополки детей старше десяти лет. Перевозка скошенной травы в колонии не разрешалась до тех пор, пока не завершен полностью покос, а сено не убрано в «порядочные копны и в стоги» [29], что находилось в противоречии с другим указанием, отдававшим предпочтение уборке хлебов. Во время обмолота форштегеры должны были вычислять средний урожай, определять необходимое для каждой колонистской семьи количество продовольственного и семенного хлеба, побуждая при этом колонистов оставить в запасе дополнительно зерна на 1–2 посева, и только затем остаток хлеба разрешалось пустить в продажу. Форштегеры обязаны были сообщать в Контору разнообразные данные: краткие ведомости о яровом хлебе — к 1 июня и об обмолоте, количестве собранных овощей, заготовленного сена и озимых посевах — к 1 ноября. Подаче ведомостей в срок придавалось столь серьезное значение, что за вторичное нарушение этого требования инструкции форштегеры подлежали «строжайшему наказанию и отрешению от должности» [30].
Не ограничиваясь зерновыми и травами, авторы инструкции рекомендовали «стараться о разведении и других произращений, в первую очередь льна и пеньки как более прибыльных в силу меньшей трудоемкости и крайне необходимых в хозяйстве продуктов» [31]. Разведение волокнистых культур становилось для колонистов обязательным, однако время сева и уборки поселяне не должны были определять экспериментальным путем. Казна выражала готовность выделять семена на подобные опыты. К крайне важным для колонистов занятиям было отнесено и овцеводство, «поскольку шерсть их (овец. — И. П.) необходимо для поселянина нужна есть». К прибыльным, но дополнительным сельскохозяйственным отраслям инструкция причисляла пчеловодство и садоводство [32], наложив при этом несколько ограничений, препятствовавших специализации хозяйства. В частности, форштегерам следовало побуждать колонистов высевать количество семян, необходимое для обеспечения минимальной годовой потребности в продовольственном и семенном зерне. Кроме того, занятие новыми отраслями разрешалось лишь «рачительным и знающим», и только в том случае, «естли они противу других своей братьи в купеных работах не отстанут» [33].
По содержанию домашних животных «временная юрисдикция» столь подробных инструкций не давала. Содержание скота в первые годы после поселения не выдерживало никакой критики и характеризовалось современниками как «порок тамошнего домостроительства». «Оный скот, — сообщалось в «Трудах Вольного экономического общества», — находится в зимнее время в негодных, и сырой погоде весьма подверженных и отчасти отверстых сараях, кои не что иное суть, как навесы, имеющие только с трех сторон стены... Сверх того содержится в них всякий скот без разбора, как-то: лошади, коровы, овцы, козы, свиньи. При чем лежит в оных сараях навоз от многих зим скопившийся, а осенью и весной наполняет сии скотные дворы водой и составляют большую навозную лужу, в которой скот по колени стоит в воде» [34].
По причине такого отношения к содержанию домашнего скота в первые годы проживания колонистов на Волге частым был большой падеж. Например, в Красном Яре в 1766 г. пала половина всего скота, несколько позже в Буйдаковом Буераке пало 219 голов крупного рогатого скота и 35 лошадей [35]. Не случайно постоянной статьей расходов Канцелярии до 1776 г. были средства, выделяемые на закупки скота.
Хозяйственные результаты первых лет жизни колонистов на Волге вызвали разочарование в Петербурге и не могли удовлетворить самих поселенцев. Причин сложного экономического положения колоний было несколько, и все они взаимосвязаны, что невольно создавало трудноразрешимый клубок проблем. Отметим некоторые из них.
Во-первых, редко можно было найти в колонии несколько семей, проживавших до переселения из германских земель в одной деревне. В лучшем случае они были из одного района или графства. Чем больше в одной колонии было жителей из одного региона германских земель, тем сплоченнее и быстрее складывался коллектив, быстрее налаживалась хозяйственная деятельность. Примером могут служить Севастьяновка, Норка, Сплавнуха, Голый Карамыш, Усть-Залиха и некоторые другие поселения. В католических колониях география прежнего проживания поселенцев была еще более обширна. Это приводило к многочисленным межличностным конфликтам, неподчинению выбранным форштегерам, осложнявшим налаживание хозяйственной жизни.
Во-вторых, отрицательно сказывалось на общей ситуации в колониях наличие большого процента некрестьянского населе¬ния (40% прибывших на Волгу колонистов были представителями различных ремесленных профессий). Многих насильно удерживали в колониях, заставляя заниматься сельскохозяйственным производством. Большая часть бывших ремесленников постепенно стала осваивать крестьянский труд. Но это происходило медленно, не за один год. Другая часть принципиально игнорировала требования властей, отказываясь пахать землю. Одним из характерных примеров подобного поведения может служить колонист Жером Бертран родом из Лангедокской провинции Франции. При приеме в колонисты вызыватель Прекур обещал ему, что поселит в городе и разрешит производить шляпы. Но на Волге его поселили в колонию Россоши. Хлебопашеством он никогда не занимался и был не в состоянии прокормить свою семью и выплачивать долги. Он обратился в Контору с просьбой разрешить ему жить в городе и заниматься производством шляп, но получил отказ. В первый год после поселения в колонии землю вообще не пахал, так как поздно прибыл. На следующий год за него пахал колонист Жан Баге, а Бертран только помогал ему. Потом он нанял для обработки своей земли русского крестьянина, которому платил по 8 руб. за лето. Сам за сохой ходить так и не стал. А 5 мая 1771 г. на двух лошадях уехал без разрешения в Москву, где остановился в немецкой слободе [36]. В январе 1772 г. Бертран был схвачен, закован в кандалы и отправлен в Саратов. В колонии, в присутствии всех колонистов был «высечен несчадно». Были наказаны за недоносительство и те, кто знал, что Бертран собирался убегать [37].
Конечно же, наличие в колониях даже небольшого числа жителей, которые, ничего не делая, получали от государства кормовые, разлагающе действовало на остальных. Необходимость освободить поселения от неспособных к хлебопашеству колонистов Канцелярия смогла по-настоящему понять только к середине 70-х гг., предоставив им возможность отправиться на заработки в различные города России, выплачивая накопившиеся долги.
В-третьих, причиной тяжелого экономического положения переселенцев из Центральной Европы можно считать непривычность климата целинных волжских степей. У населения, начавшего до появления колонистов осваивать степное Поволжье, еще не были наработаны агротехнические приемы, выращивание зерновых стало доходным после многих горьких опытов. При проведении ревизий поселений иностранцев М. Лодыжинским в 1775 г. население почти трети колоний жаловалось на непригодность земель к сельскохозяйственному производству. К началу 90-х гг., по данным директора экономии И. Огарева, не было больше колоний, которые свою землю считали бы непригодной для возделывания [38].
Нахождение в зоне «рискованного земледелия», где два из пяти лет всегда были неурожайными, предусматривало создание постоянного резерва продовольствия и семян. В первые годы ни колонисты, ни Контора таким резервом не располагали. До 1775 г. колонии левобережья и частично правобережья страдали от почти тотального неурожая. Даже те колонии, положение которых было более благоприятным, несколько лет нуждались в постоянной помощи со стороны правительства. Система продовольственных складов, или, как тогда говорили, магазинов, только начинала складываться.
Реальной помощи со стороны государства по внедрению агротехнических приемов в степной зоне ожидать не приходилось. Офицеры, находящиеся на государственной службе, или отставники, занимавшиеся организацией поселений, а затем осуществлявшие контроль через институт окружных комиссаров, никогда сами не занимались сельским хозяйством. В лучшем случае они перенесли сюда опыт освоения целинных земель в нечерноземной зоне, в частности, на протяжении нескольких лет колонистам навязывалось выращивание в основном ржи, которая давала низкие по сравнению с пшеницей и просом урожаи [39].
Но подходить усредненно к оценке состояния колонистских хозяйств, отношения самих колонистов к труду было бы неправильно. В 1769 г. Иван Лепехин отмечал, что на огородах иностранных поселенцев можно найти разные овощи, которые редко встречались не только в Поволжье, но и в других частях государства. Несмотря на засуху 1769 г., у колонистов Сосновки, например, урожай был богаче, чем у русских соседей [40]. Первые успехи колонистов были отмечены в 1767 г. в журнале «Труды Вольного экономического общества». В нем приводился пример: жители одной из колоний так хорошо обработали землю, признанную ранее непригодной, что «она без малейшего унавоживания уродила, и таким образом, на земле, почитаемой совсем соками истощенной, столь хороший ячмень и овес вышел, что редко лучше бывает на довольно унавоженной и новой пашне» [41]. Характеризуя хозяйство колонистов, автор журнальной статьи писал, что «тамошнее сельское домостроительство требует еще великого по¬правления, дабы по надлежащему пользоваться великим плодородием сих благословенных мест» [42].
Видимо, сложное экономическое положение именно вызывательских колонистов в оценках крупных государственных деятелей, например, графа Г. Орлова, невольно проецировалось на всех поволжских немцев.
Вызывательские колонисты зачастую оказывались брошенными на произвол судьбы. Организацией поселения и хозяйства колонистов ни Борегард, ни Руа сами не занимались. Никто из них, хотя это предусматривали соглашения с Канцелярией, даже не приехал в Поволжье. Колонисты оказались полностью во власти их доверенных лиц, офицеров, набранных для этой цели в Европе. В соответствии с заключенными с вызывателями договорами колонисты обязывались платить им десятую часть от урожая. Канцелярия позже сделала уточнение: десятина должна выплачиваться после погашения долгов государству. Но в действительности десятину доверенные вызывателей стали брать из всех средств, выдаваемых колонистам по государственной линии: кормовых, ссуд и др. Это, естественно, отрицательно сказалось на положении поселенцев.
5 декабря 1768 г. офицеры Борегарда, обращаясь в Канцелярию с просьбой принять их на государственную службу, попросили прощения за то, что забирали у колонистов часть кормовых и ссудных денег. Свои поступки они объясняли тем, что за все время пребывания в России Борегард не платил им жалованья и они были вынуждены совершать противозаконные действия по отношению к переселенцам [43]. В сложившейся ситуации говорить о какой-либо заботе об организации хозяйственной жизни колонистов просто не приходилось. А колонисты Борегарда составляли 1/4 от общей численности иностранных поселенцев.
Несмотря на многократные требования Канцелярии Борегард во второй половине 60-х гг. никаких распоряжений о строительстве колоний, о налаживании хозяйственной жизни не давал. Даже те деньги, которые выделялись Канцелярией на обустройство колоний, до поселенцев не доходили. Так, из 10 тыс. рублей, выделенных Канцелярией Борегарду на приобретение различного сельхозинвентаря и предметов домашнего обихода, он передал в апреле 1767 г. в Твери своему поверенному полковнику Монжу только 2 тыс. руб., а остальные обещал вернуть после своего окончательного возвращения в Россию [44].
Находясь в Европе, Борегард отдал распоряжение своим комиссарам, не поставив в известность Канцелярию и нарушив основные положения манифеста, разделить отведенную под поселение землю так, чтобы от каждого колонистского участка в 30 десятин отмежевать 5 десятин наиболее удобной земли и передать в его собственное владение. Таким образом, при поселении колонисты сразу потеряли более 16 тыс. десятин [45]. Вернуть изъятую землю поселенцы смогли только в начале 70-х годов, когда Канцелярия из-за многочисленных нарушений расторгла договор с Борегардом как с вызывателем.
Отсутствие хорошей организации и управления в вызывательских колониях мешало вовремя начать весенние полевые работы, о чем свидетельствовал в своих дневниковых записях колонист Меринг: 14 мая 1768 г. получили первый семенной хлеб, и только 6 июня — необходимые для посева принадлежности. С учетом того, что посевная в этом регионе проходила в первой половине мая, многие вовсе не пахали, а пахавшие остались без урожая [46].
Не многим лучше обстояли дела в колониях другого вызывателя, Руа. Прибывший вместо него в феврале 1767 г. поверенный Гогель стал использовать выделяемые для колонистов государственные средства для личного обогащения. После неоднократных жалоб колонистов Канцелярия направила для проверки положения в колониях Руа комиссию во главе с асессором фон Либгартом [47]. Были выявлены многочисленные нарушения. Оказалось, Гогель заключил с колонистами договор о распашке в 1768 г. выделенных им участков земли. Деньги на покупку волов и оплату работников он с поселенцев собрал, но договор не выполнил. Колонисты, поселенные по Волге южнее Покровской слободы, оказались в очень трудном положении, так как посевную 1768 года они провести не смогли, а выдача кормовых с осени прекращалась. Дирекция Руа, со своей стороны, сообщила в Контору, что колонисты лентяи и ничего делать не хотят [48].
3 января 1769 г. в Саратов поступило письмо от жителей 12 колоний вызывателя Руа с подписью главы каждой семьи. В нем говорилось о том, что продовольственное положение поселенцев очень тяжелое исключительно по вине дирекции. В доказательство привели многочисленные примеры. Один из них свидетельствовал о том, что Гогель забирал у колонистов деньги, выделенные на покупку сельхозинвентаря, для централизованных закупок, а на самом деле бездействовал. И колонисты вынуждены на покупку плугов «употребить кормовые деньги и терпят сейчас крайнюю нужду» [49]. Колонисты обратились в Контору за помощью. К концу года у них закончилось питание и пало много скота. Покупать новых лошадей и коров было не на что. Колонисты были готовы с нового урожая в погашение долгов выплачивать в казну 1/10 часть. Вызывателю они платить отказывались, так как он только нанес им убытки. Колонисты Руа просили продлить срок выдачи кормовых еще на полгода, до нового урожая, а на ссудные деньги купить скот. На требование Конторы объяснить сложившуюся ситуацию Гогель цинично заявил, что в договоре не оговаривались сроки распашки земли [50].
Комиссией Либгарта были выявлены и другие нарушения. Под видом займа Гогель забрал у колонистов 2 824 руб. 89 коп., оставшихся от умерших колонистов, и не возвратил их.
Контора выделяла колонистам в 1767 и 1768 гг. в качестве ссуды на корм скоту уже заготовленное казенное сено, а Гогель за поставленное сено собирал с колонистов деньги в свой карман. Из выделенного на посев и питание казенного хлеба он не раздал колонистам зерна на 981 руб. 88 коп., из-за чего возникли проблемы в питании и посеве. Привлекая колонистов на свои работы, Гогель не заплатил 330 руб. 59 коп. Он даже попытался собирать десятину с выдаваемых казенных денег, то есть вместо организации хозяйства поселенцев фактически разорял их. После проверки Либгарта колонистам вернули 6 453 руб., полученные дирекцией обманным путем, но это произошло только в 1770 г. [51].
Положение казенных колонистов было лучше и они быстрее стали налаживать хозяйственную жизнь, о чем свидетельствуют и размеры государственных субсидий, которые выделялись на закупку продовольствия для поселенцев. С 1768 по 1773 гг. для казенных колонистов на питание было закуплено 20 455 четвертей ржи, в то время как для вызывательских — 66 146 четвертей, т.е. более чем в 3 раза [52]. Если учесть, что численность вызывательских и казенных колонистов была приблизительно одинаковой, разница существенна.
Еще большая разница была в потребностях и выдаче семенного зерна за эти годы. Казенные колонисты, за исключением нескольких колоний, сами обеспечивали себя зерновыми для посева. Им в конце 60-х — начале 70-х гг. была выдана рожь в размере 257 четвертей, в то время как вызывательским в десять раз больше — 2837 четвертей. В четыре раза больше было предоставлено вызывательским поселенцам в качестве семенной ссуды пшеницы (соответственно 1924 четвертей — казенным и 8448 четвертей — вызывательским), почти в пять раз больше овса (1591 и 7221 четвертей) [53].
Таким образом, если хозяйственная жизнь казенных колонистов пусть тяжело, но налаживалась, то колонисты вызывательские до 1775 г. жили в основном на государственных дотациях.
Экономическое положение колонистов еще более усугубилось в 1774 г., когда их поселения подверглись разорению со стороны отрядов крестьянской армии Пугачева и киргиз-кайсаков.

Примечания

1. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 163.
2. Там же.
3. Там же. Л. 164.
4. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 8. Л. 2.
5. Там же. Д. 52. Л. 1.
6. Там же. Д. 9. Л. 5.
7. Там же. Л. 23-25 об.
8. Там же. Д. 52. Л. 62.
9. Подсчитано по спискам первых колонистов.
10. Там же.
11. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 76. Л. 121.
12. Там же. Д. 100. Л. 5.
13. Подсчитано по спискам первых колонистов.
14. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 52. Л. 2 об.
15. Посчитано по спискам первых колонистов.
16. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 38.
17. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 52. Л. 73.
18. Там же. Л. 73 об.
19. Там же. Л. 74-74 об.
20. ПСЗРИ. № 12095.
21. Дитц Я.Е. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997. С. 215-218.
22. Анализ сделан по: РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 99-103 об.
23. Там же.
24. Ljubomirow, P.G. Die wirtschaftliche Lage der deutschen Kolonien des Saratower u. Wolsker Bezirks im Jahre 1791. Pokrowsk, 1925. S. 43.
25. Ibid. S. 56.
26. Ibid. S. 58.
27. Писаревский Г.Г. Внутренний распорядок в колониях Поволжья при Екатерине 11. Варшава, 1914. С. XXX–XXXI.
28. Там же. С. XXIX–XXX.
29. Там же. С. XXXVII.
30. Там же. C. XVI–XVII.
31. Там же. С. XXXI.
32. Там же. С. XXXII.
33. Там же.
34. Труды Вольного экономического общества. СПб., 1767. С. 36.
35. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 707.
36. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 155. Л. 2.
37. Там же. Л. 14.
38. Ljubomirow, P.G. Op. cit. S. 41.
39. Списки первых поселенцев.
40. Лепехин И. Дневныя записки путешествия доктора академии наук адъюнкта Ивана Лепехина по разным провинциям Российского государства, 176В и 1769 году. СПб., 1795. Ч. I. С. 382.
41. Труды Вольного экономического общества. СПб., 1767. С. 32.
42. Там же. С. 34.
43. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 56. Л. 360 об.
44. Там же. 359.
45. Там же. 365.
46. Дитц Я.Е. Указ. соч. С. 80.
47. Писаревский Г.Г. Из истории иностранной колонизации в России в XVIII веке. М., 1909. Приложение. С. 47–62.
48. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 52. Л. 92–95 об.
49. Там же. Л. 96.
50. Там же. Л. 96 об.
51. Там же.
52. Подсчитано по: РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 120.
53. Там же. Л. 121.
Георгий Раушенбах
Постоянный участник
Сообщения: 900
Зарегистрирован: 09 фев 2012, 11:09
Благодарил (а): 802 раза
Поблагодарили: 3158 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Георгий Раушенбах »

Выложен первый параграф главы III. Впереди еще две главы (осталось 7 параграфов), заключение, 4 приложения, именной и географический указатели:

От автора . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 6

Глава I.
Историография и источники . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11
1. Немецкие колонии на Волге во второй половине
XVIII века: историография проблемы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 11
2. Источниковедческий анализ проблемы . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 32

Глава II.
Организация приглашения и поселение
иностранных колонистов на Волге в 60-е годы XVIII века . . . . . . . . . 42
1. Разработка правовой базы колонизационной
политики России в середине XVIII века . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 42
2. Деятельность русских дипломатических
представительств в Европе по вербовке
колонистов в Россию . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 56
3. Вызыватели и их роль в приглашении колонистов . . . . . . . . . . 66
4. Отправка колонистов к месту поселения . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . 81
5. Создание немецких колоний на Волге. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .102

Глава III.
Социально-экономическое развитие немецких колоний . . . . . . . . . .116
1. Организация хозяйственной жизни колоний
в первое десятилетие их существования . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .116
2. Восстание Пугачева и набеги киргиз-кайсаков:
их влияние на социально-экономическую
жизнь колонистов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .132
3. Стабилизация экономического положения
и основные итоги развития колоний к концу XVIII века . . . . .152
4. Духовенство и школа в поволжских колониях . . . . . . . . . . . . . . .176

Глава IV.
Система управления поволжскими колониями . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .201
1. Формирование системы управления
колониями в период их создания . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .201
2. Саратовская Контора опекунства иностранных
и ее роль в жизни колонистов . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .212
3. Организация внутреннего самоуправления
в поволжских колониях . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .225
4. Управление колониями в конце XVIII века . . . . . . . . . . . . . . . . . . .241

Заключение . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .248

Приложение 1.
Список немецких колоний на Волге в XVIII в. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .251

Приложение 2.
Структура приходов в поволжских колониях
в 60–80 гг. XVIII в. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .263

Приложение 3.
Списки первых поселенцев . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .268
Колония Верховье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .268
Колония Вершинка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .274
Колония Грязноватка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .278
Колония Илавля . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .282
Колония Каменка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .290
Колония Копенка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .307
Колония Краснополье . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .312
Колония Макаровка . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .328
Колония Памятная . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .335
Колония Починная . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .340

Приложение 4.
Корабельные списки И. Кульберга.
Колонисты, прибывшие из Любека на корабле
«Анна Катарина» в мае, июне и августе 1766 г. . . . . . . . . . . . . . . . . .348

Именной указатель . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .378

Географический указатель . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .391


Этого запаса при ежедневном пополнении хватит на добрый месяц. В самом начале автор пообещал:
Рудольф писал(а): 27 авг 2019, 13:54На вопросы готов, по мере возможности, ответить.
Пока что у профессора И.Р. Плеве не нашлось возможности ответить на большинство заданных вопросов. Может быть, ответы будут даны в "последнем слове" автора по окончании публикации. Может быть их просто не будет, как это случилось с вопросами об архивных документах, хранящихся в его личной коллекции http://forum.wolgadeutsche.net/viewtopi ... &start=100 .

Запасемся терпением и подождем.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Встретился очередной вывод по части благородной деятельности правительства дабы облагодетельствовать привезённых в империю иноверцев:
Таким образом, государственные структуры прилагали усилия, чтобы осуществить разработанные правительством мероприятия, которые в силу необходимости не раз корректировались. Колонистам была оказана помощь в организации хозяйственной деятельности. Каждая семья получила возможность начать жизнь на новом месте при финансовой поддержке государства.
Если перевести это с русского на русский, выйдет примерно следующее:

Государство силилось исполнить свои обещания перед колонистами, но при этом периодически изменяло свои же собственные планы. Поскольку тысячи людей завезённых в степь на голое место должны были начинать жизнь даже не с нуля, а с минусовой отметки, то поневоле приходилось выделять им дополнительные деньги. При этом долги колонистов росли день ото дня, а сами они всё больше попадали в экономическую зависимость от государства, нарисовавшего им привлекательные перспективы новой жизни.

Рассматривая трудности колонизации Поволжья нельзят забывать и то, от кого происходило предложение о переезде в Россию и то, какие обязательства брало на себя государство. Поэтому было бы не очень оправданым представлять себе взаимоотношения царской администрации и прибывших немцев эдакой картиной «Неравный брак». Брак был, что называется по обоюдному расчёту. Разумеется расчёт государственный выигрывает всегда.

Российская бюрократическая машина пробуксовывала с завидной регулярностью. И по части строительства жилья, и по части размежевания земли, и по части предоставления инвентаря и семенного фонда. Одним словом, на каждом повороте. Отдельные просчёты царской администрации так или иначе удавалось преодолевать. Однако главные из них стали «миной замедленного действия».

Практически сразу, на примере одного из уездов, на них указал С.Паллас. Это касалось прежде всего выбора мест для закладки колоний, расположенных на возвышенности. С учётом жаркого климата и быстрого испарения почвенной влаги, Паллас отметил высокий риск засухи и неурожаев. Также он указал на то, что опекунство без всякой нужды «столь тесно поселения разставило, что на каждую деревню только по малой части доброй и всегда хлебородной земли досталось». Палас, указывая и на другие просчёты в деле организации колоний, заключил в итоге о «худом успехе в хлебопашестве».
Marusja
Постоянный участник
Сообщения: 583
Зарегистрирован: 29 май 2016, 16:06
Благодарил (а): 2009 раз
Поблагодарили: 868 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Marusja »

Студент писал(а): 03 сен 2019, 21:54на них указал С.Паллас. Это касалось прежде всего выбора мест для закладки колоний, расположенных на возвышенности.
Палласовка, как и вся Волгоградская область, находится в часовой зоне МСК+1 (самарское время). Смещение применяемого времени относительно UTC составляет +4:00[5].
История
Основан в начале XX века как посёлок при ж.-д. станции Палласовка на линии Астрахань — Саратов. Работы по строительству линии начались весной 1904 года, движение открыто в 1907 году. Станция получила название по имени знаменитого путешественника и натуралиста Петeра Симона Палласа[6]. В 2 км к востоку от станции располагалось основанное в 1860 году немецкое село Ней-Галка[7].
См.wikipedia!
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

2. Восстание Пугачева
и набеги киргиз-кайсаков:
их влияние на социально-
экономическую жизнь колонистов

Серьезным образом на социально-экономическое положение немецких колоний на Волге повлияли прохождение через них отрядов крестьянской армии Пугачева и почти одновременно — набеги киргиз-кайсаков. Неокрепшей экономике иностранных поселенцев был нанесен сильный удар.
Особое внимание значению восстания Пугачева в жизни колонистов уделяла советская историография. Для немногочисленных работ на эту тему характерно стремление, вопреки историческим фактам, показать общность интересов восставших казаков, крестьян и колонистов, при этом подчеркивалась активная роль иностранных поселенцев в происходивших событиях.
Первым наиболее четко, в русле классового подхода попытался показать роль немецких колонистов в пугачевском восстании Д. Шмидт [1]. Не приводя каких-либо новых исторических фактов, он полемизировал с дореволюционными авторами. В критической оценке Д. Шмидтом работ Г. Бауера, Г. Бератца и Г. Бонвича [2] был высказан упрек в непонимании или нежелании последних увидеть активную роль поволжских немцев в крестьянской войне. В этой полемике Д. Шмидт — здесь надо отдать ему должное — делает интересный анализ публикаций своих предшественников по данной проблеме.
Еще дальше в стремлении показать активную роль колонистов в восстании Пугачева пошел М. Бабинцев [3]. Он не ограничился спором со своими предшественниками, а пошел по пути откровенной фальсификации исторических фактов, обильно представленной буквально на каждой странице этой небольшой статьи.
В 1967 г. вышла статья крупнейшего специалиста по крестьянским войнам в России В.В. Мавродина [4]. В ней дан глубокий источниковедческий анализ опубликованных материалов по крестьянской войне 1773–1775 гг., где в той или иной степени затрагивались колонисты и их роль. По всей видимости, своеобразная внутренняя установка на необходимость найти материалы и показать именно активное участие иностранных поселенцев не позволили автору объективно подойти к рассматриваемой проблеме. К тому же грубые фактические ошибки портят окончательно впечатление о статье.
В рамках глубоко укоренившегося взгляда на отношения немецких колонистов и Пугачева изложена их роль в восстании в статье И. Шлейхера [5].
С первыми волнами крестьянской войны иностранные поселенцы столкнулись еще весной 1774 г Отдельные отряды восставших крестьян совершали нападения на колонии правобережья. Колонисты неоднократно обращались в Контору опекунства иностранных и даже в Петербург с просьбой оказать военную помощь для защиты поселений [6]. Об этом же сообщал в своих письмах в мае 1774 г. лейб-гвардии поручику Г.Р. Державину возглавлявший Контору М.М. Лодыжинский [7]. Он прекрасно понимал, что без помощи регулярных частей армии обеспечить безопасность колоний в условиях крестьянской войны Контора не сможет. В ее распоряжении находились лишь небольшие по численности отряды казаков и фузелеров, размещенные в нескольких поселениях иностранцев.
С получением известия о поражении Пугачева под Казанью и начале его отступления по правобережью Волги Контора опекунства иностранных была вынуждена самостоятельно начать подготовку к обороне Саратова, так как руководство города во главе с комендантом Бошняком проявило полное безразличие и халатную бездеятельность.
Для организации обороны города М. Лодыжинский пригласил поручика Державина, а для ведения разведки о движении пугачевцев устанавливались разъезды под командованием капитана Коптеева [8]. Решением Конторы в Саратов отзывались все отряды фузелеров, стоявшие на охране колоний. Началась заготовка патронов. Были приведены в боевую готовность принадлежавшие Конторе четыре пушки. Фактически подготовку к обороне города взяла на себя Контора опекунства иностранных.
После сообщения 4 августа о взятии Пугачевым Петровска и переходе на его сторону жителей и казаков Контора опекунства начала подготовку к эвакуации казны и документов в Царицын водным путем.
Тем временем из захваченного Петровска по дороге на Саратов Пугачев прибыл в первую на своем пути немецкую колонию — Ягодная Поляна. Население встретило восставших сдержанно и боязливо. Но переход на сторону пугачевцев трех колонистов обеспечил благополучное завершение этого визита [9].
В это же время один из пугачевских отрядов зашел в соседнюю колонию Побочная. Здесь произошло то, что можно было наблюдать впоследствии и в других колониях: там, где не было самого Емельяна Пугачева, творились грабежи и разбой. Вооруженный пищалями отряд из 10 человек разграбил личное имущество колонистов и увел с собой табун лошадей [10]. Грабежи привели в смятение жителей колонии, основанной за год до нашествия и только начавшей становиться на ноги.
К вечеру 5 августа Пугачев подошел к Саратову и разместил свой штаб в трех километрах от города в землянке немецкого колониста Пиля [11].
В этот же день в Саратове шла эвакуация имущества Конторы. Приходилось полагаться только на собственные силы. Обращение к коменданту с просьбой выделить судно и извозчиков осталось без ответа [12]. Положение спас ротмистр Огарев. На судне под его командованием, с еще невыгруженной мукой, служащие Конторы разместили 15 тысяч рублей золотом и серебром, а также часть документов.
Для отправки оставшихся денег и документов к вечеру 5 августа было найдено еще одно судно. При помощи караульных и находившихся в Саратове колонистов удалось осуществить погрузку [13]. Но в 70 км от Саратова вниз по Волге крестьяне села Синенькие во главе со старостой Емельяном Щербаковым захватили корабль Огарева, разграбили казну и утопили все документы. Второе судно было остановлено крестьянами села Рождественское и тоже разграблено [14].
6 августа без особых усилий армия Пугачева вошла в Саратов.
Восставшие сожгли здание Конторы, разграбили хлебные склады и разорили немецкую слободу [15].
На следующий день после взятия Саратова Пугачев направил один из своих отрядов на левый берег Волги, что было весьма неожиданным решением ввиду преследования пугачевцев войсками Михельсона.
Для большинства историков, особенно советского периода, объяснение этого действия предельно просто: вербовка иностранных колонистов в свою армию. Но, на наш взгляд, причина была в ином. Из данных разведки Пугачеву стало известно, что сотни украинцев Покровской слободы ожидают его прихода. Мало кто из исследователей обратил внимание на факты, приведенные Я. Гротом: «Толпа Пугачева усилилась. К нему из Покровской слободы присоединилось до 700 малороссиян, а также некоторые колонисты» [16]. Такое количество новобранцев следовало обеспечить лошадьми и продовольствием. И самым надежным источником пополнения была не только собственность Конторы опекунства иностранных в Саратове, но и склады с продовольствием в крупных колониях.
Руководитель крестьянского восстания был достаточно полно информирован об иностранных поселенцах. Еще до начала восстания он бывал на реке Иргиз у раскольника игумена Филарета, который познакомил его с колонистами устья Иргиза [17]. Ему были хорошо известны места складирования продовольствия и фуража, экономическое и правовое положение немецких колонистов, их настроения по отношению к центральным и местным властям. Поэтому трудно согласиться с Бератцем, который предполагал, что о немецких колониях в этих районах он узнал только в Саратове и что немецкие колонисты, жившие в Саратове, указали ему путь на Екатериненштадт.
Располагая такой информацией, Емельян Пугачев, по всей видимости, приказал направленному на левый берег Волги отряду обеспечить перешедших на его сторону жителей Покровской слободы и ее окраин продовольствием и фуражом со складов, находившихся в Екатериненштадте.
Прибыв 7 августа в Покровскую слободу, пугачевцы уже на следующий день стремительно двинулись к Екатериненштадту, не обращая сколько-нибудь серьезного внимания на немецкие поселения, лежавшие на их пути. Кроме Екатериненштадта, в этом районе они задержались только в колонии Борегард, откуда были уведены все лошади и захвачено огнестрельное оружие колонистов [18]. Севернее Екатериненштадта они не пошли [19]. У них явно не хватало времени. К тому же Пугачеву наверняка было известно, что в начале восстания, в 1773 г., Контора направила в самую северную колонию — Шаффгаузен 200 солдат с двумя пушками под командованием капитана артиллерии Елгина [20]. Любые же столкновения небольшого пугачевского отряда с регулярными правительственными войсками были не желательны. Возможно, пугачевцы не знали, что за две недели до захвата Саратова по распоряжению Конторы этот отряд был отозван на оборону города.
Как только было получено известие о переправе пугачевцев на левобережье, руководители Катариненштадтского округа приняли решение раздать часть хлеба наиболее надежным колонистам на хранение [21]. Так же поступили и в колониях около с Красным Яром. Хлеб, таким образом, удалось сласти.
8 августа в составе небольшого отряда в Екатериненштадт прибыли 100 новобранцев из Покровской слободы, которых Я. Дитц ошибочно назвал колонистами [22]. Они-то и проявили особое усердие в грабежах. Из пасшихся у колонии табунов забирали лучших лошадей. У колонистов были отобраны ружья, порох, пилы, седла. Из магазинов забрали сто семьдесят четвертей, или 1700 пудов ржаной муки.
Пугачевцы предприняли попытки привлечь в свои ряды и колонистов. Вместе с ними в Екатериненштадте агитацию проводил местный колонист Антон Бланкинштейн [23]. Он распространял переведенный на немецкий язык пугачевский манифест. Насколько его миссия была «успешна», свидетельствовало то, что была произведена насильственная мобилизация группы колонистов с подводами для транспортировки награбленного, да и те, доставив груз до Покровской слободы, вернулись назад. Добровольцев не нашлось.
Разграбив Екатериненштадт и Борегард, мятежники вернулись в Покровскую слободу, а оттуда пополненный отряд восставших двинулся на юг. Пугачевцы прошли через все колонии южной группы левобережья — от Казицкой через Березовку, Зауморье, Степную, Вольскую, Яблоновку, Поповкина, Тарлык, Тарлыковку, Скатовку, Привальную, Краснополье, Кочетную до Ровной. Путь прошедшего через эти колонии пугачевского отряда был отмечен грабежами и нередко человеческими жертвами. «В поселениях луговой стороны после нашествия злодея немало колонистов побито, в плен угнано и немало пограблено» [24], — отмечалось в отчетах Конторы опекунства.
Установить точное число погибших от рук пугачевцев очень сложно, так как данные противоречивы. Из вышеприведенных колоний убийства были совершены в двух: Привальной и Степной. В Степной, по воспоминаниям колониста Иоганна Готфрида Обендорфа, из-за отказа показать, где спрятан табун лошадей, был повешен форштегер Нильсен. Этот случай приводится почти во всех исследованиях по данной проблеме [25]. О зверствах в колонии Привальная упоминают тоже многие.
Г. Бератц писал, что были повешены 7 человек [26], Я. Дитц — 6 [27], а в отчете общества колонии в Контору было сообщено о том, что повесили форштегера Ильнера и колониста Симона (его жена умерла несколько позже от побоев) [28]. Данными о казнях в других колониях мы не располагаем.
Грабежам подверглись все колонии. Были разграблены все склады с продовольствием и фуражом. Из колонии Тарлык пугачевцы увели 300 лошадей, впоследствии брошенных уже на правом берегу Волги [29], а в Ровной для транспортировки награбленного были мобилизованы 15 молодых колонистов [30].
Основные же силы восставших крестьян и казаков во главе с Пугачевым, отдохнув и основательно разграбив Саратов, 9 августа покинули город и двинулись на юг, в направлении Дмитриевска (Камышина) и Царицына. Продвигались не по почтовому Астраханскому тракту, а по находящимся рядом проселочным дорогам, от одного населенного пункта до другого. Главная причина выбора этого пути состояла в том, что пугачевцы опасались возможных засад. К тому же им приходилось держаться подальше от Волги, где их могли догнать на судах правительственные войска.
В этот же день, 9 августа, пугачевцы прибыли в первую на их пути немецкую колонию Таловка. Об этом наглядно свидетельствовал П.С. Рунич, проезжавший по колониям буквально по следам Пугачева. За пять часов до подхода основных сил прибыли пять казаков и приказали не покидать колонию до прохождения через эти места отрядов крестьянской армии. Колонисты выполнили все указания, и хозяйства жителей не подверглись разорению [31].
Среди советских историков, а также ряда дореволюционных бытовало мнение, что Пугачев старался не причинять обид иностранным колонистам, так как опасался международных осложнений [32]. Но причина столь "доброго" отношения к колонистам отдельных колоний была в другом. Как свидетельствовала комиссия Конторы, проводившая выборочное обследование колоний после пугачевского нашествия, там, где по первому требованию восставших выделялись подводы для транспортировки грузов и находились желавшие их сопровождать, грабежей не было [33]. Из Таловки на своих подводах ушли 6 человек. Как выяснило следствие, эти колонисты действительно были мобилизованы насильственно и все были помилованы [34].
В следующей колонии на пути Пугачева — Норке тоже забрали лошадей и телеги. Надо учесть, что продвижение шло по плохим проселочным дорогам и требовалась частая смена подвод. Из Норки тоже были мобилизованы несколько человек, в том числе Вильгельм Штеркель, оставивший свои воспоминания о приключениях в составе пугачевского отряда. Эти воспоминания приведены практически во всех работах по истории поволжских немцев.
Проследить точный маршрут движения отрядов Пугачева не представляется возможным. Помимо колоний, расположенных рядом с Астраханским почтовым трактом, отдельные отряды восставших крестьян заходили в отдаленные колонии. Так, в одной из самых западных колоний — Гречишной Луке — мятежниками были сожжены четыре дома [35].
По данным Я. Дитца, основные силы Пугачева в дальнейшем пошли по маршруту: Сплавнуха, Гололобовка, русское село Топовка, Карамышевка, Макаровка, Починная, Грязноватка, Каменка, Поповка, Усть-Грязнуха, Верхняя Добринка и Нижняя Добринка [36]. Но есть сведения, что они побывали еще в колониях Елшанка, Россоши, Олешня, Лесной Карамыш и некоторых других.
Несколько колоний, в том числе Елшанка и Починная, подверглись серьезным разрушениям [37]. А Гололобовку Пугачев вообще распорядился сжечь. В этой колонии форштегером был, как тогда говорили, граф Денгоф. На требование восставших о его выдаче для казни колонисты ответили отказом. Не найдя его в колонии, рассерженный Пугачев решил уничтожить огнем колонию, стремясь тем самым наказать жителей за непослушание. Но колонисты смогли подкупить оставшихся для выполнения приказа мятежников и спасли свою колонию. В других колониях пугачевцы забирали только оружие, оставляя нетронутым хозяйство иностранных поселенцев [38].
Неожиданным можно считать поворот пугачевских отрядов от Астраханского тракта к Волге по направлению к Нижней Добринке. Здесь по заданию императрицы для географического описания Саратовской губернии в это время находился немецкий астроном Ловиц, которого, по преданиям колонистов, Пугачев распорядился посадить на кол, «чтобы лучше видел звезды».
Наибольший ущерб был нанесен самой южной и самой богатой колонии Поволжья — Сарепте. Первые известия о движении отрядов Пугачева вниз по правобережью Волги были получены жителями колонии еще 23 июля [39]. А с 8 августа через Сарепту на Астрахань двинулись первые группы беженцев из Саратова. Измученные в дороге люди рассказывали, во многом со значительным преувеличением, о невероятных зверствах и разорениях, творимых пугачевцами.
Сообщения, нередко на уровне слухов, получаемые от проезжавших каждый день беженцев, производили на колонистов гнетущее впечатление и заставили руководство колонии начать подготовку к эвакуации в Астрахань имущества и жителей, в основном женщин и детей. Однако настойчивые поиски в Царицыне и его окрестностях судов для отправки водным путем людей и ценного ремесленного инструмента закончились безрезультатно.
17 августа в Сарепту прибыл посыльный с наказом царицынского коменданта начать эвакуацию в связи с приближением войск Пугачева. В тот же день на закупленных с большим трудом 10 рыбацких лодках были отправлены вниз по Волге 110 женщин и детей [40]. Многие семьи ушли в Астрахань пешком.
В Сарепте осталось 65 мужчин под руководством Генриха (по другим источникам, Даниеля) Фика. Они разделились на две группы: одна прятала имущество, а другая защищала колонию от разграбления. В первую очередь отогнали в степь оставшийся скот, а в самой колонии день и ночь складывали в погреба и специально вырытые ямы мебель, товары, ремесленные инструменты, заваливая входы камнями. Затем приступили к укреплению колонии: расставили по оборонительному валу девять маленьких железных пушек, принадлежавших обществу. Защищать имущество колонии приходилось и от российских вольных людей, которые на четырех судах стояли у пристани рядом с Сарептой, ожидая отъезда жителей.
Но главная опасность до прихода Пугачева исходила от калмыков, бродивших толпами в несколько сот человек и проявлявших откровенную агрессивность. Несколько раз они приближались, стреляя из ружей, пытались даже взять Сарепту приступом. Всего один выстрел из пушки — и посланные навстречу кочевникам вооруженные всадники обратили их в бегство [41]. Утром 21 августа произошло еще одно нападение на Сарепту, которое было отбито при помощи подошедшего к колонии отряда казаков из ближайшей станицы [42]. Днем посланный на разведку колонист Гиссен сообщил, что мятежники подошли к Царицыну, а один отряд уже обошел город и вышел на дорогу по направлению к Сарепте. Не теряя ни минуты, оставшиеся жители в восьмом часу вечера покинули колонию. Здесь остались несколько казаков и верный сарептянам старый русский гусар Фома Разбиловский [43].
Беглецы медленно двинулись по дороге на Астрахань, проходя не более трех верст в час. Собранные второпях подводы не были предназначены для длительных переходов и в большинстве своем запряжены волами. Приостановившись в густых сумерках на возвышенности недалеко от Сарепты, они увидели в окнах своих домов блеск огней, что, без сомнения, говорило о появлении грабителей.
Но разорение Сарепты начали не пугачевцы, а калмыки [44].
Прибывший на следующее утро Пугачев застал пустую и основательно разграбленную колонию. Это вызвало у вожака крестьянской войны негодование и ярость. Вдогонку уходящим на юг колонистам был послан отряд с приказом догнать и казнить беглецов [45].
К вечеру того же дня, преодолев 42 версты, колонисты получили от проезжавшего мимо казака сообщение о том, что пугачевская армия грабит Сарепту, а посланный вдогонку отряд скоро будет здесь.
Полученное известие заставило колонистов двигаться без всякого отдыха. Но в вечерних сумерках они сбились с большой дороги. А тем временем посланный Пугачевым отряд безуспешно искал их на главной дороге, в то время как преследуемые продвигались в нескольких верстах параллельно от своих преследователей, не подозревая об этом.
По дороге на Енотаевку их догнала радостная весть: пугачевские войска потерпели сокрушительное поражение. Придя в Астрахань, они немного отдохнули и отправились в обратный путь. 14 сентября жители Сарепты вернулись на пепелище своей колонии [46].
Общие убытки Сарепты от бесчинств пугачевских и калмыцких отрядов составили, по разным источникам, от 67,5 тыс. до 70 [47] и 80 тыс. рублей серебром [48].
Степень участия колонистов в пугачевском восстании трактуется по-разному. В известной «Истории Пугачевского бунта» А. С. Пушкин утверждал, что иностранные поселенцы в большом количестве присоединились к восставшим крестьянам и казакам. Великий русский поэт утверждал, что «иностранцы, поселенные по течению Волги, все к нему присоединились, и Пугачев составил из них гусарский полк» [49]. Трудно сказать, на основе каких документов был сделан подобный вывод, но в этом случае в восстании должны были участвовать почти все мужчины немецких колоний.
С утверждением Пушкина не согласилось большинство авторов, занимавшихся историей поволжских немцев в XIX — начале XX вв. и использовавших в своих работах в основном воспоминания современников происходивших событий. По их мнению, участников восстания из колонистов было немного. Так, пастор Г. Бератц сообщает о 102 колонистах, из которых не все присоединились к Пугачеву добровольно [50].
Советские историки в стремлении показать классовое единство восставших и колонистов стали подбирать исторические факты под заранее определенную схему. Они взяли в качестве главного факта участия колонистов в восстании сообщение Конторы опекунства иностранных, приведенное Я. Гротом, о захвате при разгроме Пугачева и отправке в саратовские колонии 432 человек мужского и женского пола [51]. Не анализируя этот документ, Д. Шмидт, М. Бабинцев, В. Мавродин поспешили причислить этих 432 человек к участникам восстания. Тогда получалось, что Пугачев свою армию формировал не только из мужчин, но и из женщин. Конечно же, это не так. Однако что это за колонисты, оказавшиеся вдалеке от мест проживания? Ответ на этот вопрос дает сам Грот: «Постоянные нападения киргизов привели к тому, что многие колонисты стремились уехать на Кавказ» [52]. Таким образом, часть колонистов использовала прохождение пугачевских войск для бегства с Волги.
По данным Конторы опекунства, «к злодейской толпе» присоединилось 14 колонистов из Саратова и еще 593 из 41 колонии нагорной и 33 луговой стороны Волги. Всего 607 человек [53]. О том, что не все из них участвовали в восстании, свидетельствует то, что 466 колонистов и колонисток после задержания были возвращены на прежние места проживания без применения каких-либо мер наказания. Из оставшихся 141 человека, по данным майора Семанжа, 40 принимали участие в восстании и впоследствии понесли различные наказания [54], а остальные умерли в дороге или считались пропавшими без вести. И если сравнить эти цифры с 25 тысячами немцев-колонистов, проживавших тогда в Поволжье, то можно сделать вывод о крайне незначительном участии иностранных поселенцев в восстании.
Восстановить имена всех активных участников пока не удалось.
Но некоторых можно назвать. Из Гололобовки — Эрих Гаазе и Иоганн Штраух, к которым применили денежный начет и телесные наказания [55]. В колонии Олешня общество взяло на поруки Генриха Верта — участника восстания [56] Из колонии Казицкая наказаниям подверглись колонисты Герр, Шмидт, Руш [57]. Еще несколько фамилий приводится в сборнике документов «Пугачевщина»: это Лоренц Крауз, Иоганн Кивит, Фердинанд Кранефельд, Августин Шамлов, Леонгард Дебедист и Иоганн Якоб Венрих [58].
Большинство активных участников пугачевского восстания умерли в острогах. Но к некоторым колонистам после выяснения всех обстоятельств наказания не применялись. Так, Мартин Камловский из колонии Елшанка находился в пугачевском войске до его разгрома. После возвращения нашел свое хозяйство полностью разграбленным. Контора опекунства иностранных поручила форштегеру Лебрехту вернуть все, что ранее принадлежало Камловскому [59].
Причину неприменения массовых репрессивных мер в отношении колонистов-«пугачевцев» проясняет документ — обращение генерала армии Павла Дмитриевича Мансурова к немецким колонистам, подготовленное 13 августа 1774 г. (кстати, после ухода пугачевских отрядов из колоний). Этот документ рассматривался, например, Д. Шмидтом, как наиболее важный материал, подтверждавший участие колонистов в восстании. Его полный текст был помещен на русском и немецком языках в исследованиях Грота и Шмидта. При внимательном прочтении документа напрашивается вывод о том, что он был обращен не к участникам пугачевского восстания, а только к тем, кто самовольно покинул места своего проживания.
Контора опекунства со своей стороны разбирала каждый конкретный случай участия колониста в «злодейской толпе», не допуская произвола в отношении иностранных поселенцев.
Каковы же были людские потери в колониях в период пугачевского нашествия? Если обратиться к исследованиям по истории поволжских немцев XIX — начала XX вв., то создается впечатление, что пугачевские отряды совершали массовые убийства. Описания зверств наиболее ярко даны у Бауера и Бератца. Они основывались на воспоминаниях, которые с отдалением описываемых событий приобретали все более легендарную окраску. Архивные материалы не подтверждают многих из приведенных в их работах примеров. По нашим подсчетам, от рук пугачевцев погибло около десяти колонистов.
Значительны были людские потери Конторы опекунства в Саратове. Во время нападения пугачевских отрядов было убито 8 служащих Конторы, среди которых; поручик Ермолаев, протоколист Образцов и регистратор Винш, а также аптекарь и лекарь, обслуживавшие колонистов [60]. А по дороге на Саратов были убиты 9 офицеров, проводивших межевание земель для колоний и находившихся на службе в Конторе, среди которых подпоручик Федор Спижарский, прапорщик Петр Скуратов, корнет Петр Калмыков, а также смотритель колоний, коллежский асессор Борис Пайкуль [81], который сопровождал из Петербурга в Саратов первые группы немецких колонистов в 1764 г. Среди погибших числились также 28 унтер-офицеров и фузелеров, находившихся до этих событий на охране колоний [62].
Пугачев и его армия нанесли существенный материальный ущерб немецким колониям на Волге. Практически не поддаются учету потери отдельных семей. У Конторы опекунства иностранных было похищено золотых и серебряных монет на 15 тыс. руб. и на 25 789 руб. 3/4 коп. медных. Кроме того, у находившихся в колониях офицеров захватили еще 215 руб. казенных денег [63]. Только денежные потери Конторы, учитывая возврат незначительной части, составили около 38 тыс. рублей.
Из саратовских продовольственных складов и магазинов Конторы было разворовано ржаной муки и овса на 43 255 руб. 33 1/2 коп. [64]. В четырех магазинах правобережья, где концентрировался колонистский хлеб, было похищено муки и другого продовольствия на 21 901 руб. 90 коп. [65], и почти столько же в магазинах левобережья [66].
Установить точное число похищенного невозможно, так как все регистрационные книги были уничтожены. Ясно одно, что с огромным трудом с 1773 г. создаваемый продовольственный запас был полностью разграблен. Солдатам удалось обнаружить часть разграбленного, но до колонистов она не дошла, так как была использована на содержание армии.
Таким образом, только что поднимавшиеся на ноги хозяйства колонистов были подвергнуты серьезным испытаниям. Это касалось не только тех колоний, где непосредственно прошли пугачевцы. Не случайно недельный «тайфун», пронесшийся над немецкими поселениями, оставил в народной памяти не романтику вольных людей, а ужас разорения. К. Шааб вспоминал, что даже в начале 70-х гг. XIX в., когда в Семеновке хотели прогнать с улицы парней, стоило только негромко крикнуть: «Слушайте, идет...» — и сразу же устанавливалась тишина на всю ночь [67] — так долго передавались по наследству воспоминания об этом страшном событии. Колонисты в подавляющем большинстве отнеслись к восстанию с неприязнью.
Во время восстания Пугачева активизировались кочевники в левобережье. В мемуарах и исторических трудах находим разные сведения о годах, когда совершались набеги, их числе и последствиях. Во многом это объяснялось тем, что небольшие стычки с кочевника-ми представлялись грандиозными лишь в глазах очевидцев.
Наиболее авторитетным источником по данной проблеме длительное время являлись воспоминания Антона Шнайдера из колонии Мариенталь [68]. Г. Бератц, в частности, приводил утверждения Шнайдера о нападении киргизов в 1771 г. на колонии Цезарсфельд и Хайсоль, в результате которого Цезарсфельд был до такой степени разорен, что прекратил свое существование [69]. Однако данное утверждение не находит подтверждения в архивных документах. Колония Цезарсфельд, как и колония Берн, были ликвидированы, а их жители переселены в колонии севернее Катариненштадта из-за неудачно выбранного для этих и нескольких других колоний мест поселения.
По мнению А. Шнайдера, наиболее крупные нападения киргиз-кайсаков на немецкие колонии происходили в течение 1774–1776 гг. Эти утверждения Г. Бератц поставил под сомнение, а Я. Дитц полностью принял на веру эту датировку, красочно описывая, что годы 1774, 1775 и 1776 «навсегда останутся в памяти колоний черными и залитыми кровью. Внезапно появившись из глубин диких уральских и оренбургских степей, неизвестный дотоле враг прошел огнем и мечом от Екатериненштадта (Баронска) до Ровной, оставляя за собой разграбленные и сожженные села и трупы жителей» [70].
Некий безымянный автор, рукописный труд которого относится к 1848 году, считал, что набеги продолжались в течение 8–9 лет, вплоть до 1776 г., смешивая, очевидно, нашествие киргиз-кайсаков с восстанием Пугачева и просто с разбойничьими вылазками.
Наиболее точными в определении времени нападения киргизов на колонии можно считать мемуары бывшего шульмейстера колонии Звонарев Кут Иоганна Георга Меринга, охватывавшие период 1763–1776 гг. Он относил все нападения кочевников только к 1774 г. [71].
При поселении колонистов администрация отдавала себе отчет о возможных проблемах с нападениями кочевников, вольготно чувствовавших себя в левобережье Волги. Поэтому одновременно с созданием колоний в них, с целью их защиты, размещались солдаты и казаки. По решению Канцелярии опекунства иностранных на охране саратовских колоний находился фузелерский полк и две сотни казаков [72]. Это позволяло колонистам чувствовать себя защищенными в безлюдных степях Поволжья. Изредка отдельные небольшие отряды кочевников воровали лошадей, пасшихся в окрестностях колоний.
Но ситуация резко изменилась летом 1774 г. С приближением крестьянской армии Пугачева Контора отозвала в конце июля отряды, стоявшие на охране колоний, в Саратов на защиту города. О том, что колонии остались без защиты, очень скоро стало известно кочевникам. Воспользовавшись тем, что все правительственные силы были брошены на преследование и разгром Пугачева, кочевники с 27 по 31 августа подвергли нападению 9 колоний, расположенных по реке Караман: Тонкошуровку, Крутояровку, Раскаты, Суслы, Отроговку, Хайсоль, Липовку, Липов Кут и Осиновку [73].
Это было первое крупное нападение киргиз-кайсаков на колонии.
Чувствуя свою безнаказанность, кочевники за пять дней разграбили значительную часть личного имущества колонистов. По свидетельству очевидцев, жители этих колоний после нашествия степняков лишились пропитания и одежды. Дома были повреждены, а некоторые остались даже без крыш. Особенно сильно пострадала колония Хайсоль, где были разломаны все печи и выбиты окна. Ее жителей пришлось временно перевести в колонию Тонкошуровка, а на зиму расселить по ближайшим колониям [74]. По данным Конторы опекунства, во время этого нападения киргизами было убито 16 мужчин, одна женщина и двое детей. Кроме того, после нападения считались пропавшими без вести 32 мужчины, 34 женщины и 78 детей.
Во время нападения на караманские колонии на встречу с киргиз-кайсаками выехали катариненштадтский пастор Вернборнер и колонист Сигизмунд Эрфурт. Их желание образумить нападавших словом Божьим окончилось трагически: они были схвачены и убиты [75].
Не рассчитывая на помощь регулярных воинских частей, окружные комиссары колоний вызывателя Борегарда раздали колонистам для самообороны огнестрельное оружие, порох и свинец [76]. Организовать преследование кочевников было некому. Контора опекунства еще находилась в Астрахани, а правительственные войска занимались ликвидацией остатков крестьянской армии.
Почувствовав полную безнаказанность, киргиз-кайсаки совершили еще одно нападение на колонии. Теперь объектом их внимания стали самые южные колонии левобережья — Кочетная, Краснорыновка, Кустарева и Ровная. 24 октября кочевники провели разведку боем. Около десяти человек, вооруженных пика-ми, напали на колонию Кочетная, захватив с собой одного ребенка и одного работника. Уже на следующий день, 25 октября, 150 киргизов совершили нападение на колонии Ровная, Кустарева и Краснорыновка. Они совершили грабеж, угнав весь скот, убили двух, захватили в плен 273 колониста. По дороге несколько пожилых колонистов, неспособных быстро идти, были убиты. Окружной комиссар Манжин, как и комиссар караманских колоний, не имел возможности организовать преследование из-за отсутствия у него военной команды.
В результате двух нападений мирное население колоний понесло большие потери: всего числились убитыми, захваченными в плен и пропавшими без вести 438 человек [77].
26 октября около 300 киргизов, собравшихся в низовьях Еруслана, готовились к новым нападениям. Но ситуация изменилась, и кочевники поспешили в степь, так как по просьбе Лодыжинского генерал-майор Мансуров отправил в левобережье 120 казаков «для истребления киргизов и освобождения захваченных колонистов» [78].
Но прибывшие через шесть дней военные догнать киргизов не смогли из-за сильного холода и нерасторопности командования этих частей во главе с генералом Марковым, что вызывало законные нарекания со стороны колонистов. Через Контору колонисты требовали у военного командования более активных действий по борьбе с грабителями [79].
Колонисты соседних с Ровной и Краснорыновкой колоний были напуганы возможным новым нападением кочевников, а из Вольской население стало переправляться на правый берег. Манжин поделился с Конторой опасением, что колонисты и других колоний могут предпринять такие же шаги. Для предотвращения подобного исхода он предложил прислать и разместить по колониям еще до 100 казаков [80].
Его просьба была удовлетворена. И сверх того, для укрепления обороны колоний южнее Покровска комендант Саратова Бошняк передал окружному комиссару 2 пушки с необходимым числом снарядов [81].
После разгрома основных сил Пугачева под Черным Яром правительство предприняло ряд мер по охране немецких колонистов от набегов кочевников и остатков крестьянской армии. Армейские отряды размещались в ряде колоний левобережья. В октябре 1774 г. на охрану колоний к северу от Катариненштадта от поручика Державина было направлено 23 фузелера [82] с трехфунтовой пушкой и двумя пороховыми ящиками [83]. Через несколько дней к ним присоединилось 105 донских казаков с есаулом, которые разместились в колонии Панинская [84]. В начале декабря тридцать казаков расположили в Отроговке [85].
В ноябре 1775 г. в колониях левобережья, в помощь уже имевшимся воинским подразделениям, был расквартирован Архангелогородский карабинерский полк под командованием генерал-майора Пиля [86].
Таким образом, правительство направляло солдат и казаков на защиту колоний, а не в качестве карательных отрядов, на подавление восстаний, что утверждали Бабинцев [87] и Мавродин [88].
В 70-е годы поступали сообщения о возможных нападениях киргиз-кайсаков. Реакция властей была незамедлительной. Так, весной 1776 г. генерал-майору Пилю командующий Петербургского драгунского полка фон Пипер сообщил о возможности нападения киргизов на колонии левобережья. Пиль сразу же принял решение укрепить кавалерийские посты пехотными командами. Дополнительно были направлены по 30 солдат с младшими офицерами в колонии Панинская, Отроговка, Кругояровка и Привальная.
Во избежание паники среди населения колоний было строжайше запрещено разглашать информацию о возможном нападении киргизов. Окружным комиссарам Вильгельми, Манжину и Венцу было приказано выделить необходимое количество жилья, а колонистам объяснить, что дополнительные воинские части располагаются временно, на весеннее время, для облегчения службы драгунским попкам [89].
Первоначально предполагалось, что воинские части будут содержаться за счет местных жителей. Но из-за разграбленных пугачевцами складов с продовольствием и неурожая 1773–1774 гг. это решение властей стало непосильной ношей для иностранных поселенцев. О невозможности выполнять распоряжение властей колонистами регулярно сообщали форштегеры в Контору опекунства. Так, староста колонии Елшанка Лебрехт сообщал, что кормить пришедшие войска просто нечем [90].
Реальная ситуация в колониях вынудила Контору обратиться с просьбой в Петербург о выделении дополнительных средств не только на содержание войск, но и для срочной продовольственной помощи иностранным поселенцам. Из 50 тыс. рублей, запрошенных из Саратова для колонистов на приобретение продовольствия, было выделено только 30 тыс., да и те поступали с большим опозданием [91].
Русское правительство предприняло и дипломатические шаги, обратившись к киргиз-кайсацкому хану с письмом, где делались указания на бесчинства его подданных. В ответном письме на имя оренбургского губернатора Рейнсдорпа Нурали-хан заявил, что шайки его подданных грабили пограничные русские поселения без его ведома и разрешения, и таким образом, формально снимал с себя ответственность за набеги.
Следовательно, главной причиной прекращения набегов стало наличие войск в колониях. Решительные действия властей остудили многие горячие головы любителей легкой наживы и напугали кочевников. Из сообщений астраханского губернатора генерал-майора Кречетникова, поступивших к нему от оренбургского губернатора Рейнсдорпа, известно, что, опасаясь мщения со стороны властей, отряды нападавших на колонии степняков откочевали далеко на юг [92].
Воинские части стояли в колониях до тех пор, пока они не были впоследствии заменены линией казачьих поселков от Оренбурга до Астрахани.
Помимо квартирования войсковых подразделений и казаков, были предприняты и другие меры: крупные колонии левобережья стали обноситься рвами и валами.
Одновременно прилагались усилия по возвращению из плена захваченных колонистов. Этой проблемой занимались астраханский и оренбургский губернаторы, командующий правительственными войсками в этом районе генерал-майор Мансуров. Количество возвращенных в колонии людей подсчитать не представляется возможным. Согласно документальным источникам, в течение первой половины 1775 г. вернулось из плена 25 колонистов [93], а к концу этого года только через Оренбург вернулось в колонии еще 28 человек [94].
Возвращавшиеся через оренбургского губернатора колонисты обеспечивались всем необходимым. Например, для освобожденных в сентябре 1775 г. трех колонистов Тонкошуровки и двух из колонии Кустарева было затрачено на покупку одежды и обуви 5 руб. 25 коп. и еще 6 руб. 50 коп. — на тридцатидневную дорогу домой [95]. Следует отметить, что затраченные на освобождение колонистов деньга записывались в общий колонистский долг государству.
Летом 1776 г. Конторой опекунства иностранных было принято решение направить 9673 руб., оставшихся в ее распоряжении после обеспечения необходимым сельхозинвентарем и рабочим скотом способных к хлебопашеству колонистов, на помощь возвращавшимся из киргиз-кайсакского плена. К этому решению подтолкнула полная лишений и невзгод дорога домой трех тонкошуровских колонистов — Георга Герцгауера, Якоба Миллера и Кристофа Риша. Из Астрахани до Саратова они шли пешком босые и почти без одежды, кормясь только подаяниями [96].
Помощь колонистам, освобожденным из плена, оказывалась по указу Канцелярии, посланному астраханскому губернатору. По указу надлежало возвратившихся из плена колонистов обеспечить одеждой, обувью и кормовыми до места поселения, из расчета 10–15 коп. на взрослого и от 2 до 10 коп. — на ребенка [97].
В 1777 г. Канцелярия предприняла меры по выкупу колонистов, проданных кочевниками в рабство. Было издано специальное распоряжение, по которому ассигновывались средства на возвращение пленных, находившихся в областях Великой Татарии. На одного колониста определялось 150 рублей. «О сем учреждении ни малого сведения в публику не давать, а препоручить все особому попечению губернатора и командующего над сибирской линии генералитета», — добавлялось в документе [98].
Первоначально предполагалось получить деньги от продажи конфискованного в киргиз-кайсакских улусах скота участников набегов. Но по различным причинам сделать этого не удалось. Тогда Екатерина обратилась с письмом к князю Потемкину, в котором предлагала для выкупа пленных колонистов «употребить из соляных и иных доходов до 20 000 рублей и выкуп производить как бы от самого генерал-аншефа князя Потемкина» [99].
Несмотря на принятые меры, киргиз-кайсаки все же совершили еще одно, последнее, нападение на колонии. Спустя 11 лет, 16 августа 1785 г., разграблению вновь подверглись колонии Хайсоль и Отроговка. При нападении погибли женщина и младенец, а по дороге кочевники умертвили еще четырех престарелых колонистов, не способных быстро передвигаться. Но нападавшим далеко уйти не удалось. Казаки догнали и окружили кочевников между реками Большой и Малый Узень. В ходе завязавшегося боя было убито 70 киргиз-кайсаков. Взятые в плен 130 колонистов и скот были освобождены [100].
Набеги киргиз-кайсаков на колонии были неразрывно связаны с восстанием Пугачева. Снятие солдат и фузелеров с охраны колоний открыло путь кочевникам к грабежам и разбою. Нападения кочевников нанесли колониям, особенно части колоний вызывателя Руа, значительный материальный ущерб. Однако благодаря размещению в Заволжье войск, они не приняли постоянного и массового характера, а попытки новых набегов были окончательно пресечены.

Примечания

1. Schmidt, D. Studien über die Geschichte der Wolgadeutschen. Teil I. Seit der Einwanderung bis zum imperialistischen Weltkrieg. Pokrowsk; Moskau; Charkow, 1930.
2. Bauer, G. Geschichte der deutschen Ansiedler an der Wolga seit ihrer Einwanderung nach Ruβland bis zur Einführung der allgemeinen Überlieferungen. Saratow, 1908; Beratz, G. Die deutschen Kolonien an der unteren Wolga in ihrer Entstehung und ersten Entwicklung. Saratow, 1915; Bonwetsch, G. Geschichte der deutschen Kolonien an der Wolga. Stuttgart, 1919.
3. Бабинцев M. Участие немцев Поволжья в восстании Пугачева // За коммунистическое просвещение. 1941. № 1. С. 60–67.
4. Мавродин В.В. Об участии колонистов Поволжья в восстании Пугачева // Крестьянство и классовая борьба в феодальной России: Сб. статей памяти И. Смирнова. Л., 1967. С. 400–413.
5. Шлейхер И. Немецкие колонисты и Пугачев // Волга. 1990. № 9. С. 186–187.
6. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 28. Л. 2 об.
7. Грот Я. Жизнь Державина по его сочинениям и письмам и историческим документам. СПб., 1880. Т. 1. С. 130.
8. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1330. Л. 4, 4 об.
9. Ричард Шейерман и Клифорд Трейцер приводят сведения о казни Пугачевым трех колонистов Ягодной Поляны (Scheuerman R., Treizer С.The Volga Germans: Pioneers of the Northwest. Indiano, 1985. S. 51), в то время как архивные материалы говорят о трех колонистах, ушедших с Пугачевым. Впоследствии они были пойманы и наказаны (Дитц Я. Пугачев в немецких колониях // Саратовский листок. 1914. № 137; ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 41).
10. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 41.
11. Дубровин Н. Пугачев и его сообщники. СПб., 1884. Т. 3. С. 208. Это утверждение довольно спорно, так как среди колонистов человека с такой фамилией не было. Скорее всего имелся в виду комиссар колоний секунд-майор Пиль, впоследствии ставший советником саратовской уголовной палаты.
12. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1330. Л. 8.
13. Дубровин Н. Указ. соч. С. 209.
14. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 48, 180; Дубровин Н. Указ. соч. С. 210.
15. Beratz, G. Op. cit. S. 203.
16. Грот Я. Указ. соч. Т. 2. С. 58-59.
17. Грот Я. Указ. соч. Т. 1. С. 108-109.
18. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 91 об.
19. Утверждение М. Бабинцева о том, что мятежники дошли до колонии Панинская, не имеет под собой никаких оснований (С. 68).
20. Грот Я. Указ. соч. Т. I. С. 120. Старожилы Шаффгаузена рассказывали, что в пугачевщину на окраине колонии стояли две пушки. От первых же поселенцев шло предание, что на холме в черте Шаффгаузена когда-то стояли войска и видны остатки укреплений.
21. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 144.
22. Дитц Я.Е. Указ. соч. Ошибочность утверждения Я. Дитца очевидна. Пугачевцам просто негде было навербовать 100 колонистов, так как они прошли только через две колонии. Из Ягодной Поляны и Побочной, а это нам точно известно, с ними ушли только три человека. А из Покровской слободы, не останавливаясь надолго в немецких колониях, восставшие прошли в Екатериненштадт. Г. Бератц высказал предположение, что, возможно, это сто колонистов, проживавших в Саратове (Beratz, G. Op. cit. S. 204). Но в отчетах Конторы опекунства иностранных после разгрома Пугачева есть сведения об участии только 14 немцев Саратова в восстании (РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 44). Г. Бератц привел также воспоминания одного из первых колонистов, который утверждал, что прибывший в Екатериненштадт отряд пугачевцев навербовал здесь в свои ряды 100 колонистов. Это практически все взрослое мужское население колонии. В то же время в материалах следственной комиссии об участии екатериненштадтских колонистов даже не упоминается.
23. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 9 об.
24. Там же. Л. 57.
25. Дитц Я. Указ. соч.; Мавродин В.В. Указ. соч. С. 410.
26. Beratz, G. Op. cit. S. 206.
27. Дитц Я. Указ. соч.
28. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 29.
29. Там же. Л. 119.
30. Там же. Л. 243.
31. Записки сенатора Павла Степановича Рунича о пугачевском бун¬те // Русская старина. 1870. Т. 2. С. 109.
32. Мавродин В.В. Указ. соч.
33. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1330. Л. 11. 12 об.
34. Там же. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 158.
35. Там же. Л. 144.
36. Дитц Я. Указ. соч.
37. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 3.
38. Там же. Л. 3 об.
39. Там же. Ф. 407. Оп. 2. Д. 2132. Л. 17 об.
40. Дубровин Н. Указ. соч. С. 249.
41. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 2132. Л. 18.
42. ЭФ ГАСО. Ф. 1348. Оп. 2. Д. 121. Л. 65 об.
43. Там же. Л. 65.
44. Впоследствии удалось установить имена 15 калмыков, наиболее активно участвовавших в грабежах в Сарепте (ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1335. Л. 96–97).
45. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 2132. Л. 29 об.
46. Там же. Л. 20.
47. Бабинцев М. Указ. соч. С. 65.
48. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 2132. Л. 21 об.
49. Пушкин А.С. История Пугачевского бунта // Полн. собр. соч. М., 1938. Т. 9. Ч. 1. С. 64.
50. Beratz, G. Op. cit. S. 206.
51. Грот Я. Указ. соч. Т. 2. С. 181.
52. Там же. С. 180.
53. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 84.
54. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1330. Л. 16.
55. Там же. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 19.
56. Там же. Л. 29 об.
57. Там же. Л. 220 об.
58. Пугачевщина: Сб. документов. М.; Л., 1926. Т. 3. С. 204.
59. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 205 об.
60. Там же. Л. 46, 209.
61. Дитц Я. Указ. соч. С. 93.
62. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 85.
63. ГАСО. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1360. Л. 14.
64. Там же. Л. 14 об.
65. Там же.
66. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 209.
67. Schaab, Ch. Zur Geschichte der deutschen Kolonisten im Saratowschen und Samaraschen Gouvernement. Aberdeen o. j. S. 14.
68. Шнайдер А. История села Мариенталь: Рукопись // ЭФ ГАСО. Фонд музея.
69. Beratz, G. Op. cit. S. 212.
70. Дитц Я. Указ. соч. С. 102.
71. Меринг И.Г. Воспоминания // ЭФ ГАСО. Фонд музея.
72. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 62.
73. Журнал заседаний общего присутствия Саратовской Конторы опекунства иностранных. Саратов, 1996. Т. 1 1774. С. 15. (Далее — Журнал заседаний...).
74. Там же. С. 93.
75. Там же. С. 13.
76. Там же. С. 10.
77. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 666. Л. 74.
78. Журнал заседаний... С. 32.
79. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 1. Л. 66.
80. Журнал заседаний... С. 49.
81. Там же. С. 72.
82. Там же. С. 31.
83. Там же. С. 34.
84. Там же. С. 45.
85. Там же. С. 124.
86. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 631.
87. Бабинцев М. Указ. соч. С. 66.
88. Мавродин В.В. Указ. соч. С. 412.
89. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 213.
90. Там же. Д. 1. Л. 29 об.
91. Там же. Ф. 407. Оп. 2. Д. 1360. Л. 42 об.
92. Журнал заседаний... С. 117.
93. Там же. С. V.
94. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 361.
95. Там же. Л. 361 об.
96. Там же. Оп. 1. Д. 2. Л. 150 об.
97. Там же. Л. 151.
98. Труды Саратовской Ученой архивной комиссии (СУАК). 1894. Т. 4.
99. Дитц Я. Указ соч. С. 120.
100. РГАДА. Ф. 16. Оп. 1. Д. 919. Л. 34.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

В монографии даётся ссылка на некий безымянный закон от 19 февраля 1764 года (в действительности 19 марта, ибо автор монографии немного ошибся с месяцем):
До начала строительства колоний требовалось определить, по какому принципу будут наделяться землей колонисты и по каким планам будут создаваться поселения. Положения закона были разработаны Канцелярией, переданы в Правительствующий Сенат и утверждены императрицей 19 февраля 1764 г. [2]. 2. ПСЗРИ. Т. 16. № 12095.
Данный документ типичный пример того, что всё утверждённое императрицей обретает высшую юридическую силу, не имея при этом в названии самого слова закон, ограничиваясь одним лишь монаршим повелением. В данном случае Сенат рассмотрев доклад, просил императрицу об издании соответствующего Высочайшего Указа.

Императрица начертала резолюцию: «Быть по представлениям при сём приложенным Графа Орлова». Таким образом «представления» Графа Орлова стали безымянным законом, урегулировавшим главный вопрос - вопрос о земле.

Цитата из монографии:
В соответствии с третьим разделом этого Закона, на каждую семью, независимо от ее численности, планировалось выделить 30 десятин удобной земли, в том числе 15 десятин пашенной земли, 5 десятин сенокосной, 5 десятин леса и 5 десятин на «усадебную, огуменную и огородную землю». В разъяснении данного положения указывалось, что равенство в распределении земли диктовалось стремлением не допустить ссор и постоянных переделов земельных наделав с изменением численности работников в семье [4]. Кроме того, часть пашенной земли и других угодий в каждой колонии предписывалось оставлять в резерве для будущих поколений детей
В продолжение цитаты из монографии будет небезынтересно ознакомиться с оригинальной выдержкой из «безымянного закона», в той части где обосновывается правильность раздела земли исходя из количества семей, а не из числа членов семьи.

«Ежели примется в уважение неравенство семей, на оное ответствую, что превосходство в детях или свойственниках, могущих уже работать, тому хозяину вредно и убыточно быть неможет, потому, что в таком случае не токмо полевая его работа с лучшим успехом происходить будет, но и сие самоё служить побуждением ко всяким рукоделиям и промыслам, или по крайней мере такой излишний работник в семье может работать на другую малолюдную семью за деньги, следовательно и пропитание себе легко найти может; и по тому хозяином почитать должно каждаго женатаго мущину, хотя бы он детей не имел.

3. Для чаемого же умножения таких селений, надобно избранныя в снятых округах к поселению удобныя места так располагать, чтобы некоторую часть, как из пашенной земли, так и из прочих угодий оставлять впусте для будущих детей той деревни поселян, чтобы оные пришедши в возраст и женясь, сами хозяевами быть могли. Почему и ныне выехавшим на поселение холостым, в такое же точно владение участков давать не следует, по причине, что неженатой исправным крестьяниным быть не может, разве из оных, который будучи не моложе 25 лет, ни в какое семейство принят не будет; то в таком случае и одному землю отвести и двор построить необходимо нужно, с тем однако условием, чтобы ему чрез год конечно женится.»
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

В начале данной ветки, среди прочего уважаемый Рудольф справедливо заметил:
По небольшим разделам, главам и параграфам легче читать. На вопросы готов, по мере возможности, ответить.
Это замечание нужно продолжить.
Если читать монографию по небольшим разделам, главам и параграфам, то нельзя не заметить разного рода ошибки, которые «пережили» уже третье издание. На некоторые погрешности уже указывалось, но они далеко не исчерпаны.

Например в моём предыдущем сообщении приводилась цитата про наделение зёмлей (стр. 103)
В соответствии с третьим разделом этого Закона, на каждую семью, независимо от ее численности, планировалось выделить 30 десятин удобной земли, в том числе 15 десятин пашенной земли, 5 десятин сенокосной, 5 десятин леса и 5 десятин на «усадебную, огуменную и огородную землю». В разъяснении данного положения указывалось, что равенство в распределении земли диктовалось стремлением не допустить ссор и постоянных переделов земельных наделов с изменением численности работников в семье [4]. Кроме того, часть пашенной земли и других угодий в каждой колонии предписывалось оставлять в резерве для будущих поколений детей.
На стр. 121 эта же цитата встречается ещё раз
В соответствии с третьим разделом этого положения, на каждую семью, независимо от ее численности, планировалось выделить 30 десятин удобной земли, из них 15 десятин должно быть пашенной земли, 5 десятин сенокосной, 5 десятин леса и 5 десятин – на «усадебную, огуменную и огородную землю». В разъяснении данного положения указывалось, что равенство в распределении земли диктовалось стремлением не допустить ссор и постоянных переделов земельных наделов в связи с изменением численности работников в семье. Кроме того, в каждой колонии предполагалось оставлять в резерве часть пашенной земли и других угодий для будущих детей. пожелавшим переехать на другие земли предлагалось заняться промыслами, для чего оставлять в резерве каждой колонии несколько дворовых и огородных мест.
Начинает казаться будто автор, упорно не желая корректировать собственные ошибки, предлагает читателям сделать это вместо него.

Собственно никто не против помочь в этом деле, но не узнав прежде мнение самого автора, делать это как-то неловко.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Небольшое дополнение о бригадире де ля Фонте, о котором упоминалось в начале обсуждения монографии (в тексте стр. 44).

Цитата:
25 сентября 1752 г. поступило еще одно предложение по колонизации отдельных регионов России от представителя французских протестантов бригадира де ля Фонта. В своем обращении к императрице он изложил суть проекта. ….Публиковать за границей заведомо ложную информацию русское правительство отказалось и предложило начать разработку специального манифеста для приглашения французских протестантов.
История этого человека подробно, на многих страницах и с названием архивных документов, описана Писаревским в работе про иностранную колонизацию России. Там он указан как де-Лафон, бригадир ландмилиции на Украине.

Его проект, поданый не императрице, а канцлеру Бестужеву-Рюмину, описан и детально проанализирован Писаревским на 10 страницах, из которых никак не следует вывод будто «русское правительство» отказалось что-либо печатать в иностранных газетах.
Более того, самого де-Лафона перевели в распоряжении коллеги иностранных дел, отправили в Европу, снабдив специальной инструкцией.

Поскольку в монографии «одиссея» де ля Фонта (де Лафона) не подкреплена каким-либо документом имеющим название, дату издания, сведения об органе его подготовившем, а только лишь анонимные ссылки на места хранения (это относится к абсолютному большинству ссылок в монографии), то достоверность изложенных сведений не может не вызвать обоснованных сомнений.

Было бы неплохо такое противоречие разрешить, иначе возрастающее количество разного рода неточностей, встречающихся в монографии, может поставить вопрос о читательском доверии к представленной книге.
Рудольф
Постоянный участник
Сообщения: 1812
Зарегистрирован: 08 янв 2011, 16:25
Благодарил (а): 77 раз
Поблагодарили: 5489 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Рудольф »

3. Стабилизация экономического
положения и основные
итоги развития колоний
к концу XVIII века

Экономическое положение колоний во второй половине XVIII века в исследованиях по истории немцев Поволжья трактуется практически одинаково: как годы страданий и бедствий, причем не делается различий между началом 70-х и концом 90-х годов. Например, Я. Дитц пишет, что время передачи управления колониями ведомству директора экономии, т. е. 80-90-е гг., «считается таким лихолетьем, периодом такого бедствия, в сравнением с которым пугачевщина и киргиз-кайсакские разрушения представляются совершенно ничтожными» [1]. Далее он продолжает: «В материальном и моральном плане (колонисты. — И. П.) были доведены до полного изнеможения» [2].
Выводы Я. Дитца основывались на тексте прошения, которое подала Екатерине II в 1794 г. делегация уполномоченных колонистов во главе с Симоном Миллером. В этом году истекал 30-летний срок, отведенный на возвращение долгов, и колонисты рассчитывали, посылая своих представителей в Петербург, на прощение долгов или, в крайнем случае, на отсрочку их погашения. Говоря о «полном разорении», С. Миллер и его товарищи хотели разжалобить императрицу, а не показать стабильное положение экономики колоний. Принимать содержание данного документа за правдивый источник о положении поселений, конечно же, не приходится.
Утверждения Я. Дитца расходятся с мнением П.С. Палласа, высказанным им после посещения колоний в 1793 г. в письме от 30 августа того же года Вольному экономическому обществу, в котором он отмечал цветущее состояние, особенно протестантских поселений, порядок и чистоту в них, прилежание к труду и здоровый вид населения [3].
В экономическом развитии немецких колоний в XVIII веке можно выделить два периода. Первый — сложный период становления — с момента поселения и до середины 70-х гг., когда просчеты в управлении колониями, незнание колонистами местных климатических условий, серия засушливых годов, пугачевское восстание и нападения киргиз-кайсаков не могли создать условий для нормальной хозяйственной деятельности, как бы проверяя поселенцев на прочность.
Второй период — со второй половины 70-х гг., когда после нескольких лет стабилизации хозяйственной жизни начался в 80-е гг. постоянный экономический рост, приведший к концу XVIII в. к созданию крепких колонистских хозяйств.
События 1774 г. можно считать поворотными в жизни немецких колоний. Это был самый тяжелый год кризиса, в котором они оказались. Государственным структурам пришлось резко увеличить объем казенной помощи колонистам. В 1774 г. казна затратила на колонии около 158 тыс. руб., в том числе 133 670 руб. — на семенной и продовольственный хлеб, 14 930 руб. — на строительство домов и построек, 5449 руб. — на закупку лошадей и т. д. [4]. К весеннему севу 1775 г. Конторой было закуплено 12 508 четвертей пшеницы, 2458 четвертей ячменя, 10 тыс. четвертей овса и на питание 37 267 четвертей муки [5]. (Одна четверть зерна в то время равнялась 8 пудам, или 128 кг.)
Несмотря на принятые меры экономическое положение поселян продолжало оставаться неустойчивым. Очередной засушливый 1775 год привел к тому, что, например, в Тарлыцком округе лишь в 5 из 16 колоний был получен урожай, достаточный только для «пропитания». В других поселениях собирать было нечего. В Усть-Кулалинском округе рожь была «наполовину пуста», а пшеница подверглась набегу грызунов [6]. К неурожаю добавились потери от падежа крупного рогатого скота [7], распространившиеся кражи лошадей. В частности, колонисты Норки и Баскаковки, у которых в октябре 1775 г. увели 11 лошадей и 2 жеребят, просили помощи от «короны», так как не имели возможности, по их словам, заниматься земледелием [8].
Необходимы были решительные шаги по нормализации экономического положения в колониях. Опекунские органы не могли больше мириться с тем, что на протяжении 10 лет колонисты жили на субсидии государства. Долги колонистов продолжали расти, а об их возвращении в обозримом будущем говорить не приходилось.
Главный судья Конторы в Саратове М. Лодыжинский предложил Канцелярии принять ряд мер. По его мнению, следовало провести чистку в колониях — «разбор» с целью удаления не способного к земледельческому труду населения, разлагающе действовавшего на основную массу колонистов. 18 апреля 1775 г. появился инициированный Канцелярией указ Екатерины II «О разборе поселенных около Саратова колонистов и об учинении им ссуды». В указе констатировались старания одних и лень других колонистов, растущие долги. Указ возлагал на руководителя Саратовской опекунской Конторы проведение «разбора о способных и неспособных» и предусматривал выдачу ссуды в последний раз только признанным способными к сельскохозяйственному труду. В связи с тяжелым экономическим положением указ предусматривал отсрочку начала выплаты колонистами долгов на 5 лет [9].
Во исполнение данного указа Контора провела тщательную ревизию каждого колонистского хозяйства. В первую очередь выявлялись способные к хлебопашеству семьи, определялась их потенциальная возможность расплатиться с долгами и выяснялось, чего не хватало им для быстрого развития своих хозяйств. Потребность каждой фиксировалась в специальном журнале для выдачи во второй половине 1775 — первой половине 1776 г. последней единовременной ссуды, которая вписывалась в долг. Для тех, кто мог заниматься хозяйством, выделялось дополнительно 20 руб. на семью и необходимое количество скота и зерна для посева. Предложено было закупить 6000 лошадей, 2000 коров, 12 тысяч четвертей зерна для озимого сева на 269 250 руб. [10].
По предложению Конторы для способных к хлебопашеству колонистов в 1775 г. было дополнительно закуплено: 1357 плугов с приборами, 2828 сошников с приборами, 3257 телег, 1931 сани, 1154 косы, 1146 серпов, 888 топоров, 1164 железных вил, 2866 уздечек, 2901 вожжи, 2548 хомутов, 4489 шуб, 3211 кафтанов и 67 173 аршина холста на рубахи на общую сумму 36 765 руб. 20 коп. [11]. Таким образом, колонисты вновь, как и при поселении, были обеспечены прожиточным минимумом из государственных ресурсов.
Объем последней ссуды, выданной в 1776 г., был определен Канцелярией опекунства в 48 360 руб. В частности, предполагалось закупить для колонистов еще 1833 лошади на 14 664 руб., 37 коров на 1480 руб., земледельческих орудий и прочих «приборов» на 15 758 руб. и т.д. По требованию Канцелярии, Контора через окружных комиссаров и форштегеров должна была внушить колонистам, что «впредь обязаны сами они исправиться в том от себя против протчих российских поселян чрез собственные их труды и речтенною хозяйства» [12]. Разоренным набегами кочевников караманским и тарлыцким колонистам разрешалось самим подыскивать для себя лошадей, за которых затем с продавцом расплачивался комиссар [13].
Выделение крупных ссуд в 1774–1776 гг. Канцелярия обусловила требованием коллективной ответственности колонии за получаемую от государства помощь. Другими словами, стала вводиться характерная для русского крестьянства круговая порука. В целом колонисты негативно отнеслись к стремлению колониального управления в Петербурге обусловить возвращение ссуды подпиской о коллективной гарантии, тем более что ссуда выдавалась не всем. Меньшее сопротивление оказали левобережные колонии, куда поступали наибольшие средства. Чтобы уговорить колонистов согласиться на круговую поруку, привлекали даже священнослужителей [14].
Ссылаясь на «предписание Канцелярии», Контора рекомендовала комиссарам говорить колонистам, «что чрез таковые подписки и обязательства утверждается каждого селения власть над перечисленными, каковые, может быть, окажутся из аттестованных от каждого общества к хлебопашеству способными и самое одобрение при бывшем разборе их сотоварищам способными обязует их к таковому друг по друге поручительстве, ибо каждое общество утверждало о недостатках тех семей, коим ныне большая ссуда назначена» [15]. Комиссары должны были убеждать колонистов в необходимости взятия круговой поруки, «в противном случае оне нарушат закон» и «подвергнутся неминуемо по всей строгости законов ими заслуженного наказания» [16]. Отказ от круговой поруки оценивалось как «ослушание» [17], а в некоторых случаях рекомендовалось предупредить колонистов, что они могут и не получить определенной для них помощи [18].
Неприкрытое давление Конторы приводило к волнениям в некоторых колониях. В Усть-Залихе один из колонистов от имени общества заявил комиссару Иванову об отказе от подписки. Иванов пригрозил ему наказанием, чтобы «противу повеления вышнего правительства не кричал». Общество возмутилось, один из бейзицеров отнял у форштегера список с необходимыми для комиссара сведениями. По требованию Конторы зачинщики были наказаны прутьями [19].
Одни общества мотивировали отказ от круговых обязательств нежеланием увеличивать долги, другие потому, что «они сначала поселения общественных подписок давать принуждаемы не были, а подписывались единственно только всякой на себя» [20].
Задержка с выдачей ссуд для сева заставила Контору изменить тактику — она разрешила колонистам индивидуальные подписки. При этом предлагалось каждому комиссару «поступить... скрытно объявляя, якобы он сем на сие отваживается, дабы из поселенцев не остались многие без посеву, а из Конторы будто бы на то указа не имел» [21]. Контора не могла рисковать срывом посевной кампании, связанным с введением круговой поруки, что могло вызвать обострение экономической ситуации в колониях. В дальнейшем, через 2–3 года, система коллективной ответственности была окончательно утверждена в жизни поволжских немцев.
Затем ревизией выявлялась часть населения, не способная вернуть долги, — это престарелые и инвалиды. В соответствии с указом они поступали на содержание колонии, где жили. Имевшиеся за ними долги записывались за обществом.
К третьей части отнесли колонистов, не занимавшихся сельским хозяйством и не имевших желания и умения это делать, но имевших ремесленную специальность, не находившую спроса в колониях. Таких насчиталось 224 семьи [22]. Этой категории колонистов для выплаты казенного долга разрешалось поступать на службу, работать в городах [23]. Последнее положение узаконивало сложившуюся к тому времени практику. В Москве находился комиссионер Канцелярии надворный советник Тихменев, который регистрировал паспорта отпущенных на заработки колонистов.
А совсем промотавшихся и не подающих, несмотря на работоспособный возраст, надежды на исправление, отнесли к четвертой категории. Их предполагалось отправить на общественные работы в район Астрахани, где «поблизости находясь от жилищ, через тягости свои наведут страх на оставшихся в колониях... и убедят поселян более серьезно относиться к работе» [24].
Апрельский указ 1775 г. предусматривал выдачу неспособным колонистам паспорта сроком на 1 год, после чего он подлежал продлению или изъятию. Предварительным условием выдачи паспорта, по требованию М. Лодыжинского, являлись сведения колонистов об их долгах. Однако к тому времени Контора лишилась подобных данных из-за уничтожения документации пугачевцами. Информация о совокупном долге, поступавшая из Канцелярии, и условия его возвращения вносилась в паспорт. Часто необходимую для получения документов информацию из Петербурга приходилось ждать более года. При этом у неспособных к хлебопашеству забирались постройки, семенное зерно, лошади, а долг уменьшался на сумму изъятого. Отобранное передавалось поселянам. За счет такой операции Контора стремилась поддержать малоимущих колонистов. Однако качество оставшегося имущества оценивалось поселянами крайне низко, и они отказывались его брать, так как Контора записывала в долг колонистам стоимость имущества по первоначальной цене [25].
В Саратове составлялись именные списки колонистов, отпущенных в Москву и другие города на заработки, и пересылались Тихменеву, который имел опыт работы с такой категорией колонистов [26]. Некоторые поселенцы, чтобы не платить долги, самовольно приезжали в Москву, где явившись к комиссионеру, ссылались на потерю паспорта. По требованию Конторы, их подвергали наказанию, однако паспорт выдавался при условии выяснения всех сведений о долгах [27]. Тихменев регистрировал паспорта приезжавших, брал с них подписку не отлучаться без его разрешения, брал поручительство у тех, кто представлял колонистам квартиру [28], собирал сведения от колонистов о полученной работе. Но со временем большинство прибывавших в Москву, не найдя работы, разъезжалось по другим городам. В 1777 г. Тихменев жаловался в Саратовскую Контору, что о многих колонистах он уже не располагает сведениями, а потому контролировать их передвижения затруднительно. Многие требовали от него продления срока действия паспортов, хотя платежей в счет погашения долга не вносили, ссылаясь на полное безденежье. В итоге он был вынужден продлевать паспорта всем просителям, несмотря на отсутствие их платежей по долговым обязательствам. В ответ на просьбу Тихменева дать ему совет, как в дальнейшем действовать, Контора рекомендовала взыскивать долги, «смотря по обстоятельствам и доходам, ими приобретаемым» [29].
К моменту ликвидации Канцелярии 31 мая 1782 г. выехавшие с Волги из числа неспособных к хлебопашеству колонисты проживали в Петербурге, Москве, Глухове, Казани, Екатеринбурге, Оренбурге, Туле, Ярославле, Бахмуте, Переславле-Рязанском, Ревеле, Пензе, Нижнем Новгороде, Щедрине, Новгороде, Шилове, Белгороде, Шадске, Херсонской крепости и Киеве. Долг с них стали собирать наместничества, где они жили [30].
Одним из способов поддержки беднейших колонистских семей стали общественные работы. Уроки пугачевского восстания и разорение ряда колоний кочевниками заставили государство выделить деньги на укрепление Саратова валом и рвом. Решение по защите города было принято на основе доклада генерал-прокурора князя Вяземского 28 августа 1775 г. [31]. На работах предполагалось использовать в первую очередь колонистов, имевших свое хозяйство, но по каким-то причинам испытывавших проблемы с продовольствием.
Контора предложила одновременно с возведением вала у Саратова начать сооружение вала и рва вокруг колоний Отроговка и Тонкошуровка, поскольку они находились в отдаленной степной местности и были наиболее подвержены возможному нападению разбойников и кочевников [32]. Вскоре Контора выступила с ходатайством перед Канцелярией в Петербурге о выделении средств на создание защитных сооружений вокруг наиболее крупных колоний левобережья — Катариненштадта и Привальной.
Канцелярия указом от 6 октября 1775 г. дала согласие на сооружение укреплений у Отроговки и Тонкошуровки, но только после завершения работ у Саратова. Уже 12 октября Контора получила разрешение из Петербурга на создание вала у этих колоний, а при наличии свободной рабочей силы на укрепление Катариненштадта и Привальной [33].
В эти колонии Контора направила офицеров для снятия планов местности и определения расположения вала, который должен был находиться не ближе 130 саженей от жилья [34]. Созданием проекта вала и его сооружением в Катариненштадте руководил поручик Ханыков, в Тонкошуровке и Отроговке — подпоручик Кацарев, а в Привальной — поручик Ребиндер. С 17 ноября началась заготовка инструментов. Только на работы у Тонкошуровки и Привальной было выделено 43 кирки, 20 ломов, 30 топоров, 114 лопат [35].
Если на сооружение вала у Саратова колонисты шли неохотно (к ноябрю 1775 г. изъявил желание работать только один колонист), то на сооружение укреплений у колоний желающих было достаточно. К постройке вала у Тонкошуровки в конце января 1776 г. прибыло сто колонистов. Но из-за сильных морозов приступить к работе они не смогли [36]. К весне все большее и большее число колонистов желало работать на сооружении валов вокруг колоний. По донесениям окружных комиссаров, поселенцы работали сознательно, хотя зарплату получали только мукой. За апрель — май 1776 г. вокруг Катариненштадта вырыли 178 саженей земли [37].
После отправки в города неземледельческого населения оставшиеся колонисты в соответствии с указом Канцелярии от 8 августа 1778 г. могли быть заняты на общественных работах только после окончания посевной и уборки хлеба, проведения сенокоса и посева озимых. Колонисты допускались к работе после предъявления аттестатов от сельских начальников, заверенных комиссаром, о завершении ими всех сельхозработ. В аттестатах указывались сведения о численности семьи, и в соответствии с этими данными принимались на работу и производилась оплата труда [38].
По окончании работы колонист получал от смотрителя документ о количестве вырытых им саженей земли. По этим документам сами колонисты или их представители получали в запасных магазинах хлеб. Так, колонисты Красноярского округа получали хлеб в Саратове, а Катариненштадта — в Панинском магазине. Последний находился в ведомстве подпоручика Шенне, и Контора требовала без промедления выдавать хлеб.
Оплата за работу могла производиться по желанию колониста — либо одним семенным хлебом, либо часть — зерном, а часть — мукой [39]. Заработанный хлеб колонисты доставляли своими силами, однако в случае отдаленности магазинов он подвозился в округа казенным транспортом [40].
Для оплаты труда колонистов в Конторе был создан специальный фонд в 5 тыс. четвертей казенной муки [41]. Размер оплаты за труд при сооружении укреплений менялся. В первые годы оплата производилась казенным хлебом из расчета 2 руб. за кубический сажень. В феврале 1776 г. стоимость четверти муки установилась в размере 3 руб. 20 коп. [42], и колонист стал получать по 5 четвериков за сажень. В 1778 г. систему оплаты изменили, и расценки за земляные работы понизились. Теперь стали платить за сажень по 1/2 четверика (один четверик — 1/8 четверти) на работавшего и столько же — на каждого неработавшего члена его семьи. Больших семей среди малоимущих было немного, поэтому на семью приходилось не более 2-3 четвериков муки [43].
Учитывая важность общественных работ для улучшения материального положения определенной части колонистов, Канцелярия распорядилась повысить оплату и выдавать каждому работнику по 3 четверика, а неработающим членам его семьи — по четверику [44].
Для оказания помощи семьям, не имевшим работника, Контора решила (в 1779 г.) приписывать их формально к семьям, имевшим работника. Но чтобы избежать осложнений в отношениях между колонистами, комиссарам рекомендовалось держать в тайне подобные действия Конторы [45].
Несмотря на завершение работ у Саратова и Тонкошуровки, желавших трудиться на общественных работах не уменьшалось. С целью ограничения потока колонистов на общественные работы Канцелярия указами от 5 декабря 1779 и 16 января 1780 г. предписала Конторе строго следить, чтобы к земляным работам не допускались поселяне, оказавшиеся в «бедном состоянии из-за нерадения и лености», тем более способные обеспечить себя продовольствием самостоятельно. Каждый окружной комиссар дол¬жен был прислать списки колонистов, допущенных к общественным работам. Ни колонистов, ни даже форштегеров не извещали о решении комиссара [46]. Ленивых колонистов Контора предписывала направлять к зажиточным колонистам батраками [47].
Общественные работы, организованные в 70-е — начале 80-х гг. XVIII в., не только и не столько способствовали созданию укреплений вокруг колоний, сколько являлись одним из средств экономической поддержки беднейших колонистских хозяйств. Они носили и воспитательный характер. Для поселенцев стало ясно, что период, когда питание и денежные пособия поступали в колонии независимо от результатов хозяйственной деятельности, закончился.
Чтобы ослабить зависимость колонистских хозяйств от неблагоприятных климатических условий и снять дополнительные расходы с казны, стала вводиться система «запасных магазинов». Она складывалась постепенно, в течение нескольких лет.
Указом Канцелярии в декабре 1774 г. было принято решение о создании резервов зерна на посев. Плохой урожай и разорение пугачевцами и кочевниками отодвинули эти планы до лета следующего года. 8 августе 1775 г. Канцелярия по представлению Конторы распорядилась об «отборе» в семенной фонд озимого и ярового хлеба «у ненадежных колонистов». В соответствии с указом Канцелярии конторское присутствие приказало комиссарам отбирать у колонистов зерно на семена в большем количестве, чем ими было получено от казны, и хранить его в «одном особом удобном и сухом месте» при гарантии отсутствия повреждений [48].
Комиссары должны были следить за тем, чтобы «нерадивые хозяева оных семян» не могли их продать до того, как при каждом селении будет создан магазин для хранения зерна «под печатью комиссара, сельских начальников» и под присмотром общества. Для контроля вводились специальные семенные ведомости [49].
С 1776 г. каждая семья стала отчислять в запасный магазин по 1/4 четверика [50]. По утверждению одного из комиссаров, в первый год принудительная засыпка семенного хлеба привела к тому, что большая часть колонистов лишилась хлеба [51].
В октябре 1776 г. колониям было предписано строить овины для хранения зерна [52]. Но из-за нехватки денег в 1777 г. Канцелярия разрешила использовать под овины пустые строения в колониях и даже хранить семенное зерно в домах колонистов. Форштегеры обязывались каждые 8 дней вместе с помощниками обходить дома и следить за наличием отложенного хлеба [53]. В случае утраты кем-либо зерна, общество несло ответственность за сохранность и должно было снабдить такого колониста хлебом за свой счет [54]. Несмотря на то, что хранение посевного зерна в домах рассматривалось как временная мера, постройка запасных магазинов в ряде колоний затянулась до 1781 г.
По мере укрепления экономического положения колонисты стали откладывать в запасные магазины не только семенное зерно, но и то, которое шло на питание. С 1781 г. в магазины засыпалась 1/10 часть урожая [55]. Наблюдение за сохранностью зерна возлагалась на форштегеров и бейзицеров. А представитель от колонистов осуществлял контроль от общества. Без его ведома никто не имел права входить в магазин и распоряжаться хлебом поселян [56].
К созданию хлебных хранилищ в колониях отнеслись по-разному.
Колонисты Ягодной Поляны, например, каждый год охотно откладывали зерно [57], а колонисты окружного комиссара Пиля просили освободить их от сбора семян в магазины, объясняя свое решение разным качеством зерна у разных хозяев, на что Контора заявила, что необходимо лишь сохранить посевной хлеб в целостности. Были случаи разграбления запасных магазинов. Так, в 1776 г. жители Поповки во время отъезда форштегера из колонии взломали амбар и растащили собранный к весеннему севу хлеб. Зачинщики были наказаны, а в каждый округ было направлено по десять солдат для предотвращения впредь подобных случаев [58].
Недовольство вызвало и распоряжение об увеличении размера принудительной засыпки в хлебные магазины. Наказание зачинщиков сбило волну негодования [59].
Для поддержания магазинов применялся ряд административных мер. Так, запрещалось продавать хлеб до тех пор, пока колонисты не засыпали необходимого количества зерна на хранение. Жителям Поволжья запрещалось покупать у иностранных поселенцев хлеб нового урожая, а также у не имевших соответствующих разрешений. Документы на продажу зерна колонисты получали только после засыпки семенного хлеба полностью, так чтобы оставшегося зерна хватило до следующего урожая. Выданные комиссаром специальные билеты, утверждаемые Конторой, разрешали продавать хлеб, а при их отсутствии продаваемый хлеб конфисковывался и направлялся в один из запасных магазинов [60].
Запасные магазины выполняли также кредитные функции. В случае нехватки семян на посев колонист мог прибегнуть к займу. По окончании жатвы он должен был возвратить зерно с доплатой на четверик по одному гарцу [61] (1 гарц — 1/8 четверика) «на расходы магазина» [62].
Если же общество не могло оказать помощь, то допускалась продажа скота. Контора разрешала это только в двух случаях: если имелось уведомление окружного комиссара о том, что колонист «продажей крестьянских произрастаний» [63] не сможет найти необходимые средств для посева, и если скот имелся «в излишестве и без которого в домоводстве при исправлении хлебопашества обойтись можно» [64]. В 70-80-е гг. существовал запрет на продажу скота, который считался важным элементом стабильности хозяйства, и поэтому поселенцы, нередко давая специально заниженные данные о собранном урожае, добивались разрешения на продажу части скота.
Со временем немцы Поволжья поняли необходимость хлебных магазинов, не только как резерв посевного хлеба, но и как гарантию на случай неурожайных лет. Благодаря хлебным магазинам с 80-х годов XVIII в. и до ликвидации опекунских учреждений в 70-е годы XIX в. не зафиксировано ни одного случая голода в колониях, хотя Поволжье и тогда было зоной рискованного земледелия.
Немецкие колонии на Волге были основаны как сельскохозяйственные земледельческие поселения. Земля, которую получили колонисты, была разделена с расчетом на создание пахотного хозяйства по производству зерновых культур.
В первые годы после поселения всех колонистов заставляли сеять рожь — без учета климатических условия Поволжья и своеобразия почв лево- и правобережья. Первое десятилетие хозяйственной деятельности показало необходимость более гибкого подхода к определению зерновых культур, пригодных для выращивания в данном регионе. По истечении 20 лет колонисты освоились, привыкли к местным условиям. Основной их деятельностью становится выращивание пшеницы. В 1797 г. было произведено в колониях 71 262 четвертей пшеницы, что составило 36% от сбора всех зерновых культур [65]. Пшеница стала быстро вытеснять рожь в левобережных колониях, расположенных по Караману и Волге ниже Покровска, о чем свидетельствуют цифры: на 24 627 четвертей выращенной пшеницы приходилось только 8234 четвертей ржи.
В правобережных колониях рожь продолжала оставаться важной статьей производства. Количество производимой ржи и пшеницы распределялось почти поровну — соответственно 24 694 и 24 891 четвертей. А в колонии Ягодная Поляна рожь продолжала оставаться основной зерновой культурой. Поэтому трудно согласиться с выводами П.Г. Любомирова о том, что в 90-е гг. колонисты вообще отказывались от посевов ржи [66].
Объемы и качество выращиваемой пшеницы позволили сделать ее основной статьей товарного производства большинства колонистских хозяйств.
Второй после пшеницы культурой, возделываемой колонистами на продажу, было просо. Высокоурожайное (сам 20–25), отличного качества, оно продавалось по 3-4 рубля за четверть [67]. Эта культура была наиболее дорогостоящей и становилась важным элементом товарного производства. Отметим, что на боль¬шей части возделываемой земли России выращивали преимущественно рожь, ячмень, овес. В конце XVIII в. в колониях производилось 15–16 тыс. четвертей проса.
Хорошие результаты давали посевы кукурузы. Например, в Гокерберге почти каждый крестьянин сеял от 2 до 10 десятин кукурузы, причем исключая остальные виды зерновых [68].
Кукуруза из колоний поступала на мельницы Московской губернии по цене 20-30 коп. за пуд и вполне выдерживала конкуренцию турецких производителей. Но пока не занимала у поволжских немцев больших площадей.
Значительные посевные площади как в левобережье, так и в правобережье отводились под овес. В 1797 г. его было собрано больше чем ржи — 51 338 четвертей. Выращенный овес шел на прокорм лошадей, основной тягловой силы в хозяйствах колонистов. Количество лошадей в колониях стремительно возрастало в последнее десятилетие XVIII в. Если в 1775 г. в хозяйствах колонистов насчитывалось 7630 лошадей [69], то в 1797 г. — 32 580 [70], т. е. в четыре с лишним раза больше. В зажиточных хозяйствах насчитывалось по 10-12 лошадей, а в среднем на одно хозяйство приходилось по 5–6 лошадей. Столь большое количество объясняется тем, что под одной крышей в конце XVIII в. жило по несколько семей. Процесс выделения в отдельные хозяйства наиболее быстро пошел с начала XIX в. Если считать по количеству работников, т. е. мужчин от 21 до 60 лет, то на одного приходилось 2, в лучшем случае 3 лошади, что и требовали условия сельскохозяйственного производства в Поволжье.
Для внутреннего потребления выращивались картофель (24–25 тыс. четвертей в год), ячмень (9638) и горох (756).
О возросшем благосостоянии колоний к концу века говорит и производство одной отдельно взятой семьи. Например, в Тонкошуровке на одно хозяйство приходилось в среднем 30 четвертей пшеницы, 5 — ржи, 10 — овса, 2,5 — картофеля, 2 — проса. В Базеле — 24 четверти пшеницы, 23 четверти ржи, 13 — овса, 4 — картофеля. В Ягодной Поляне — 30 четвертей овса, 23 — ржи, 8 — картофеля. К этому следует добавить различные огородные культуры [71].
Одним из важных показателей возросшего благосостояния колонистов является наличие в хозяйствах коров и овец. Если 1775 г. у поселенцев насчитывалось 9573 коровы и 10 606 овец, то в 1797 г. — 41 271 корова и 72 624 овцы. В среднем на одно хозяйство приходилось 7-9 коров. При поселении у колонистов практически не было свиней. К концу века насчитывалось уже около 30 тысяч животных [72].
Таким образом, к концу XVIII в. колонисты не только обеспечивали себя полностью продуктами, но и могли продавать излишки произведенной продукции.
Неурожайные годы, неустойчивость в производстве зерновых культур в 70-е гг. и неуверенность в его скором подъеме заставили Канцелярию обратиться к техническим культурам: выращиванию табака и тутовых деревьев (шелковицы).
Табак привезли на Волгу переселенцы из Голландии, поселившиеся в колонии Катариненштадт. Эта культура получила быстрое распространение в 26 колониях Борегарда и на несколько десятилетий стала для них главной товарной статьей сельскохозяйственного производства. В первые годы после поселения колонисты производили табак для внутреннего потребления. Продавали в небольшом количестве калмыкам, кочевавшим недалеко от немецких поселений [73], и на небольшую, единственную в Поволжье, табачную фабрику в Сарепте. Ее продукция высоко ценилась и находила сбыт в Москве, Петербурге, Таганроге, Астрахани и на Украине [74].
С 1775 г. разведению табака стало уделяться особое внимание.
Во-первых, табачное производство в России было развито слабо, и колонисты восполняли этот пробел. Во-вторых, его производство стимулировало экономический рост в колониях, способствовало вложению средств, заработанных на табаке, в другие отрасли сельскохозяйственного производства.
В специальных указах от 21 ноября 1776 г. и 16 января 1777 г. Канцелярия опекунства иностранных требовала от Конторы, чтобы та, через окружных комиссаров, оказывала всевозможное содействие колонистам в создании табачных плантаций. Согласно этим указам, посев табака должен был проводиться семенами только того сорта, «который для них в продажу будет выгоднее» [75].
Наибольшим спросом пользовался так называемый американский табак [76]. Указ Канцелярии предусматривал возделывание табачных плантаций во всех колониях без учета климатических условий и структуры почв. Но несмотря на огромные усилия Конторы, производство табака на продажу получило распространение лишь в борегардовских колониях Панинского и Екатериненштадтского округов в левобережье и в Севастьяновке на правом берегу Волги.
Обязанность приобретения семян нужного сорта для желавших приступить к разведению табака ложилась на Контору. Окружные комиссары регулярно информировали Контору о проведении посева, сборе табака, его урожайности.
Табак поступал на рынок в листовом виде, т. е. без дополнительной обработки. С 1777 г. указом Канцелярии от 2 февраля произведенный колонистами табак стал поставляться в Петербург на фабрику Буше. Ориентация на этого фабриканта была не случайна. Он прибыл в числе колонистов и находился в ведомстве Канцелярии, которая выделила ему на открытие своего дела 51 643 руб. [77]. Погашение долга шло медленно, и предоставив ему на несколько лет фактически монопольное право на приобретение сырья в поволжских колониях, Канцелярия рассчитывала быстро вернуть затраченные на данное производство деньги. Закупками занимался приказчик фабриканта Генрих Флейшер [78]. Кроме него закупки табака в колониях производили ростовский купец Федор Шелудяков, его партнеры В. Менкин и В. Милютин [79].
С одной стороны, Контора строго следила за заключением контрактов на закупку табачных листьев в колониях, основываясь на указе Канцелярии от 13 октября 1777 г. Колонисты не должны были испытывать каких-либо притеснений или ущемлений в правах при совершении торговых сделок [80]. Контора брала на себя и со¬провождение подвод с сырьем до Петербурга. Для этих цепей из находящейся в ее ведомстве артиллерийской команды выделялся унтер-офицер. После сдачи товара он подавал рапорт в Канцелярию о количестве сданного табака [81].
С другой стороны, Контора взяла на себя функции гаранта оплаты колонистам за сданный табак. В феврале 1777 г. были выделены из конторских денег 2000 руб. для расчета с колонистами за сданный табак, так как поступление денег из Петербурга могло задерживаться. За купленный табак Г. Флейшер платил деньги не напрямую производителям, а вносил деньги в бухгалтерию Конторы, а оттуда они передавались через окружных комиссаров колонистам. Подобная практика создавала условия для коррупции в опекунских административных органах, но в то же время защищала колонистов от обмана со стороны купцов и гарантировала получение заработанных денег.
Производство табака быстро развивалось и давало неплохие доходы. Фабрики в Сарепте и Петербурге работали на полную мощность. Например, в 1777 г. только у колонистов Севастьяновки было приобретено 975 пудов 20 фунтов табака на сумму в 888 руб. 62 коп. [82]. В 1780 г. было закуплено в Боаро 2879 пудов, Кано — 1574, Обермонжу — 2126, Нидермонжу — 526 и Филиппсфельд — 368 пудов [83].
К 1779 г. стали возникать трудности со сбытом. Этому во многом способствовал узкий круг лиц, закупавших табачный лист.
Допуск к закупкам табака в колониях ограниченного числа купцов упрощал Конторе контроль за их деятельностью, а заключение договоров гарантировало сбыт уже произведенной продукции. Вначале подобная ситуация устраивала все стороны. Однако запрет на продажу табака другим торговцам, отраженный в договорах, привел к фактической монополизации несколькими купцами всего сбыта табака, что усиливало диктат с их стороны. Для того чтобы сбить цены, купцы говорили о низком качестве сдаваемой продукции. В. Милютин направлял в Контору донесения, требовал отправки в Екатериненштадт конторских служащих с военной командой, чтобы заставить колонистов выполнять его условия. Вначале М. Лодыжинский согласился с доводами Милютина, но после проверки понял, что проблемы надуманы и закупщики рассчитывают исключительно на увеличение доходов купца [84].
Усиливающийся диктат торговцев привел к тому, что Ф. Шелудяков отказался выполнять договор о закупке в Орловской у Г. Карле и Ф. Ремпе 7000 пудов, взяв только 1600 [85]. Главная причина, по его мнению, — низкое качество произведенного табака. Продавать табак другим купцам, в соответствии с договором, колонисты не могли.
Монопольная деятельность купцов вызвала резкое падение закупочных цен. Если в 1777 г. за пуд табака давали 1 руб. 20 коп., то в 1778 г. закупки шли по 1 руб. за пуд., а в 1779 — по 80 коп. Весной 1781 г. колонистам Севастьянова пришлось продать 2000 пудов по 50 коп. за пуд уполномоченному из Сарепты Д. Вилле [86].
В результате большинство колоний, не заинтересованных в производстве табака, быстро отреагировало на сложившуюся ситуацию: самовольно сократило производство до уровня внутреннего потребления или вообще отказалось от его выращивания. В Усть-Кулалинском округе, несмотря на сильное давление из Саратова, ни один колонист не вырастил на продажу ни пуда табака [87]. 48 семей в Норке, выращивавшие табак до 1780 г., отказались это делать в будущем, ссылаясь на то, что «табаку покупки нет, а хотя со временем продажа и бывает, но малую ценою» [88].
Даже в Катариненштадтском округе, где существовали крупные посевы табака и где получали от Шелудякова по 200 руб. задатка за каждую тысячу пудов, тоже стали сокращать посевы [89]. По данным титулярного советника Штихеуса, на октябрь 1780 г. невостребованными оставались у 57 семей 13 680 пудов табака [90].
Для спасения табачного производства в немецких колониях на Волге Канцелярия приняла решение отказаться от жесткого регулирования сбыта через заключение договоров и пригласила всех желающих на закупки табака в поселениях иностранцев. Вначале это сообщение было сделано для купечества и торговых людей Астраханской губернии, а затем специальное сообщение было размещено в газетах по всей России [91].
После 1781 г. товарное производство табака сохранилось там, где оно получило развитие первоначально: в Екатериненштадтском и Панинском округах. На них приходилось 35 325 из 47 962 четвертей произведенного колонистами в 1797 г. табака, или почти 74%. Еще 20% производилось в другом левобережном округе — Красноярском. На правобережье только в Севастьяновке вырастили 2730 четвертей табака [92]. В Екатериненштадте в 90-е гг. стала работать своя фабрика по переработке табака. От насильственного внедрения табака в других колониях отказались.
Другим, несколько экзотичным направлением хозяйственной деятельности колонистов в 70–80 гг. XVIII в. стало разведение тутовых деревьев, или, как их тогда называли, шелковицы. О возможности развития шелководства на волжских берегах говорили еще предшественники Екатерины II, но не нашли желавших развивать эту отрасль. В рамках колонизационных мероприятий в Россию были приглашены специалисты, среди которых выделялись Антон Вердье, поселившийся в Саратове и получивший ссуду в 8196 руб. на разведение плантаций тутовых деревьев, и Моисей Сарафов, получивший 15 тыс. руб. на открытие фабрики по производству шелка в Астрахани [93].
Под плантации тутовых деревьев А. Вердье было выделено 60 десятин земли у подножия Лысой горы. Плантация была густо засажена тутовыми деревьями (примерно 150 тыс. штук). В силу объективных и субъективных причин, производство налаживалось тяжело. Но несмотря на небольшую собственную сырьевую базу, А. Вердье вместе с другим колонистом, Вольфом Форшпехтом открыл в Саратове шелковую и чулочную фабрику. На трех станах делали шелковые чулки, вырабатывали тафту «изрядной работы» и атлас «гораздо ниже» качеством, которые продавались по высокой цене [94].
В 1774 г. плантации и фабрика были полностью уничтожены пугачевцами. В. Форшпехт бежал, а А. Вердье остался с одними долгами. Только осенью 1776 г. шелковичные плантации взял саратовский купец второй гильдии Петр Шехватов. Он освобождался на 3 года от выплат за пользование плантациями, а затем должен был вносить в казну по 25 рублей в счет погашения долга А. Вердье [95].
В декабре 1775 г. Контора разослала по колониям указ «О пользе ожидаемой от разведения шелковичных дерев и делания шелку» и инструкцию И. Райса о способах разведения деревьев и «производстве шелкового дела» [96]. Подтолкнуло к данному решению успешное производство шелка в районе Астрахани. Так, Ахтубинский шелковый завод производил в год до 3 и более пудов шелка, лучшего по качеству, чем персидский [97].
Не имея опыта разведения тутовых деревьев, колонисты неохотно брались за новое дело. Конторе пришлось, как это делалось уже не раз, административные меры сочетать с экономическими методами воздействия. Молодоженов обязывали сажать по 20 тутовых деревьев. Данное обязательство фиксировалось в повенчальном письме, без которого Контора не выдавала разрешения на брак.
Контора внимательно следила за посадками тутовых деревьев и сбором шелковицы. Окружные комиссары регулярно направляли в Саратов отчеты о количестве высаженных деревьев и числе поселян, занятых их разведением. Каждый уклонившийся от этой работы колонист штрафовался. Штрафу подвергались комиссары и форштегеры за подачу заведомо ложной информации [98].
Жесткие административные меры не всегда давали результат. В 1780 г. от посева шелковицы отказались колонисты Линева Озера. На сообщение окружного комиссара поручика Евреинова о том, что поселенцы не принимают присланных тутовых семян и просят освободить их от посева, Контора на общество наложила штраф. При этом колонисты не освобождались от необходимости проведения сева. В случае повторного отказа, Контора предписывала нанять работников, и их силами высеять семена. Помимо штрафа на общество записывались все расходы на проведение посадки [99].
Опекунская администрация понимала необходимость поощрения шелковичного производства. 3 октября 1775 г. вышел указ Канцелярии о денежном поощрении иностранцев, делавших шелк. Указы от 10 и 23 августа 1778 г. и от 24 октября 1779 г. подтверждали это решение. Выделялись три премии: первую премию и 25 руб. получал тот, кто «большее число шелку произведенного от своих трудов представит, у кого будет шелку больше и добротнее» [100]; вторая и третья премии составляли соответственно 15 и 10 руб. Кроме того, в указе Канцелярии предписывалось принимать от колонистов шелк в любом количестве по государственным расценкам. В 1781 г. стоимость пуда шелка составляла 140 руб. [101].
Разведение шелковицы так и не прижилось в поволжских колониях. С ликвидацией опекунских органов в 1782 г. оказывать давление на колонистов с целью разведения шелковицы стало некому.
Дальнейшая судьба этой отрасли во многом зависела от конъюнктуры рынка. Высокая себестоимость делала поволжский шелк не конкурентоспособным с дешевым материалом из-за границы. Как свидетельствовал А. Глич, «шелк для полушелковых материй выписывался из Италии, так как русский шелк ни по качеству ниток, ни по цвету не был так хорош» [102]. К тому же климатические условия не способствовали успешному развитию шелководства. По свидетельству журнала «Труды Вольного экономического общества», «после многолетних трудов общество убедилось, что шелководство в здешнем крае не может быть доведено до удовлетворительного совершенства, так как продолжительные и сильные морозы зимой, засухи и жара летом препятствовали успешному росту тутовых деревьев» [103]. Все это послужило причиной свертывания шелководства в Нижнем Поволжье. На конец XVIII в. уже нет данных о разведении шелковицы в немецких колониях.
Ремесленное производство в колониях в XVIII в. не получило широкого распространения. На первый взгляд, это удивительно, если учесть, что 40% первых поселенцев были представителями различных ремесленных специальностей. Но ситуация, в которой оказались колонисты в первые два десятилетия проживания на Волге, не позволила многим ремесленным специальностям найти применение.
Государственную поддержку в соответствии с манифестом от 22 июля 1763 г. имели только те, кто предлагал организовать производства, не получившие в России должного развития, как например, табаководство, производство шелка и некоторые другие. Остальные ремесленники на общих основаниях были поселены в колониях.
В исторической литературе утвердилось бесспорное мнение, что всех ремесленников заставляли заниматься сельским хозяйством. На наш взгляд, акценты следует расставить иначе. Многие специальности в Поволжье не требовались, такие как корабельные мастера, оружейники, егеря и др. А суконщики, ткачи, железных дел мастера, не имея личных средств на поднятие своего дела на новом месте, целевой государственной поддержки не получили. Использовать выдаваемые ссуды тоже было сложно, так как для более чем 70% колонистов, прибывших на Волгу, почти вся ссуда выдавалась не деньгами, а домом, хозяйственными постройками, сельскохозяйственным инвентарем.
Даже если кто-то и захотел бы и имел возможность заниматься своим ремеслом, трудно было найти рынок сбыта своему товару, особенно в первые годы. Почти 20 лет значительная часть поселенцев снабжалась всем необходимым — от сельхозорудий до белья — по государственной линии, а выезд за пределы колоний было ограничен.
Таким образом, ремесленные профессии оказались невостребованными, и чтобы выжить, мастера были вынуждены осваивать труд хлебопашцев. А ремесленное производство в 60–70-е гг. XVIII в. находилось на стадии домашнего промысла.
Первый указ Канцелярии опекунства, направленный на поощрение в колониях производства пряжи из льна и хлопка, вышел в августе 1780 г. С этого времени Контора стала организовывать отправку детей колонистов в возрасте 12–15 лет для обучения на ткацкие фабрики в Астрахань. Здесь производство хлопчатобумажных и шелковых тканей, а также связанное с ним красильное дело было налажено еще в XVII в. персами и армянами [104]. За учеников фабриканты платили родителям по 12 рублей в год. Эти деньги они должны были (Контора брала специальные подписки) направить исключительно на развитие своего хозяйства [105].
Появившиеся в это же время в Саратове заводы по производству кирпича и черепицы нуждались в рабочих. Саратовский губернатор И. Поливанов обратился в Контору с предложением привлечь к работе на заводах немецких ремесленников, знакомых с производством кирпича. С ними подписывался специальный контракт [106].
Приглашались и все желающие в свободное от земледельческих работ время на заработки. Но таковых не оказалось. Низкие расценки (30 коп. за 1000 штук) не способствовали привлечению колонистов. Здесь работали только те, кто за «непослушание против начальства своего» направлялись в принудительном порядке [107].
Со второй половины 70-х гг. в колониях начинает развиваться сарпиночное производство, привнесенное сюда из Сарепты. Дело в том, что спрос на текстильные товары сарептян значительно обгонял производство и создал предпосылки для его расширения. Сарептская община начинает передавать работу по изготовлению пряжи в колонии правобережья, где была относительно дешевая рабочая сила. Надомная работа быстро стала распространяться в Севастьяновке, Сосновке, Норке, Сплавнухе, Голом Карамыше. Так, в 1778 г. купец Даниель Вилле приехал в Севастьяновку, чтобы служить торговым комиссионером и наблюдать за хлопчатобумажным и льняным прядением, которое зимой производилось для сарептских фабрик [108].
К концу XVIII в., по свидетельству А. Глича, пряжа для ткацко¬го производства в большей своей части производилась в саратовских колониях, где были созданы крупные раздаточные конторы [109]. В это же время на сарептских фабриках работало одновременно до 300, а иногда и до 400 человек. Работая в качестве наемных рабочих на сарептских мануфактурах, колонисты знакомились с производством и, возвращаясь к себе, создавали дома подобные промыслы. Так, по преданию, производство сарпинки в Голом Карамыше, ставшем впоследствии центром этого производства, было начато двумя молодыми людьми, вернувшимися из Сарепты, где они познакомились с техникой тканья [110].
В колониях строились мельницы и расширялось мукомольное производство. В Ягодной Поляне работала сначала одна мельница, затем была построена вторая для переработки ржи. Несколько мельниц было в Красном Яре. В Осиновке жители построили на Карамане мельницу с четырьмя колесами. На двух выходах получали обычного сорта муку, на третьем — мололи крупчатку, а четвертый служил для обшелушивания проса. Особенную любовь к строительству мельниц проявили колонисты Панинской. Они построили на своей территории 3 мельницы для производства крупчатки [111]. В основном все мельницы были небольшими, деревянными и использовались только для своих нужд. Мука еще не поступала в качестве товарной продукции на рынок.
Можно говорить о наметившейся специализации. Отдельные колонии, например Звонаревка и Липовка, занимались производством шляп. На их изготовление шли лучшие сорта шерсти. Шляпы производились не только для собственного употребления, но и для продажи.
К концу XVIII в. крупным и практически единственным центром ремесленного производства стала колония Катариненштадт. Создаваемый изначально как ремесленный центр, он только через 30 лет стал приобретать эти черты. В 1798 г. из 142 семей 48 занимались различным ремесленным производством (9 сапожников, 5 ткачей, 5 токарей, 4 столяра, по 3 кузнеца и бондаря, по 2 портных, медника, слесаря, кожевника, прядильщика и красильщика, один каретник, механический художник, золотых и серебряных дел мастер, стекольщик, плуговой мастер) [112].
В колонии имелись три ветряных и одна водяная мельницы, кирпичный завод и кожевенная фабрика Лотца по переработке шкур сайгаков, диких коз и зайцев. Из шкур диких зверей производилась прекрасная кожа, из которой изготовлялись перчатки и другие вещи, которые поставлялись в крупные города для продажи. Имелась также ткацкая фабрика, производившая платки, мужские панталоны и другие вещи для себя и на продажу.
Постепенно Катариненштадт превратился и в торговый центр поволжских колоний. Каждую неделю по понедельникам организовывались торги, куда приезжали не только из близлежащих колоний, но и с правобережья.
Имея удобную пристань многие жители колонии занимались торговлей, скупая продукцию у приезжавших, а затем продавали в городах по всей Волге. Как свидетельствовал помощник судьи вновь созданной в 1797 г. Конторы опекунства Попов, в Катариненштадте насчитывалось «великое количество» магазинов и складских помещений [113].
Таким образом, к концу XVIII в. немецкие колонии на Волге, преодолев тяжелый период становления в 60–70-е гг., добились больших успехов в сельскохозяйственном производстве и заложили основы своего процветания, о котором говорили современники в первой половине XIX в.
Отмечая успехи в хозяйственной деятельности, нельзя не сказать о сложной проблеме взаимоотношений немцев Поволжья и государства, связанной с возвращением колонистского долга.
По условиям манифеста, возвращение долга должно было происходить в три этапа — по истечении 10, 20 и 30 лет. Но решением Канцелярии в 1775 г. начало погашения долга было отложено на 5, а затем на 10 лет. На начало 1775 г. колонистский долг, по подсчетам властей, составил 4 948 091 руб. 38,5 коп. [114]. После значительной помощи колонистам в 1775 — начале 1776 г. он достиг 5 278 492 руб. 38,5 коп. [115].
Итак, что же включили в колонистский долг чиновники Канцелярии?
1. Затраты за границей на вербовку, питание и проезд въехавших в Россию с 1763 по 1775 г. 30 623 колонистов в размере 553 737 руб. 18 коп., но поселилось на Волге только 23 216 человек. Остальные умерли в дороге, бежали или были поселены в других местах. Ни в одном документе периода поселения не было данных о коллективной ответственности поселян за затраты государства на колонистские мероприятия. Реальный долг поволжских немцев по этой статье расходов должен был составить не более 419 800 руб. 72 коп.
2. Так называемые кормовые, определенные на содержание после прибытия в Россию и до отправки на место поселения 221 751 руб. 88 коп., и ссуды заводчикам и фабрикантам 443 207 руб. 91 коп.
Питание во время нахождения в Ораниенбауме, по манифесту, входило в так называемую безвозвратную ссуду, которая в колонистский долг не должна была записываться. Ссуды на открытие каких-либо предприятий для поволжских колонистов, за исключением Антона Вердье, не выдавались. Включать эти суммы в долг поволжских немцев было просто безосновательно.
3. За провоз и питание до Саратова выехавших из Ораниенбаума 26 509 человек — 567 615 руб. 68 коп. По манифесту, государство за свой счет доставляло к месту поселения, и эти затраты не должны были записываться в колонистский долг. В любом случае эта сумма должна быть меньше (на Волгу прибыло только 23 216 из 26 509 выехавших) и составлять 497 104 руб. 72 коп.
4. Затраты на постройку домов с хозяйственными пристройками, церквей и школ — 1 063 109 руб. 8 коп. Одна из основных частей колонистского долга.
5. Затраты кормовые после поселения — 818 721 руб. 64 коп., на закупку скота и различных вещей — 941 667 руб. 91,5 коп. В эту статью чиновники включили все расходы после поселения.
Но по закону затраты Канцелярии на питание колонистов в течение года, с момента приезда на Волгу и до первого урожая, считались безвозвратным долгом. И только дополнительные ссуды в течение последующих лет должны были войти в колонистский долг.
Таким образом, реальный долг немцев Поволжья государству на начало 1775 г. по максимуму составлял 3 243 299 руб. 35 коп. Представленная колонистам на погашение сумма была завышена на 1 704 792 руб., а это 34% от той, что насчитали чиновники Канцелярии [116].
Размеры записанного на колонистов долга в 1775 г. до сведения колонистов не довели потому, что они получили отсрочку для начала погашения на 10 лет. Расчетов по каждой семье не было, и обнародование общей суммы долга могло вызвать только ненужные споры.
1 сентября 1785 г. директором экономии Саратовской казенной палаты И. Огаревым объявлен долг в размере 5 199 813 руб. [117]. Данная сумма была расписана по колониям, а внутри колоний — по фамилиям. На разные семьи приходились от 200–300 до 900 руб. долга. В трехдневный срок форштегеры и шульцы должны были сообщить колонистам размеры долга и их согласие выплатить его за 12 лет к 1798 г. Реально выплачивать в год от 30 до 80 руб. долга без ущерба для своего хозяйства абсолютное большинство колонистов было не в состоянии. Поэтому выплата долга осуществлялась из расчета 3 рубля в год с каждого работоспособного мужчины в возрасте от 21 до 60 лет. К концу века смогли рассчитаться с долгами несколько десятков семей.
Колонисты не могли ни подтвердить, ни опровергнуть выставленный им счет. На вопросы проводившего ревизии колоний в 1798 г. помощника судьи Конторы опекунства иностранных Сергея Попова о признании на себе размеров долга, в каждой колонии был один и тот же ответ: колонистам неизвестно, сколько на ком долгу, по нижеследующим причинам: 1) во время приезда в Россию и поселения в колониях колонистам или их предкам выдавалось все необходимое для организации хозяйства и быта. Но сколько это стоило, поселенцам не сообщалось, а собственных записей они не вели. Кроме того часть семей вымерла, часть перешла в другие колонии, что создало дополнительную путаницу в размерах долга; 2) некоторые фамилии разделились. Одни остались на прежнем месте, а другие переселились, а долги считаются только на здешних; 3) при женитьбе жених брал на себя часть долгов фамилии невесты и давал об этом обязательства. Но каков размер долга, никто не знал, так как до 1785 г. он не был определен; 4) женитьба и замужество между вдовыми приводили к тому, что жены к новому мужу приходили с детьми и долгами, но какими именно — никто не знал; 5) некоторые колонисты брали у других хозяйство, а с ним и долги, о чем подписывались, но сколько конкретно, тоже никто не знал [118].
Все эти объяснения не принимались в расчет, и погашение долгов должно было идти на основе финансовых расчетов 1785 г.
Таким образом, немцам Поволжья пришлось расплачиваться за всех, кто прибыл в Россию и по разным причинам до Волги не доехал. Государство пошло на нарушение положений манифеста, обещавшего для колонистов расходы на проезд, проживание и питание от границ до места поселения не включать в общий долг.

Примечания

1. Дитц Я. История поволжских немцев-колонистов. М., 1997. С. 128
2. Там же. С. 131.
3. Труды Вольного экономического общества. СПб., 1794. Ч. XIX. С. 397.
4. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 3. Л. 132-132 об., 137 об.
5. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 49.
6. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 62 об., 118.
7. Там же. Л. 120, 163–163 об.
8. Там же. Л. 459 об. — 460.
9. ПСЗРИ. Соч. 1-е. Т. 20. С. 125.
10. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 8.
11. Там же. Л. 61.
12. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 3. Л. 355–357.
13. Там же. Л. 358–358 об.
14. Там же. Д. 2. Л. 57.
15. Там же. Д. 3. Л. 427.
16. Там же. Л. 615–615 об.
17. Там же. Л. 685 об.
18. Там же. Л. 506 об.
19. Там же. Л. 510.
20. Там же. Л. 510 об. — 511.
21. Там же. Л. 528 об. — 529, 535 об. — 536 об.
22. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 49 об.
23. ПСЗРИ. Соч. 1-е. Т. 20. С. 125–126.
24. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 6.
25. ГАСО. Ф. 180. Оп. 7. Д. 2. Л. 317–317 об.
26. Там же. П. 111.
27. Там же. Л. 221.
28. Журнал заседаний... С. 116.
29. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 14–15 об.
30. РГАДА. Ф. 283. Оп. 1. Д. 210. Л. 1.
31. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 3. Л. 310 об.
32. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 615 об.
33. Там же. Оп. 1. Д. 3. Л. 310 об. — 311.
34. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 615 об.
35. Там же. Оп. 1. Д. 3. Л. 311 об.
36. Там же. Л. 176-177.
37. Там же. Л. 816 об.
38. Там же. Д. 8. Л. 210-210 об.
39. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 118.
40. Там же. Оп. 1. Д. 8. Л. 209.
41. Там же. Л. 318.
42. Там же. Д. 3. Л. 310-312.
43. Там же. Д. 7. Л. 549 об. — 550.
44. Там же. Д. 8. Л. 319 об.
45. Там же. Л. 209 об.
46. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 253.
47. Там же. Л. 317 об.
48. Там же. Д. 2. Л. 371–371 об.
49. Там же. Л. 371–371 об., 374.
50. Там же. Оп. 1. Д. 2. Л. 578.
51. Там же. Л. 537 об.
52. Там же. Л. 382–383 об.
53. Там же. Д. 4. Л. 305 об.; Оп. 7. Д. 2. Л. 502 об.
54. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 534–534 об.
55. Там же. Оп. 1. Д. 10. Л. 43, 116 об.
56. Там же. Л. 143 об.
57. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 168. С. 714–715.
58. Там же. Оп. 1. Д. 3. Л. 273 об. — 274.
59. Там же. Д. 10. Л. 43.
60. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 185а.
61. В одном четверике 8 гарцев.
62. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 10. Л. 168.
63. Там же. Д. 9. Л. 211 об.
64. Там же. Д. 7. Л. 370.
65. Подсчитано по: ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 9.
66. Ljubomirow, P.G. Die wirtschaftliche Lage der deutschen Kolonien des Saratower u. Wolsker Bezirks im Jahre 1791. Pokrowsk, 1925. S. 66.
67. Ibid. S. 67.
68. Ibid.
69. РГИА. Ф. 398. Oп. 81. Д. 665. Л. 49 об.
70. Подсчитано по: ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 9.
71. Там же.
72. Там же.
73. Дитц Я. Указ соч. С. 265.
74. Ljubomirow, P.G. Op. cit. S. 47.
75. ГАСО. Ф. 180. Oп. 1. Д. 4. Л. 595–596.
76. Там же. Д. 7. Л. 188 об. — 189.
77. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 156.
78. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 4. Л. 157 об. — 158.
79. Там же. Д. 7. Л. 365 об.
80. Там же. Л. 188 об. — 189.
81. Там же. Д. 4. Л. 209–210 об.
82. Там же. Л. 209–210, 218 об.
83. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 355–355 об.
84. Там же. Оп. 1. Д. 8. Л. 682.
85. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 152.
86. Там же. Оп. 1. Д. 10. Л. 251.
87. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 420 об.
88. Там же. Оп. 1. Д. 9. Л. 243.
89. Там же. Д. 7. Л. 365 об.
90. Там же. Д. 9. Л. 268.
91. Там же. Л. 149.
92. Подсчитано по: ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 9.
93. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 156–157.
94. Максимов Е.К. Шелководство в Нижнем Поволжье в XVIII в. // Краеведческие чтения. Доклады и сообщения IV–VI чтений. Саратов, 1994. С. 18.
95. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 9. Л. 157.
96. Там же. Оп. 7. Д. 2. Л. 759.
97. Кельхен И. Нечто служащее к познанию государства в разсуждений экономии // Труды Вольного экономического общества. СПб., 1789. Ч. 39. С. 37.
98. ГАСО. Ф. 180. Оп. 1. Д. 10. Л. 247 об.
99. Там же. Оп. 7. Д. 4. Л. 414–414 об.
100. Там же. Оп. 1. Д. 8. Л. 583.
101. Там же. Д. 10. Л. 399 об.
102. Glitsch, A. Geschichte der Brüdergemeinde Sarepta im östlichen Ruβland während ihres 100jährigen Bestehens. Leipzig, 1865. S. 140.
103. Труды Вольного экономического общества. СПб., 1796. Ч. II. С. 232–233.
104. Ljubomirow, P.G. Op. cit. S. 50.
105. ГАСО. Ф. 180. Oп. 1. Д. 11. Л. 134.
106. Там же. Д. 10. Л. 423.
107. Там же. Л. 388.
108. Glitsch, A. Op. cit. S. 198.
109. Ibid. S. 136.
110. Вестник Новоузенского земства. 1912. № 6. С. 18.
111. Ljubomirow, P.G. Op. cit. S. 68.
112. ГАСО. Ф. 180. Оп. 6. Д. 4. Л. 33.
113. Там же. Л. 7 об.
114. РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665. Л. 50.
115. Там же. Л. 50 об.
116. Подсчитано по: РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665.
117. Дитц Я. Указ. соч. С. 131.
118. РГИА. Ф. 383. Оп. 29. Д. 724-824.
Аватара пользователя
админ
Администратор
Сообщения: 4406
Зарегистрирован: 25 дек 2010, 21:11
Благодарил (а): 1906 раз
Поблагодарили: 49454 раза

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение админ »

Студент писал(а): 06 сен 2019, 00:03Было бы неплохо такое противоречие разрешить, иначе возрастающее количество разного рода неточностей, встречающихся в монографии, может поставить вопрос о читательском доверии к представленной книге.
Ну Вы уж, пожалуйста, не сгущайте так краски. То, что известно Вам, неизвестно большинству потенциальных читателей книг Рудольфа. А посему, не стоит так смело говорить о массовом подрыве "читательского доверия к представленной книге". Читатели как читали, так и будут читать. По крайней мере, до тех пор, пока кто-то не напишет и не издаст другое. Разумеется, можно обсуждать те или иные неточности и противоречия. Но делать поспешные оргвыводы я бы воздержался.
Админ
Marusja
Постоянный участник
Сообщения: 583
Зарегистрирован: 29 май 2016, 16:06
Благодарил (а): 2009 раз
Поблагодарили: 868 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Marusja »

админ писал(а): 06 сен 2019, 17:41То, что известно Вам, неизвестно большинству потенциальных читателей книг Рудольфа.
Я, конечно же не могу судить о неточностях, допущенных в монографии, нет нужных знаний, но за этим я на сайте.
Я читаю эту монографию как художественную книгу, написанную в очень повествовательной легкой форме, дающей очень яркое представление об истории колоний.
Студент
Постоянный участник
Сообщения: 210
Зарегистрирован: 12 июл 2012, 23:16
Благодарил (а): 211 раз
Поблагодарили: 785 раз

Немецкие колонии на Волге во второй половине 18 века.

Сообщение Студент »

Уважаемый Александр Александрович,

у каждого читателя безусловна своя индивидуальная «мерка» и свои требования. Есть однако общие стандарты ( о которых Вам безусловно хорошо известно), установленные для изданий сугубо научных. По ним определяется качественный уровень проведённого научного исследования и по ним же можно судить о достоверности полученных в ходе исследования данных.

Это касается точности изложения исторических дат, названий, имён исторических личностей, точности и доказательности проведенных расчётов и т.д. Поэтому когда в монографии приводятся цифры о размере долга колонистов государственной казне, а подтверждением является ссылка «Подсчитано по: РГИА. Ф. 398. Оп. 81. Д. 665.», при этом листы дела не указываются, то понять о каких именно подсчётах становится невозможно. И к сожалению такие аргументы в монографии не редкость.

Поскольку мы имеем дело не с белетристикой или популярной литературой, а с монографией (издаваемой не в первый раз), следовательно требования должны быть такими, как ко всякому научному изданию.
Можно конечно такие требования и не предъявлять, оставить все неточности, ошибки, переиначенные имена, неверные даты, неверно указанные в сносках номера страниц и источники, повторяющиеся абзацы и много чего ещё. Но вот вопрос.

А не будет ли это тем, что называется «медвежья услуга»?
Ответить

Вернуться в «Страницы истории»